Читать книгу История свидетеля. Книга 1. Бог не желает - Стивен Эриксон - Страница 7

В прошлом Дамиска имелось мало поводов для гордости, и мир по большей части ему не нравился – по крайней мере, когда речь шла о мире людей. Слишком много среди них было дураков. Им не хватало умения ясно мыслить, чтобы спасти собственную жизнь. Но что хуже всего, они не знали о собственной глупости. Каждой неудаче находилось оправдание, в любой потере непременно винили кого-то другого. У глупцов всегда имелся повод для злости, однако эти люди не могли понять, что злятся из-за того, что постоянно недовольны, а недовольны они были, поскольку испытывали разочарование, причиной которого была их собственная дурость.

Но глупцов можно было оправдать за то, что они делали и говорили. В конце концов, такова уж их природа, чего еще от них ожидать. А вот для умных оправданий не находилось. Хотя и таковые тоже проявляли порой удивительную тупость, даже если демонстрировали ум в остальном. По опыту Дамиска, многие часто бывали умны в отношении окружающих, но глупы, когда дело касалось непосредственно их самих.

Существовала ли вообще в мировой истории хоть одна цивилизация, где честность не была бы редкостью? Если точнее – честность, работавшая в обе стороны: применительно и к себе, и к другим.

Так или иначе, Дамиск пытался в первую очередь понять себя самого. Он был не особо умен, но и отнюдь не глуп. И когда он в очередной раз приходил к выводу, что не слишком любит людей, то всегда включал в их число и себя тоже.

– Речь идет не о добре и зле, парень, – сказал он Рэнту, сидевшему вместе с ним у небольшого костра, который уже превратился в почти не дававшие дыма угли. – Да, кстати, мне следовало еще раньше предупредить тебя: охотник немало времени проводит в одиночестве. Собственно, даже слишком много времени. Так что, когда охотник находит себе компанию, он тут же становится болтливым. Ты не против послушать мои разглагольствования?

Рослый полукровка покачал головой. Подбородок его был все еще измазан жиром от съеденного мяса. Парень был босиком, но подошвы его ног успели огрубеть. Он снял свою кожаную рубаху, чтобы стряхнуть с нее воду, но потом снова ее надел, чтобы она не пересохла и не стала хрупкой. Эта рубаха была одеждой раба, вероятно единственной, которая подходила по размерам Рэнту. Дамиск помог ему снять путы и убрал их назад в сумку, с глаз подальше. Охотник пока еще не решил, глуп Рэнт или умен, особенно если учесть свойственную теблорам медлительность – не физическую, но умственную.

– Добро и зло, Рэнт. О них постоянно говорят и пишут мудрецы. Об этом толкуют жрецы в храмах. Ученые и чиновники. Причем люди говорят о добре и зле так, будто кто-то уже все за них решил, может некий бог, или боги, или даже сама вселенная. Но таковых нет, а если и есть, то они молчат. И потому смертные – все эти мудрецы, жрецы, ученые – встают в полный рост и сурово заявляют, что именно им доверено решать подобные вопросы. И эти свои заявления они подтверждают привычным образом. Священные тексты, имперские законы, городская стража, солдаты – как всегда, за сладкими разговорами таится нависший в тени меч.

Дамиск замолчал. Трудно было понять, доходит ли смысл его слов до Рэнта и вообще слушает ли тот его. Глупцы могли изображать сосредоточенное внимание, но то была лишь маска тоньше бумаги, и за ней терялось в тумане нечто малозначительное.

– Суть в том, что твоя мать вовсе не злая, – продолжил Дамиск. – И ты тоже. Позволь рассказать тебе, что открыло мне пребывание на воле, в Диких землях, вдали от цивилизации, опутанной паутиной лжи. – Он раскрыл ладони, ловя последние отблески дневного света. – Нет добра и зла, нет правильного и неправильного. Настоящая мера, которой нас оценивают, намного проще, Рэнт. Представь себе жизнь, не важно, насколько короткую или долгую. Из чего она состоит? Из решений, поступков, обещаний, верований, тайн, страхов и многого другого – собственно, всего, что только можно себе вообразить. Именно из этого и складывается наша жизнь. Хочешь рассматривать ее с точки зрения добра и зла, правильного и неправильного? В Диких землях это не принято, поскольку вышеупомянутые понятия на самом деле относятся к людям, оценивающим других людей, и проблема заключается в том, что истину не найти, если взгляд твой пристрастен. А он пристрастен у всех, как бы мы ни отказывались это признавать. – Дамиск взглянул на свои ладони. – Душа, как бы это лучше выразиться, Рэнт… собирает пометки. Вроде тех, что можно найти в бухгалтерской книге торговца. Некоторые выжжены на поверхности. Некоторые оставлены поцелуем. Забудь о добре и зле, о правильном и неправильном. Рассуждай с точки зрения страдания и благословения. – Дамиск помедлил, глядя на скуластое лицо полукровки. – Это единственное, что имеет значение. Представь себе жизнь, как я уже говорил, и оглянись назад. На все решения, поступки, обещания. Что из этого несет страдания, а что благословение? – Он поднял руки и тут же их уронил. – Каждая смертная душа проживает тысячу жизней, даже больше, но это вовсе не значит, что у каждой из них есть тысяча бухгалтерских книг. Нет, книга лишь одна, та же самая. Душа приносит ее с собой каждый раз, когда оказывается в чьем-то теле, и это тело проживает свою жизнь, добавляя в книгу новые пометки. Страдания. Благословения. И от этого не убежать, этого не скрыть, тут нет места обману. То, что я называю Дикими землями, – лишь дикая природа, сама вселенная, которая ничего не упускает и которую вокруг пальца не обведешь. И душа расплачивается за каждый твой выбор, за каждое решение и обещание, в том числе и такое, которое ты не выполнил.

– А как именно душа расплачивается? – спросил Рэнт.

– Все вложенное тобою возвращается назад. Проживи жизнь, причиняя другим боль и страдания, – и в следующей жизни то же случится с тобой самим. От этого не убежать. Весы, измеряющие справедливость, не взялись из ниоткуда. Это лишь кривое отражение. – Дамиск ткнул себя в грудь. – Они тут. Справедливости в Диких землях не существует. Я всю жизнь искал ее там, но так и не нашел. Нет, справедливость обитает в каждой душе. Так что когда ты обманываешь кого-то и думаешь, что это сошло тебе с рук, то ошибаешься. Когда ты заставляешь кого-то страдать, не только прямо, но и косвенно, из-за собственного безразличия, то в книге, что у тебя внутри, появляется новая запись. Чаша весов опускается, и эти страдания непременно вернутся к тебе, вынудив твою душу познать ту боль, которую ты причинил другим. – Охотник пристально посмотрел на Рэнта и пожал плечами. – Твою мать изнасиловал Карса Орлонг, охваченный проклятием кровавого масла, и в результате родился ты. Оставленное кровавым маслом пятно наполовину свело ее с ума, и бедняжка так и не излечилась, но тем не менее мать сумела вырастить тебя, оберегая так долго, как только могла. Рэнт, она страдала, но не по твоей вине. Собственно, именно ты стал для нее благословением. И именно потому она прогнала тебя прочь – чтобы ее сыну ничто не угрожало.

Если произнесенное слово способно отпечататься на лице слушателя подобно ожогу, то именно это и случилось, когда охотник упомянул про благословение. Дамиск увидел, как расширились глаза Рэнта, как внезапное потрясение все глубже вонзало в его сердце свое жало, пока боль не сменилась теплом, будто в объятиях женщины. Перед ним был мальчишка, который не знал, что его кто-то любит, тем более собственная мать. Дамиск до этого беспокоился, что Рэнт не поспевает за ходом его мыслей, но теперь стало ясно, что он ошибался. Парень еще не успел повзрослеть, отчего казался медлительным неуклюжим дурачком, но на самом деле таковым не был.

Жизнь, лишенная любви, пробуждается медленно. Часто – вообще никогда не пробуждается.

– Дамиск?

– Что?

– Моя мать работала, обслуживая наших односельчан. В своей комнате. И они ей платили. Но потом она поработала со мной, в ту последнюю ночь. И я не смог ей заплатить. – Рэнт помедлил. – Вряд ли я для нее благословение.

Охотник уставился на собеседника.

– И после того, как это случилось, – спросил он, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, – она прогнала тебя из дома?

Рэнт кивнул.

– И пригрозила, что перережет себе горло, если ты останешься?

Парень снова кивнул.

Дамиску хотелось закрыть лицо руками и разрыдаться. Он глубоко, прерывисто вздохнул, потом еще раз.

– Это все лихорадка кровавого масла. В том, что мама с тобой сделала, было повинно кровавое масло. Но потом, прогнав сына прочь, она повела себя как настоящая мать, которая тебя вырастила и любила. Два разных человека в одном теле, Рэнт.

– Мне никогда не нравилась та, которая с кровавым маслом. Она меня пугала.

– Она совершила с тобой в ту ночь нечто ужасное, Рэнт. Нечто такое, чего никогда не сделает ни один пребывающий в здравом уме родитель – или родительница. У большинства тех, кто поступает так со своими детьми, нет оправдания в виде кровавого масла. И пометки, выжженные в их книгах, обещают суровое возмездие. Лично я не испытываю жалости к таким людям. – Дамиск изо всех сил пытался сдержать дрожь в руках. – Проклятие кровавого масла – настоящее безумие. Твоя мать наверняка много лет боролась с этим желанием, но, когда ты перестал походить на ребенка, проиграла сражение. А потом, когда лихорадка прошла, чувство вины пожрало ее целиком. – Он помедлил, не желая говорить вслух то, о чем думал, но что Рэнту следовало понять. – Если она в самом деле лишила себя жизни, то ее вынудило к этому чувство вины, позора, ужаса и страха. А вовсе не ты. – Охотник пристально посмотрел на парнишку.

– Она била себя по лицу, – сказал Рэнт. – Так сильно, что я едва мог ее узнать.

– Возможно, в последнем приступе отчаяния мать не хотела, чтобы ты видел ее лицо, когда тебя начнут мучить воспоминания о той ночи. Смирись с этим, если можешь. То была не она, не твоя мама, но кто-то другой. Кто-то, кто совершил эту мерзость.

– То есть этот другой человек не благословил меня?

– Нет, Рэнт, он тебя проклял.

– Но моя настоящая мать любила меня и благословила.

– Да, как умела. Если можешь, прости свою мать, но никогда не прощай ту женщину, что под влиянием кровавого масла тебя изнасиловала.

Рэнт утер глаза.

– Я не знаю, как это сделать, Дамиск.

– Пожалуй, я тоже не знаю, – признался охотник.

– Дамиск?

– Да?

– Думаю, ты для того меня спас, чтобы все это рассказать. Но не ради меня самого, поскольку во мне нет ничего особенного. Мне кажется, ты это сделал, чтобы оставить пометку в своей душе, хорошую пометку. Потому что…

– Потому что в ней слишком много плохих? – Охотник потер руки и, кряхтя, с трудом поднялся на ноги. – Брось эти кости в огонь, ладно? Ночью будет ветрено. Нужно перебраться поглубже в лес.

Пока парень собирался, Дамиск взял лук и колчан, заставляя себя вернуться мыслями в настоящее.

«Пусть остальное подождет. И так уже слишком много для нас обоих. Что может один человек против безумия целого мира? Тем более что Рэнт еще, в сущности, ребенок.

Я говорил ему о справедливости, а он потом рассказал такое… Карса Орлонг, тебе за многое придется ответить. Когда твой отпрыск всерьез разгневается, когда он в полной мере осознает предательство – не женщины, которая ничего не могла поделать, но мужчины, который проклял ее кровавым маслом. Твое предательство, Карса…»

Дамиск потер лицо и еще раз глубоко вздохнул, оглядываясь вокруг. Прошедшие здесь карибу уничтожили все под ногами, полностью сожрав внизу ветки, отчего лес теперь выглядел иначе. Никаких видимых звериных троп не осталось, а эти места были ему незнакомы.

Иными словами, идти придется медленно. Дамиск продолжал стоять лицом к ожидавшему их крутому склону, пока Рэнт не закончил свои дела и не подошел к нему, и лишь тогда повернулся к полукровке.

– В следующей жизни моя душа восстанет из гниющих костей в самой унылой и черной долине, да там и останется. – Он поскреб в бороде. – Одна благословенная пометка? Что ж, неплохо для начала.

Найденный ими относительно целый каменный гребень находился в глубине суши. Озера видно не было, хотя Дамиск знал, что они идут параллельно его берегу, двигаясь на запад. Но даже эта каменная возвышенность была усеяна трещинами, неровностями и карстовыми воронками, в большинстве которых остались лишь черный ил да клочья вытоптанного бесчисленными копытами мха. Надеяться найти стоячую воду они могли, лишь миновав пересеченную карибу местность. Дамиск рассчитывал добраться туда прежде, чем станет слишком темно.

Только немногие сосны и черные ели были здесь достаточно высокими и толстыми, а их корни извивались по камням, будто веревки или щупальца, в поисках трещин и покатостей, и по мере того, как сгущался сумрак, идти становилось все опаснее. Прохладный воздух сменился холодным, но уже не по-зимнему жгучим – явный признак того, что в мир пришла весна.

Время надежд, новых амбиций, воодушевления и решимости. Время, когда вновь возвращаются былые заблуждения, наполняя свежий ночной воздух навязчивыми обещаниями. Дамиск все больше мрачнел. Он слишком много раз видел наступление весны, частенько ощущая пустоту под видом возрождения и скрывающуюся внутри гниль.

На протяжении всей своей жизни охотника он видел, как исчезает дичь в пределах становящегося все шире круга с поселком Серебряное Озеро в центре. Слишком многие люди, обманутые ежегодным переходом одного сезона в другой, верили, будто мир неизменен и вечен. С точки зрения Дамиска, подобная утешительная ложь являлась одной из худших разновидностей глупости.

Но изменения не были непредсказуемыми – собственно, даже наоборот. Когда глаза у тебя открыты и мысли работают в полную силу, многое из происходящего не только предсказуемо, но и неизбежно.

Он хотел было объяснить все это Рэнту, шедшему рядом с ним великану-ребенку, изложить свою теорию об устройстве мира, о том, что его самое могущественное постоянство заключается отнюдь не в законах природы, не в потребности есть, спать и размножаться, не в том, что города и государства сперва возникают, а затем рушатся, не в сезонах и традициях, не в тех границах, которые чертят на земле звери и люди.

«Нет, парень, самое могущественное постоянство – глупость. Ничто другое рядом с нею и близко не стояло. Глупость убивает всех зверей, опустошает небо от птиц, отравляет реки, сжигает леса, развязывает войны, питает ложь, раз за разом заполняет мир изобретениями, которые лишь идиот может счесть полезными. Глупость, парень, побеждает любого бога, сокрушает любую мечту, обрушивает любую империю. Ибо в конечном счете дураков намного больше, чем умных. Будь это не так, мы бы не страдали снова и снова, поколение за поколением и во веки веков».

Но парень был слишком юн для столь мрачных уроков, которые был готов преподать ему окружающий мир. Бедняге и так уже хватило ужасов в жизни. К тому же рассказывать об этом кому-то не имело смысла. Глупость не нуждалась в союзниках среди умных, поскольку ничто не могло бросить ей вызов.

Тени стали длиннее, на гребень гор опускалась тьма, но Дамиск с Рэнтом наконец-то ушли подальше от оставленной стадом оленей просеки. Впереди виднелась мешанина поваленных черных елей, а дальше – широкая впадина в каменном основании, заполненная талой водой.

– Это нам вполне подойдет, – заключил Дамиск, глядя на отвесные стены из корней поваленных деревьев.

Рэнт с озабоченным видом присел на корточки. Парень пока не был готов что-либо сказать, так что охотник решил его не торопить. Он подошел ближе к стене из земли, корней и камней, среди которых, несмотря на сгущающиеся сумерки, можно было разглядеть бледные отблески.

Кости в этих местах не сохранялись надолго – почва была слишком кислой, а в лесу хватало падальщиков, как мелких, так и крупных. Обычно здесь почти ничего не оставалось, кроме рогов и редких обломков челюсти, удерживаемых вместе твердыми зубами, которые Дамиск порой находил среди камней или мха, выбеленных солнцем. Жизнь черных елей составляла не более тридцати-сорока лет, и стены из корней были не особо велики.

И потому охотнику показалось странным, что ковер из корней был утыкан чем-то похожим на клыки – волчьи, росомашьи или медвежьи. Вытащив один, Дамиск прищурился, вглядываясь в полумрак, затем извлек второй.

– Вот дерьмо, – пробормотал он, после чего положил оба клыка обратно и повернулся к Рэнту. – Извини, парень, но тут расположиться не выйдет. Нужно уходить.

Юный теблор-полукровка поднял взгляд, в замешательстве хмуря лоб.

– Вряд ли они зашли столь далеко на юг, – сказал Дамиск, быстро снимая с плеча лук.

Достав стрелу, рассчитанную на крупную дичь, с длинным крестообразным железным наконечником, он наложил ее на тетиву.

Рэнт вынул из ножен свой нож.

Вокруг опустилась ночь.

– А теперь тихо, – прошептал охотник, – и за мной.

Они двинулись на запад вдоль гребня, а затем Дамиск повел своего рослого подопечного вниз по смотревшему в сторону озера склону, держась так, чтобы их обоих не было видно со стороны суши. Им пришлось замедлить шаг, осторожно ступая среди груд острых камней и стволов поваленных деревьев, порой оскальзываясь на мертвых, затянутых паутиной сучьях.

У Дамиска пересохло во рту. У него возникла мысль спуститься ниже к каменистому берегу озера, но даже там добраться до воды можно было лишь по неровным отвесным утесам, которые тянулись на запад вдоль всего озера, до самого его уходившего на юг края. Он обругал себя за то, что не наполнил фляжку из пруда талой воды, и его на мгновение охватила паника.

Они добрались до нависавшего уступа, и Дамиск увлек Рэнта под его ненадежное укрытие. Оба присели. Удерживая стрелу на тетиве указательным пальцем, Дамиск другой рукой подозвал парня к себе.

– Семдхи, – негромко произнес он. – Охотники с севера, про которых говорят, будто они живут на окруженном льдом острове. Вероятно, они идут по следу стада, но тут явно таится нечто большее. Клыки, которые я нашел, скорее всего, положили там сегодня. А это значит, что нас заметили.

– Что за клыки? – шепотом спросил Рэнт.

– Ну те, среди корней. Клыки морских львов, крупнее медвежьих. Семдхи охотятся на них, когда нет карибу. Эти клыки – знак, заявляющий об их правах на территорию.

Рэнт, лицо которого едва виднелось в темноте, непонимающе смотрел на своего спутника.

– Леса к северу от озера – охотничьи угодья коривийцев, вот только коривийцев намного меньше, чем семдхов. И если семдхи здесь, значит они уже прошли сквозь коривийцев.

– Прошли сквозь?

– Убили их, Рэнт. Всех до единого.

– Неужели всех?

– Никто не видел коривийцев, бежавших в селения. Это я точно знаю. Будь у них такая возможность, коривийцы бы непременно ею воспользовались, поскольку мы с ними торгуем и, в общем-то, вполне ладим. А вот семдхи… совсем другое дело. Никто с ними не ладит. Я говорил, что они охотятся на морских львов и карибу, и это действительно правда. Но все это не имеет отношения к их обряду превращения в воинов. Для этого каждый из них должен в одиночку отправиться на север, как можно дальше. И не возвращаться, пока не принесет голову белого джека.

– Что за белый джек?

– Мир велик, Рэнт, но он вовсе не пуст. Если я скажу тебе, что белые и даже серые медведи бегут прочь от белых джеков – тебе этого будет достаточно?

– Однако эти семдхи на них охотятся?

– Угу.

– А как? – Рэнт показал на лук Дамиска. – Вот с этим?

– Возможно. Отравленные стрелы? Самый безопасный вариант – убивают издали и к тому же быстро. Яд можно получить из некоторых лишайников. Если честно, не могу представить никакого другого способа, не считая силков и ловушек. В конце концов, никто не говорил, что белые джеки чересчур умны. – Помедлив, Дамиск пожал плечами. – Если, конечно, все это не выдумки. В конце концов, лично я никогда не видел белого джека. Зато я видел воина-семдха, и это меня всерьез тревожит.

– Но если они заметили нас, то почему тоже не убили?

– Могу предположить, что мы оба живы благодаря тебе, Рэнт. Или, точнее, твоей теблорской крови.

– Семдхи знают про теблоров?

– Угу. Часть жира, что входит в состав кровавого масла, дают именно они. – Дамиск снова пожал плечами. – Не то тюленьего, не то китового – точно не скажу. Семдхи обменивают его у теблоров на твердую древесину горных деревьев. Если мы встретим кого-то из них, то, скорее всего, увидим у них оружие, похожее на теблорское, только поменьше.

– Я видел теблорский деревянный меч, – сказал Рэнт.

– Угу, высохший, за стойкой в «Трехлапом псе», – кивнул Дамиск. – Меч, о котором надлежащим образом заботятся, в руках теблора может разрубить солдатскую кольчугу. Или сокрушить малазанский щит, не говоря уже о шлеме. – Он почесал подбородок. – Хотя сомневаюсь, что семдхи на такое способны. Но так или иначе, вряд ли моего оружия будет достаточно, чтобы сражаться.

– Я подумал… – начал было Рэнт и тут же замолчал.

– Что ты подумал? – спросил Дамиск. – Выкладывай.

– В общем… если семдхи видели нас, когда на мне были рабские путы…

Дамиск почувствовал, как от его лица отливает кровь. Он еще больше сгорбился; стрела наклонилась, выпав из зарубки на луке.

– Чтоб тебя, парень, да ты далеко не дурак, как я погляжу.

– Но мы сняли путы, – добавил Рэнт. – Это они тоже могли видеть.

– Если семдхи знают меня как охотника на рабов, это вряд ли имеет значение.

– Я тебя защищу, Дамиск. Я им все объясню.

Охотник снова наложил стрелу на лук.

– Сомневаюсь, что семдхи остановятся поболтать, Рэнт, но ценю твою заботу.

– Что мы будем делать?

– У меня есть мысль оставить тебя здесь. Временно, – поспешно добавил Дамиск. Парень и без того слишком долго был одинок. – Я умею двигаться быстро и бесшумно, а потому стану для семдхов нелегкой добычей. Они могут возвратиться и найти тебя, но даже в этом случае тебе ничто не угрожает. Просто скажи им, что хочешь к своему народу.

– Ты только что говорил, что вернешься.

– Если смогу – вернусь. Обещаю. Жди меня всю ночь, ну, может, до завтрашнего полудня. Если я к тому времени не появлюсь – значит меня нет в живых. Иди вдоль берега на запад. Когда доберешься до дальнего края озера, держись ближайшей горы справа и следуй вдоль склона. Он довольно крутой, но приведет тебя к перевалу. Ищи старые ступени, Рэнт, высеченные в скале, и кости, множество костей. А еще водопад.

– А что потом?

– Продолжай подниматься наверх. Рано или поздно тебя заметит кто-то из племени теблоров – фалиды или келлиды. – Охотник бросил парню две оставшиеся заячьи тушки, которые они уже поджарили ранее.

– Ты считаешь, что погибнешь, – заявил Рэнт.

– Увидимся завтра еще до полудня, – сказал Дамиск. – Устройся тут на ночлег и постарайся поспать.

Он направился обратно вверх по склону.

– Дамиск?

Охотник остановился и оглянулся.

– Мой отец и в самом деле бог?

– Тогда он им не был, – поколебавшись, ответил Дамиск. – Просто воин, разбойник. Кто он теперь, я не знаю. Не стоит слепо верить историям, Рэнт, пока сам не столкнешься лицом к лицу с истинным положением вещей. Мало ли что рассказывают.

Рэнт уставился в землю.

– Значит, простой разбойник…

– Парень, он был воином, каких я никогда не видел. Каких не видел никто из нас в Серебряном Озере. Угу, мы заковали его в цепи – на какое-то время. Но говорят, что он до сих пор живет где-то далеко на юге. Свободный и непокоренный. И возможно, этого достаточно, чтобы стать богом. Не знаю.

– Мне бы хотелось…

– Возможно, оно того не стоит, – прервал его Дамиск – наверное, слишком резко, но так было нужно, по крайней мере сейчас. – Ты стал плодом насилия, а насилие – проявление жестокости. А уж то, что сделал с твоей матерью Карса… что ж, это еще хуже, поскольку виной тому было кровавое масло. Карса поднес его к своим губам в отчаянии и ярости – ведь их набег провалился. Его друзья к тому времени погибли или были при смерти. То, что он сделал с твоей мамой, не было проявлением власти, или превосходства, или какой-либо иной жалкой потребности. Карса Орлонг повел себя как бешеный зверь, бездумный, бесчувственный, беспощадный. Именно с этим он и оставил бедную женщину. А потом на свет появился ты. Не пытайся отыскать Карсу, Рэнт, в том нет нужды. Просто найди теблоров. Живи среди них, и пусть все так и остается.

Рэнт, возможно, пожал плечами в ответ – было слишком темно, чтобы разглядеть, но стало понятно, что он не собирается отвечать охотнику, по крайней мере давать ему пустые обещания.

Дамиск начал подниматься по склону. Он сделал все, что мог.

Может, кровавое масло было лишь оправданием. Ведь всему и всегда находится оправдание, верно? Охотник покачал головой. На самом деле он никого не мог одурачить – ни самого себя, ни, похоже, этого юнца-полукровку.

В конце концов, в дикой природе полно насилия: достаточно вспомнить, что вытворяют клятые селезни с несчастными утками каждую клятую весну. В природе вообще происходит немало такого, что могло бы показаться крайним извращением, на грани безумия. Другое дело, что дикие твари совершают это бездумно, не осознавая, что делают. У людей же такого оправдания нет.

Не считая кровавого масла. Не считая того, что Карса Орлонг, раненный и загнанный, выбивал пинками двери, вламываясь в комнаты. Если бы в тот момент ему попалась гребаная корова, он изнасиловал бы ее. Но вместо этого ему подвернулась мать Рэнта.

Дамиск не знал точно, но любое порожденное подобной лихорадкой дитя могло носить кровавое масло глубоко в своем теле – и тогда достаточно лишь искры… Так считали многие селяне, со страхом глядевшие на Рэнта, и потому они рано или поздно убили бы парня. И кто знает, возможно, они были бы правы.

Но кровавое масло действовало на теблоров не так, как на обитателей низин. Если первые, пережив лихорадку, прорывались сквозь безумие и вновь становились прежними, то вторые попросту лишались разума. А Рэнт был полукровкой. Так что среди теблоров ему, возможно, ничто не угрожало. А вот среди обычных людей – вряд ли.

Луна спряталась за облака, повиснув низко над горизонтом. На лес опустилась тишина. Дамиск снова вскарабкался на гребень, все так же пригнувшись. Он замер, затаив дыхание и глядя по сторонам. Ничего. И все же волосы встали дыбом у него на затылке.

«Угу, они там».

Рэнт никогда не бывал в лесу. Всю свою жизнь он провел в Серебряном Озере. Дома, переулки, пляж, куда вытаскивали лодки и где дрались за рыбьи потроха чайки, главная улица и старые ворота, которые так и не починили после восстания. Казармы гарнизона и дом торгового агента, который на памяти Рэнта дважды горел. В первый раз его удалось восстановить, однако во второй от здания остались лишь обугленные руины, где Рэнт прятался от мальчишек, кидавшихся в него камнями. Единственными дикими существами, которых он встречал, были одичавшие поселковые собаки. Всех прочих зверей он видел лишь мертвыми, когда их приносили охотники. Ну и еще, естественно, черепа в «Трехлапом псе».

Думая о лесе, Рэнт представлял его кишащим жуткими тварями, дикарями и разбойниками-теблорами. Ему никогда не приходило в голову, что в лесу по большей части пусто и в основном тихо, а по ночам там царит непроглядная тьма.

Дамиск, однако, сказал, что в лесу прячутся охотники, которые убили всех коривийцев. Он помнил представителей этого странного тихого народца, облаченных в меха и кожи, украдкой подходивших к окраине поселка, чтобы обменять свой товар весной и перед началом зимних снегопадов. Теперь, стало быть, коривийцы больше не придут. Рэнт пытался представить их всех мертвыми, лежащими на усеянной сосновыми иглами земле. Убитых детей, включая младенцев, обреченных на смерть от голода или в лапах волков и медведей. Лужи крови и засыпанные пеплом очаги.

В подобной резне не было никакого героизма или славы. Для нее не имелось никаких причин. И еще одно тревожило его – если эти семдхи готовы были бездумно убивать всех оказавшихся у них на пути, то, значит, и поселку Серебряное Озеро тоже могла грозить опасность. Его матери, всем детям и остальным жителям.

А ведь в местном гарнизоне-то почти не осталось солдат.

Рэнт обнаружил, что все еще сжимает в руке нож. При виде тускло блеснувшего лезвия он подумал о малазанских войсках, когда-то бывавших в поселке. Последний раз это случилось почти два года тому назад. Одних их появление радовало, другие ругались себе под нос, поскольку эти солдаты служили Малазанской империи, которая вторглась в Генабакис, завоевав Семиградье и покорив Вольные города.

Если семдхи нападут на Серебряное Озеро, кто станет его защищать?

Он мог вернуться. Предупредить односельчан.

Рэнт выбрался из впадины под уступом. Он видел отблески воды озера среди веток и сучьев. Спустившись к берегу, он мог добраться до лодки, пересечь озеро на веслах и стать героем – а кто станет убивать героя?

Но возможно, семдхи не собираются идти дальше. В конце концов, у них нет лодок, а как без этого переплыть озеро? Что, если он предупредит всех в поселке, а семдхи так и не явятся? Тогда его точно убьют.

Рэнт не знал, что ему делать.

– Санк фрис ане орол.

Голос был женский, и он доносился прямо сверху, оттуда, где совсем ничего не было видно.

С отчаянно бьющимся сердцем Рэнт присел еще ниже и замер, чувствуя, как рукоятка ножа в его ладони вдруг стала скользкой.

– Тре’ланг ане теблор.

Какая-то женщина. Ну и с кем, интересно, она разговаривает?

– Я предупредила тебя, что нужно держаться подальше от озера, – произнес все тот же голос.

Послышался легкий шорох, и прямо перед Рэнтом легко спрыгнула на землю незнакомка.

Парень пригнулся, выставив перед собой нож.

Он не мог понять, сколько женщине лет, но лицо ее было бледным, будто свет луны. Она была одета в меха, но помятые и слипшиеся от чего-то черного. А еще из нее торчали какие-то палки – нет, не палки. Стрелы. Рэнт сумел разглядеть по меньшей мере полдюжины, причем две из них глубоко вонзились в грудь. Длинные спутанные волосы падали незнакомке на плечи.

– Полукровка, – сказала она. – Сломленный сын Сломленного Бога. Когда-то у меня была мысль украсть тебя. Чтобы спасти от уготованной тебе судьбы. Но похоже, ты спасся сам.

– Как ты до сих пор еще жива? – удивился Рэнт, разглядывая стрелы.

– Думаешь, кто-то способен такое пережить? Не будь глупцом. Я мертвая.

– Совсем мертвая?

– Да, но… мне нет покоя. То был не лучший способ уйти из жизни. Они расправились со мной первой, зная, что я для них опаснее всего. Я упала наземь еще до того, как первый из них шагнул в лагерь, и, будучи мертвой, я уже не могла помешать тому, что за этим последовало.

– Ты коривийка?

– Вы именуете нас так, хотя на самом деле нас лишь немногое связывает с коривийцами. Вы, низинники, никогда не спрашивали, но мы называли себя иначе. – Женщина пожала плечами, и Рэнт услышал шорох от оперения стрел в ее спине. – Теперь это уже не важно, поскольку нас больше нет.

– Семдхи…

– Они не знают, что делать с озером. Шестеро из них выслеживают твоего друга, но остальные на берегу. Их бросатели костей молчат, скрывая свой страх.

– Почему они боятся озера? – спросил Рэнт.

– Здесь не всегда было озеро, – ответила незнакомка, подходя ближе и присаживаясь на корточки. Теперь он мог различить ее лицо. При жизни она была красива, но сейчас от ее красоты ничего не осталось, а тусклые, ввалившиеся глаза напоминали камни. – Низинники называют его Серебряным озером. Мы называем его Тартен’игниал. Долина тартенских камней. До того как пришла вода, здесь было священное место, где вдоль долины рядами стояли огромные камни, а в центре высилась груда черепов – тартено и имассов. Говорят, будто черепа имассов даже сейчас живы и смотрят на затопленный мир ила и мертвых деревьев.

Рэнт взглянул мимо нее на блестящую водную гладь:

– Я переплыл озеро наполовину.

– И они наверняка за тобой наблюдали. Даже ждали, когда ты утонешь, чтобы лечь перед ними, как и многие другие. Испытали ли они разочарование? Кто знает.

– Но все это сейчас под водой, – заметил Рэнт. – Мы ловим в озере рыбу, ставим сети и закидываем удочки.

– И сети пропадают, верно? Те стоячие камни теперь опутаны старыми веревками и леской. Сомневаешься? Я была там и ходила среди них. У мертвых есть свои преимущества.

После некоторого раздумья Рэнт решил, что слова незнакомки его не убедили.

– Семдхи не причинят тебе вреда, – сказала та. – Но они убьют твоего друга.

– Он спас мне жизнь. Если я объясню семдхам…

– Большинство из них не понимают натианского языка, на котором ты говоришь. Можешь забыть о своем друге, ты его больше не увидишь.

– Чего ты от меня хочешь?

– Льды на севере создали яггуты. Омтоз Феллак – их древний магический Путь Льда. Но Трон Льда давно лишился своей власти. Говорят, будто вернулся Повелитель Льда и великая война с имассами закончилась. – Она закашлялась, выплюнув нечто цвета озерной воды. – Как я могу с этим спорить, когда врата Смерти теперь стережет Птица-Вор? Но если Трон и занят снова, тот, кто сидит на нем, ничего не сделал. И теперь магия угасает. Передай своим сородичам-теблорам, что лед на севере весь растаял и близится потоп. Скажи им, что нужно бежать.

– Не понимаю.

– Но ты запомнишь мои слова?

Поколебавшись, Рэнт кивнул.

– Ты видел стадо оленей?

– Да.

– Они бежали от воды. А теперь и семдхи тоже бегут от воды. За ними придут другие. Волки, медведи, джеки.

– С какой стати теблорам мне верить?

– Ты сын Сломленного Бога.

– А почему они должны в это поверить?

– Они поймут.

Рэнт взглянул на женщину:

– Я сделаю, как ты говоришь, но только если ты спасешь Дамиска.

– Ха, никак щенок решил поторговаться? Да еще с мертвой ведьмой?

– Спаси его.

– Возможно, уже слишком поздно. К тому же я недолго пробуду в таком состоянии. Я уже чувствую, как меня влечет забвение. Совсем скоро я покину это тело, и моя власть в этом мире станет намного меньше. Мертвые могут преследовать живых, лишь когда они преисполнены ненависти. Я – нет. Может, семдхи и прогневали меня своей беспричинной резней, но поскольку я понимаю причину их паники, то не могу их ненавидеть.

– Спаси Дамиска.

Мертвая ведьма нахмурилась, скорчив гримасу, и Рэнт понял, что теперь будет видеть ее в кошмарных снах.

– Вот и делай после этого добрые дела. Ну хорошо. Я попробую. А ты оставайся на ночь здесь, в своей пещерке. Потом направляйся на запад, в…

– Знаю. Я должен найти теблоров. Дамиск мне говорил.

Выразительно посмотрев на него, женщина отвернулась и пробормотала:

– Кто слушает мертвецов?

Если вопрос сей и предназначался Рэнту, она не стала ждать, когда парень сообразит, что ответить.

Он снова остался один, и на него опять опустилась ночная тишина. Забравшись подальше в углубление, он прислонился спиной к шершавому камню. Легко сказать: иди на запад, огибая озеро как можно дальше. Каково это – взбираться в горы по узким тропинкам? Искать ступени из костей и вырубленного камня? Закрыв глаза, Рэнт попытался представить себе все эти странные места, где ему предстояло оказаться много дней спустя.

Однако почувствовал лишь нахлынувшее на него одиночество.

Ему недоставало матери. Ему недоставало Дамиска. И мертвой ведьмы тоже. На мгновение ему даже захотелось вновь оказаться в поселке, уворачиваясь от камней, которые в него швыряли.

Каково это – чувствовать себя в безопасности? Рэнт не знал и сомневался, что когда-либо узнает.

Массивный сланцевый выступ косо торчал из каменного основания, служа единственным напоминанием о тех временах, когда эти места выглядели совсем иначе. Дамиск лежал на усеянном птичьим пометом каменном уступе, расположенном примерно на двух третях высоты утеса. Почти на расстоянии вытянутой руки над ним, снизу выступающей сланцевой полки, виднелся ряд ласточкиных гнезд – как он подозревал, все еще пустых столь ранней весной. Во всяком случае, оттуда не было слышно пронзительных тревожных криков сидящих на яйцах птиц, чему охотник был только рад. Лук он держал горизонтально над краем уступа, вложив стрелу в выемку.

У подножия утеса пробирались среди кустов и поваленных деревьев пять фигур, замотанных в кожу и полосы меха; на голове у них были срезанные с коривийцев скальпы. Наверняка семдхи. Одна из них, женщина, была вооружена коротким, загнутым назад луком из оленьих рогов, а в колчане у нее лежали длинные стрелы. Она пока еще не наложила стрелу на тетиву из кишок, но Дамиск знал, что наконечник ее – длиной, скорее всего, с его предплечье – сделан из зазубренной, отполированной до блеска кости, а древко сразу за ним, вероятно, смазано ядом.

Остальные четверо держали в руках копья, а на бедре у каждого висел в ножнах каменный атлатль.

Дамиск провел пальцами по тетиве своего лука, медленно оттягивая ее назад. Женщина с луком была крупнее мужчин, широкоплечая и коренастая. Она держалась позади соплеменников, останавливаясь через каждые несколько шагов и оглядывая окрестности, но вверх пока не смотрела.

Дамиск подождал, когда она снова остановится, а затем выстрелил.

Стрела вонзилась между плечом и шеей, войдя под углом в туловище. Когда женщина рухнула наземь, коривийский скальп соскользнул с ее головы, открыв выбритую макушку с пятнами засохшей крови.

Убрав лук, Дамиск отполз дальше в тень под уступом. Он слышал, как внизу внезапно поднялась суматоха, но до него не доносились ничьи голоса. Все собрались вокруг упавшей соплеменницы. Поняв, под каким углом вошла стрела, семдхи наверняка повернутся к утесу, окидывая его взглядом до самого верха, – но ничего не увидят.

Сланцевый выступ можно было обойти кругом, найдя выходящие на гребень тропинки. Двое пойдут направо, двое налево. И сойдутся вместе прямо над Дамиском.

Тридцать сердцебиений спустя он подполз ближе к краю и посмотрел вниз. Тело женщины перевернули на спину. Лук и колчан исчезли. Остальных четверых семдхов нигде видно не было. Дамиск снова взглянул на труп. На лбу женщины чернело пятно – он не мог различить подробностей, но знал, что покойной вогнали по рукоятку между глаз ее собственный нож, чтобы забрать в драгоценный железный клинок ее душу. А затем этот же самый нож воткнули в ствол дерева где-то неподалеку. Дух женщины теперь принадлежал этому месту, которое, в свою очередь, отныне принадлежало семдхам.

Дамиск сполз с уступа и начал спускаться. Светила луна, ставшая для охотника как даром, так и проклятием. Без нее он никогда не сумел бы убить женщину из лука, равно как и увидеть приближающихся к подножию утеса семдхов. Но враги Дамиска видели не хуже его самого, а может, и лучше. Единственное его преимущество заключалось в том, что они были обитателями тундры, а не леса. Как и любой охотник, они умели замирать без движения, медленно и глубоко дыша. Но когда они передвигались среди растительности, их было хорошо слышно.

В отличие от Дамиска.

Добравшись до подножия, он присел, проверяя свое снаряжение, дабы убедиться, что оно крепко привязано и вряд ли зацепится за сучья и ветки, а затем подошел к трупу. Как он и ожидал, стрелу сломали, а железный наконечник вырезали из тела и забрали с собой.

На широком плоском лице мертвой женщины, несмотря на рассекавший ее лоб черный разрез, застыло умиротворенное выражение. Дамиск направился в сторону деревьев.

Он почти сразу нашел вонзенный в дерево нож. Рукоятка из рога и позвонка, дешевый клинок из выменянного у торговцев железа, который легко сломался.

«Блуждай же теперь бесцельно, и пусть тебя долго преследуют духи коривийцев. Лишь дураки верят, что возмездие не переживает смерть, и, надеюсь, тебя оно настигнет».

Дамиск снова углубился в заросли деревьев, направляясь на запад. Он сомневался, что нагонит двоих идущих впереди охотников, а потому не стал даже пытаться. Вместо этого он снова свернул к берегу: вряд ли семдхам придет в голову искать его там.

Через сорок шагов охотник наткнулся на уходящую вглубь суши звериную тропу, где лежал труп еще одного семдха со сломанной шеей. Из его груди, рта, глаз и ушей торчал десяток семдхийских стрел.

«Значит, кто-то из коривийцев все-таки остался жив. И решил отомстить».

Потрясенный увиденным, Дамиск перешагнул через тело и пошел дальше.

Добру и злу не было места в мире за пределами мыслей смертного. Даже благословение и страдание, которые наверняка существовали, могли стать довольно-таки скользкими и расплывчатыми понятиями. Считать ли благословением быструю смерть? Может ли спасение чьей-то жизни обречь выжившего на годы страданий?

Он не знал. Во всем есть оборотная сторона, если хорошенько подумать.

Дамиску хотелось надеяться, что у Рэнта все будет хорошо: он не только благополучно доберется до конечного пункта путешествия, но и судьба его среди теблоров сложится удачно. Полукровки, как правило, оскальзывались в крови между двумя мирами. И зачастую ни один из миров не принимал их надолго.

Рэнт был сыном Карсы Орлонга, и это могло стать для него как спасением, так и смертным приговором.

«Ну и которая участь из двух более милосердна?»

Охотники снова вышли на след Дамиска намного быстрее, чем он ожидал. На этот раз они даже не пытались как можно меньше шуметь – ими двигала злоба. Семдхи нашли сломанный нож, и началась новая битва проклятий. Если они схватят Дамиска, смерть его будет долгой и мучительной.

Он помчался, словно олень, сквозь черный лес.