Читать книгу Тень мачехи. Том 2 - Светлана Гимт - Страница 14

Василенко явился в бильярдную с опозданием. Макс смотрел, как он идёт между широких столов, покрытых зелёным сукном – неторопливо, вальяжно, здороваясь со знакомыми игроками и галантно целуя руки их спутницам. «Выделывается, мажор. Знает, что я уже полтора часа здесь проторчал. И что дождался бы полюбасу – деваться некуда», – подумал Макс. Шагнул от барной стойки навстречу партнёру и мстительно сдавил хилую сухую кисть, протянутую для рукопожатия. Василенко, скривившись, попытался выдернуть руку, но  Макс чуть помедлил, прежде чем отпустить. И улыбнулся с невинным видом:

– Извини, брателло, не рассчитал.

В глазах Василенко мелькнула обида.

– Нарезался уже? – брезгливо спросил Олег, надув губы. Усевшись на высокий барный стул, он кивнул бармену: – Апельсиновый фреш, льда не нужно.

Макс примостился напротив, постучал ногтем о край широкого стакана, на дне которого желтели остатки жидкости:

– Один бокал виски, и тот недопил, – поклялся он. – Завтра утром свежая голова нужна. Сделка будет.

– Какая? – правая бровь Василенко удивленно поползла вверх.

– Аптеки продаю, брателло! – хлопнул его по плечу Макс. – А ты покупаешь. За двадцать лямов, как договаривались.

– И даже документы в порядке? – недоверчиво хмыкнул Олег.

– Есть гендовереность, что тебе ещё надо? – хмыкнул Демидов, открывая портфель и вытаскивая из него папку с бумагами.

– Ну да, ну да… – бормотал Василенко, просматривая доверенность, Танькино заявление на выход из ООО и отчуждение доли, таблицы отчётности, бухгалтерские выписки и прочую лабудень. – Я смотрю, ты подготовился.

– А чё, как говорится, больше бумаги – чище жопа, – хохотнул Демидов. Настроение опять поднялось, он прямо-таки чуял запах денег. И Танькино заплаканное лицо окончательно отступило в тень, потому что сомнений больше не было.

А ведь когда Макс увидел её там, в камере для свиданий – бледную, лохматую, зарёванную – он на мгновение пожалел: её, да и о том, что сделал. Ведь строить планы в голове – это одно, а видеть, как они осуществляются – совсем другое. Он-то своё отсидел, и не переживал бы так, снова попав в кутузку. Там ведь только поначалу страшно, а потом привыкаешь. «Но, бля… Не для Танюхи всё это – менты, решетки, подстава… – подумал он тогда. – Слишком она… чистая, что ли. И всем хотела, как лучше: и пацану этому, да и мне, если разобраться. Из уважения не стала меня контролировать, типа доверие должно быть в семье – а я воровал. Но я ж не для себя… И потом, нельзя в наше время клювом щелкать, не я бы – так кто-то другой на ней нажился. Жизнь такая».

Но всё равно – червячок грыз и грыз. Макс сперва думал, что придется пободаться с Танькой, убеждать ее насчет продажи, к бою приготовился – а она просто взяла и подписала все документы, не усомнившись в нём ни на миг. Получается, хорошо о нём думала, верила – и от этого было ещё гаже. Может, она вообще единственная, кто думает о нём хорошо, и кому он вообще нужен? И, может, не было бы ничего, если бы понял это раньше… Потому что вот Алёне, если положить руку на сердце, в первую очередь нужны деньги – он слишком хорошо это знал. Но без неё – жизнь серая, бесцветная совсем, а он хотел, как в молодости: чтобы ярко, адреналинисто, на грани! Чтобы каждая ссора – как смерть, а примирение – как жизнь заново. Такие ощущения, говорят, не купишь – а он, Макс Демидов, сумел бы купить.

Так что отступать незачем. Да и поздно.

«Ну, потерпи, мать… – думал он там, в камере, когда прижимал жену к себе. – Тебя-то выпустят, обвинение рассыплется – к гадалке не ходи. А у меня другого шанса не будет». Но потом, когда вышел из отделения полиции с заветными документами в руках, внутри вновь возникло ощущение, которое преследовало его в последние, решающие дни: будто смотрят на него чьи-то глаза – внимательно, и с печальным укором. Он поёжился под этим молчаливым взглядом, и упрямо боднул головой, отгоняя вновь возникший в душе страх. И напомнил себе: я всё сделал правильно, всё по плану… а Таньке ведь ничего не будет в итоге, посидит и выйдет, не помрёт…

– Э-э, ты где? О чем задумался? – Василенко тряхнул его за руку, и Макс вынырнул из воспоминаний. – Почти порядок с документами. Недвижуха где? Не вижу её на балансе, а у вас, вроде, на Ленина и Кирова муниципальные площади выкуплены? И павильоны на Лесной и Победе построены с нуля…

Макс заёрзал на кожаном сиденье высокого стула. «Твою козлячью мать! Всё-таки допёр…», – уныло подумал он, уже зная, что придется снизить цену. Впрочем, мог бы и раньше понять, что с Василенко не получится проскочить на дурничка – у этой крысы каждая копейка свою цену имеет. Но бизнес – как покер, иногда стоит и блефануть.

– Нету ее на балансе, – невозмутимо ответил он. И приврал с уверенным видом: – я ж тебе говорил!

– Это ты кому-то другому говорил, – усмехнулся Василенко. – А мне – забыл, по ходу – специально.

– Не гони, у меня всё честно! – запротестовал Макс.

– Ага, и точно – как в аптеке, – Василенко издевался в открытую. – Хотя, у тебя ж не аптеки – прачечные! Там пятно, тут пятно…

– Сколько? – сдался Демидов.

– Ну, считай: павильоны по паре лямов. И муниципальные: я реестр смотрел – на Ленина за четыре с половиной было продано, сейчас, с инфляцией, шестёрку стоит. На Кирова – за три семьсот выкупали, сейчас пятёру за него можно просить. Итого тринашка. Так что без недвижухи семь лямов заплачу – не больше.

Это, конечно, был грабёж – что прекрасно понимали оба.

– Пятнадцать – последняя цена, – твёрдо сказал Демидов.

– Если слышен денег шелест, значит, лох идёт на нерест? – усмехнулся Василенко и помахал рукой, будто прощался. – Пока, партнёр. Хорошего бизнеса. Пусть его дни продлятся подольше, чем та неделя, через которую к тебе пожалует налоговая.

Не глядя на Макса, он допил свой сок и соскользнул со стула, явно показывая, что намерен уйти:

– Подожди! – рявкнул Макс. – Я согласен.

       Василенко глянул на него с подозрением – в чём, мол, подвох? Но Макс сидел с угрюмым видом – как человек, которого прижали к стенке. И Василенко купился, они  ударили по рукам, договорившись на девять утра – только чтобы без опозданий! – и разъехались из бильярдной: один – с видом победителя, второй – всё ещё притворяясь побеждённым.

Но, выехав на дорогу, Демидов не выдержал – заржал в голос. Потому что остатки того бабла, которое Василенко привёз от «хорошего человека», всё ещё были в офисном сейфе. Дура-бухгалтерша не успела сдать их в банк вместе с выручкой, потому что уже два дня не вылезала от своих подружаек в налоговой. Лепетала что-то о сдаче отчётности. Он понимал, что она брешет. Злился, что приходится врать Василенко, будто бабло уже ушло на подставную фирму, просто банки тупят. И, как оказалось, зря. «Там почти четыре ляма – вот и заберу их в качестве компенсации, – решил Демидов. – Пусть этот гад с большими людьми своими бабосиками рассчитывается. А я свалю».

Всё ещё улыбаясь, он свернул на объездную – она шла по промзоне бывшего машзавода, там почти не было фонарей, но срезать путь получилось бы знатно. Надавил на газ и сделал музыку громче. Лужи блестели в свете фар, а сама дорога – серая, с чёрными пятнами – казалась шкурой громадной гадюки, залёгшей в подтаявшем снегу. Трасса была пустой: почти два ночи, завтра всем на работу. И когда за очередным поворотом Демидов увидел машущего руками автостопщика, сперва подумал: ну да, автобусы ведь уже не ходят, остаётся только голосовать. А в следующий миг осознал, кто это – и судорожно сглотнул, чувствуя, что тело, как охотничьим лассо, стягивает оторопь.

Мальчишка нетерпеливо подпрыгивал и махал руками. Он почему-то был раздет – только рубашка и джинсы; широко распахнутые глаза выделялись на бледном лице – в губах ни кровинки, как у трупа… Но самое страшное – это был тот, Танькин, мальчик. Тот, из-за которого всё случилось. И почему-то именно он сейчас привиделся Максу: как укор за то, что он сделал со своей женой, и косвенно – с этим мальчишкой.

Демидов мотнул головой, отгоняя морок, зажмурился на мгновение. А когда вновь посмотрел на дорогу, мальчик всё еще был там. И только тогда Макс осознал, что он настоящий.

«Притормозить? Проехать? – мысль билась, как птица в силке. – Да какого хрена! Я что, сопляка испугался? Хоть узнать, что он здесь делает… А-а, ведь его дом недалеко! Я ведь по этой промзоновской дороге ехал, когда искал тот чёртов барак, чтобы договориться со Славкой насчет заявы…»

И Демидов притормозил, всё ещё колеблясь, не понимая, верно ли поступает – может, стоило проскочить мимо, чтобы не осложнять себе жизнь?

Пацан бросился к нему, сломя голову, закричал:

– Дяденька, помогите, пожалуйста, мне надо… – и резко умолк – узнал. Испугался, и, всё ещё уставившись на Макса, даже отступил от машины на шаг.

Макс опустил стекло машины.

– Ты чего здесь? – хмуро спросил он. И отвёл взгляд – потому что вдруг накатила волна стыда, ведь мальчишка мёрз, это было видно, и мог замёрзнуть нахрен… А он не собирался сажать его в машину. Он просто хотел знать.

– У меня… Там дядя Слава пьяный, дерётся, – у пацана зуб на зуб не попадал, и от того говорил он медленно, что еще больше бесило взрослого. – Я в окно выпрыгнул, а тётя Таня трубку не берет… Отвезите меня в полицию, я всё расскажу, её отпустят!

– Что расскажешь? – насторожился Макс.

– Ну, что мама меня сама к ней привезла! – мальчишка шмыгнул носом. – Пусть ещё у мамы спросят, она теперь скажет, она теперь злая на дядю Славу!

«Скажет, значит… – пытался переварить Макс. – Бля, этим алкашам доверять – пустое дело. Так и знал, что подведут, уроды!»

– А мама чего в полицию сама не позвонила? – вкрадчиво спросил он.

– Они с дядей Славой дрались, я убежал, а телефона у неё нету, – простодушно объяснил мальчик, подходя ближе. Он доверчиво положил руки на дверцу машины, и Демидов вдруг испугался, что он сунет их в салон, схватит его за плечо и не отцепится больше.

– А ты как звонишь? Ну, что набираешь?

– Ноль два! Нам в школе говорили: ноль два – это полиция… Дяденька, можно я в машину сяду? – взмолился мальчик. – У меня ноги совсем замерзли, я не успел ботинки надеть, прям так убежал!

«Ноль два, значит, – Макс ощутил облегчение, ему снова фартануло, ведь с мобилы этот номер не работал – только с городского. – Ну, удачи, пацан!»

– Ты дозванивайся, дозванивайся, – почти ласково сказал он. – У них там занято бывает. А я поехал, ты уж извини. Некогда.

Он нажал на кнопку стеклоподьемника, стараясь не замечать изумленного взгляда ребенка. Машина тронулась, детские руки скользнули по ее боку. Демидов погнал к городу, глядя на дрожащую в свете фар дорогу. И чем дальше ехал, тем сильнее на затылок давило то самое ощущение: будто смотрят на него чьи-то глаза, печальные и укоряющие. Мысли, как привязанные, всё возвращались и возвращались к мальчишке: он помеха – но он один, на тёмной дороге, раздетый… А ещё почему-то вспомнился самарский священник, отпевавший Васю Филина, одного из Максовых дружков, погибших в девяностые. Филин умер глупо – из-за рыбы. Хотел по-быстрому заработать на осетровой икре, а делиться баблом не желал… Так вот, священник остался тогда на поминки, и сел за столом рядом с Максом. Разговорились. Демидов, жалея Филина, спросил – почему так случилось, будто на человека затмение нашло? Знал ведь, что рынок поделен, но всё равно полез в бутылку. А священник сказал: «Человек всегда боится что-то потерять: деньги, положение, любовь… даже гордыню. И когда потеря неминуема, хочет удержать это. Вот здесь важно понять, что тобой движет. Потому что бывает – это чёрт подталкивает, а Бог смотрит, поведешься ли». Он говорил ещё что-то, очень важное – но Макс, как ни силился сейчас, не мог это вспомнить.

А взгляд, преследовавший его, становился всё печальнее. И мальчик – мальчик всё возникал перед глазами.

Впереди показался очередной поворот, а за ним – Макс знал – будет выезд из промзоны, и городские огни, и тепло Танькиного дома, в который он всё-таки вернется – пусть на одну ночь, но победителем. И Демидов устремился туда всей душой, поддал газу, глядя, как выгибается перед поворотом дорога… но снова ощутил тот взгляд, и вдруг испугался. Тёмное, животное накатило, тряхнуло изнутри – будто привязана была к нему резинка, которая растягивалась, растягивалась, а потом дёрнула к себе, обратно, к какой-то странной точке, которая будто и есть центр его жизни. И поделать с этим было ничего нельзя.

Руки сами крутанули руль, и Макс помчался назад, в темноту, туда, где – как он знал! – всё ещё ждёт ребёнок. Он ехал, сам не зная зачем, злясь на себя, негодуя – но в то же время понимая, что именно так и нужно, что нет ничего, что могло бы в данный момент быть таким же правильным. Он ехал, торопясь, и выжимая из движка всё, на что тот был способен, и больше не давило ничего: не было ни странных, наполненных печалью, глаз, смотревших ниоткуда, ни того животного ужаса, который проник в его душу перед поворотом… И когда в свете фар показалась фигурка мальчишки, он пересёк встречку и затормозил на обочине – прямо перед бредущим по снегу ребенком. Открыл дверь, выглянул… и замер, не зная, что делать дальше.

Мальчишка был – враг. Он мог сломать все планы.

Забирать его не хотелось. Макс ругнул себя: ну какого хрена приехал? Надо было оставить всё как есть… А мальчик ковылял к нему, и в его глазах оживало доверие. И оно было точно таким же, с каким смотрела на него Танька – там, в камере, когда он обещал её вытащить. И Макс почувствовал, как изнутри поднимается злость. Какого чёрта от него ждут добрых дел? Он недобрый! Недобрый!!! Будь он другим, никогда бы не смог подняться, чтобы вернуться к любимой женщине! И если за то, чтобы вернуть любовь, нужно заплатить предательством, он будет предавать снова и снова – потому что это не он назначил такую цену, и не он так по-идиотски устроил мир!

Демидов быстро скинул ботинки и завозился, вытаскивая руки из рукавов. Бросил куртку на снег, перед мальчишкой. Туда же полетели ботинки.

– Оденься! – рявкнул Макс. – И шуруй домой! Пусть твои родители сами с ментами рулятся. Ты мелкий ещё, тебя, как свидетеля, всё равно никто не послушает. А тётю Таню отпустят, если твоя мать заявление заберет.

«Пусть будет, как будет, – думал он, разворачивая машину. – Даже если Танька выйдет до утра, она не помешает провести сделку. А я заберу деньги и сразу стартану в Самару».

Он видел в зеркале, как мальчик склонился над брошенной одеждой. Но машина рванула вперед, и маленькая фигурка растаяла в темноте. Демидов, всё ещё злясь, переключил скорость на максимум– и вновь почувствовал тот взгляд: но теперь он смотрел уже не с печалью, а холодно и твердо. «Да иди ты! Идите вы все!» – заорал Демидов, и рванул рычаг коробки передач, включая пятую скорость.

И всё прошло. Только вдруг налетел ветер, качнул придорожные кусты, сгущая ветви в ведьмины мётла, разогнал облака – и с неба глянула луна: белая, кривобокая, злая. Рассыпала свет по льдинкам горстями серебряников, и поплыла над машиной, как непрошенная попутчица.