Читать книгу В вихре времени - Светлана Викторовна Ильина - Страница 13

В последние годы Маша всё чаще вспоминала свою прабабку. Она умерла давно, когда Маше не было и десяти лет, и её образ стёрся из памяти. Но стоило ей лишь однажды явиться во сне, как Мария вспомнила всё: и морщинистое лицо бабы Нюры, и её скрипучий голос, и крючковатые пальцы, перебирающие чётки-лестовки… Деревенские за глаза её называли то ли ведьмой, то ли бабой ягой. И было за что.

Так уж повелось, что с любой болезнью взрослые и дети бегали в дом зажиточных крестьян Рябушинских. Маша помнила, что там всё было не так, как в их городском особняке: старинные часы с кукушкой, травы, развешанные по полкам на кухне, много-много икон. Не таких, к каким она привыкла в Московских церквях, а других, будто написанных детской рукой, и с тёмными, почти чёрными ликами.

Иногда возле печки, где лежала Машина прабабка, появлялся крестьянин, и с шапкой в руках слёзно умолял бабу Нюру, чтобы она посмотрела жену или ребёнка. Та отсылала просителя, а потом с кряхтеньем и вздохами сползала с печи…

Однажды Маша стала свидетелем чуда и поняла, почему её прабабку крестьяне за глаза называли ведьмой.

В тот день она взяла угощение и побежала к Лакомке, пегой лошади. Та сразу её узнала, приняла ржаную подсоленную горбушку, а потом послушно покатала по деревне, чутко прислушиваясь к каждой Машиной команде, словно понимала человеческий язык. Когда она вернулась с прогулки, во дворе конюшни увидела несколько крестьян, столпившихся возле ребёнка. Он бился в падучей на песке, а мать без толку суетилась, хватая его то за руки, то за голову, и выла в голос от собственного бессилия.

Вдруг народ расступился, и Маша заметила ковыляющую бабку Нюру с красной тряпкой в руках. Она властной рукой отодвинула заплаканную мать, накрыла дитё тряпицей, а сама встала перед ним на колени и что-то зашептала. Судороги у мальчика прекратились, и он затих, будто умер. Мать зажала рот рукой, готовясь заорать в голос, но тут бабка сняла тряпку, и все увидели, что ребёнок спокойно смотрит в небо голубыми глазками и моргает…

Бабка побрела домой, а Маша догнала её и доверчиво вложила ладошку в старческую руку. Та глянула и усмехнулась:

– Не боишься меня? – проскрипела она.

Маша отрицательно покачала головой. Так началась их дружба. Бабка слезала с печки и сидела у дома, грея на солнце старые кости. Скрипучим голосом она описывала правнучке нелёгкую жизнь при прошлом барине.

В её голосе звучала тоска по молодости, а иногда злоба. И злилась она больше всего на попов, потому что родители её были старообрядцами-беспоповцами и много пострадали "за ради веры".

– Не слушай никого, Машка, живи своим умом. Чувствую – могутный характер у тебя, в меня пошла. Была бы ты первая, я бы тебе силу передала, а так… Сама ума набирайся… Отец к попам перекинулся, так не будь, как он…

В чём эта сила, и почему не надо слушать отца, Мария так и не поняла, но запомнила прабабкин совет – жить своим умом.

Прошло много лет, маленькая Маша стала взрослой девушкой Марией, и теперь помянула слова бабы Нюры. Да, она хотела жить своим умом, потому что верила в собственные силы. И давно определилась, где добро, а где зло.

Злом была бедность подруги Капитолины, которая не могла заплатить за обучение каких-то пятьдесят рублей за семестр.

"Как возможна такая несправедливость? – думала Маша, возвращаясь домой с Высших женских курсов, – мне отец выдаёт на булавки сто рублей в неделю, а у неё нет пятидесяти на обучение…"

Как нарочно, она истратила последние карманные деньги на жемчужное ожерелье, которое так подходило к новому синему платью.

"Поговорю с папой, ему же не жалко дать бедной девушке на учёбу!" – решила Маша, поднимаясь к отцу в кабинет.

Отец был занят, но увидев Машу, разрешил высказать просьбу в течение пяти минут. Мария горячо описала несчастье подруги, ожидая, что отец сразу откроет ящик и выдаст деньги, как всегда делал при малейшей просьбе. Но тот почему-то не спешил с помощью.

– А почему она пошла учиться, не имея средств для оплаты? Как такое возможно?

Маша не знала, что ответить. Капитолина вроде сначала работала, а потом потеряла место. Отец внимательно выслушал и открыл ящик.

– Маша, я дам деньги, но будет лучше, если мы поможем твоей подруге не разово, а как следует. Надо найти ей место гувернантки, тогда она сможет себя обеспечивать дальше. А если она плохо учит детей и из-за этого теряет место, то нужно ли ей учиться?

– Папа, конечно, нужно! Дети такие капризные, вот она и не справилась.

– Машенька, запомни правило – всегда ищи ошибку в себе, иначе ничего не добьёшься в жизни. Если бы мой дед винил французов, правительство, нечестных партнёров, то не поднялся бы после войны, и не стал бы снова развивать дело с нуля, а так бы и остался нищим крестьянином, у которого другие виноваты в его бедности. Передай деньги Капитолине. Я поищу для неё место гувернантки, а дальше уж пусть сама старается…

Маша поблагодарила, но в душе осталась недовольна: что для отца пятьдесят рублей? А сколько наставлений из-за такой мелочи пришлось выслушать. Нет, папа – человек нежадный, он нищих и лечит, и кормит в бесплатной столовой… И вдруг повёл себя как скряга.

На следующий день она отозвала Капитолину в сторонку. Маша чувствовала себя благодетельницей, предвкушая радость подруги, которая последнее время ходила с заплаканными глазами от мысли, что придётся бросить учёбу.

С расширенными глазами Капитолина смотрела на деньги:

– Откуда это? – прошептала она.

– Отец дал, Капа, бери… – ответила Маша, довольная собой.

– А дальше?

– Что дальше? – не поняла Мария.

– А потом как я буду платить? – вдруг повысила голос подруга.

Маша растерялась: она ожидала, что Капитолина хотя бы поблагодарит.

– Папа обещал найти тебе место гувернантки в хорошем доме, сможешь копить на учёбу.

– Вот это здорово! Такие, как ты, жируют – ожерелье небось рублей пятьсот стоит? Да? А я с богатенькими дурачками возись. Так получается?

– Капа, но я же не виновата, что мой отец богатый человек. Наши предки тоже бедными крестьянами были, это уж потом разбогатели… – оправдывалась тихонько Маша.

Вокруг них стали собираться девушки. Кто-то с завистью посмотрел на деньги в руках Капитолины.

– Тебе не надо, давай мне, – уверенно заявила стриженая курсистка из Твери, непонятно как зарабатывавшая себе на жизнь.

Капитолина одёрнула руку с дорогой бумажкой и спрятала деньги в книгу.

– А богатенькая Рябушинская не хочет поработать на общество? – влезла в разговор худенькая девушка с измождённым лицом.

– Мне отец запрещает работать гувернанткой, – неуверенно сказала Маша.

– А я предлагаю бесплатно потрудиться для бедняков, – сурово отрезала девица.

Маша не долго думала.

– Я согласна. Что надо делать?

Девушка подошла поближе. На ней было простое ситцевое платье. Красные руки и воспалённые от недосыпа глаза свидетельствовали о ночных подработках прачкой.

– Меня зовут Варвара. Я преподаю математику на курсах для рабочих и неграмотных женщин на Пречистенке. Слышала про эту школу?

Мария обрадовалась:

– Конечно, слышала, дядя Владимир выделяет для неё деньги, он рассказывал.

Варвара смягчилась:

– Тогда тебе точно надо у нас преподавать. Приходи на следующей неделе. Найдёшь господина Пешкова, он тебе определит класс, и будешь вести русский и литературу для неграмотных женщин. Согласна?

– Согласна, – как можно увереннее произнесла Маша, хотя в душе подозревала, что придётся объясняться с отцом, который не любил её одну отпускать из дома по вечерам, будто она маленькая девочка.

В тот же день ей, действительно, пришлось выдержать тяжёлый разговор, но, как ни странно, на помощь пришла Анна Александровна. Она понимала чувства дочери, желающей жить самостоятельной жизнью. Вдвоём они уломали строгого отца, и со следующей недели у Маши начиналась новая жизнь.

* * *

Учёба занимала много времени, но раз в неделю удавалось встречаться с Колей: они ходили то в электротеатр, то на выставку в Манеж, то гуляли по парку, пока не стемнеет. С ним было увлекательно говорить об истории, поэзии, главное – не затрагивать современные проблемы, иначе он замыкался, наотрез отказываясь обсуждать и спорить.

Известие, что Маша теперь преподаёт на Пречистенских курсах, привело Колю в замешательство. Она улыбнулась про себя: "Либо пусть примет меня такую, какая я есть, либо… нам придётся расстаться". Хотя… Маша признавалась себе, что привязалась к нему, и лучшего мужа трудно было себе представить: сдержанный, учтивый, умный, только… Что "только"? – Маша никак не могла подобрать слово… Старомодный!

Мария присела за туалетный столик и позвонила в колокольчик. Вошла горничная Лиза.

– Что изволите, барышня?

– Лиза, принеси мне чаю сюда, я устала.

– Хорошо, Мария Степановна.

Маша помешивала чай в любимой чашке из тонкого костяного фарфора, когда затренькал телефон. Чаще звонили отцу, но сейчас его не было дома. Она подняла чёрную трубку.

– Вас вызывает господин Елагин, – сообщила телефонная барышня.

– Соедините, – сказала Мария.

– Маша, здравствуй! Не желаешь пойти на каток сегодня? – услышала она бархатный голос Николая. Маша чуть не выронила трубку, потому что только сегодня мечтала покататься на коньках…

– Алё, алё, Мария Степановна, вы меня слышите? – забеспокоился Николай.

– С удовольствием, Николай Константинович, только разве катки работают? – она улыбалась оттого, что Николай прочитал её мысли.

– Работают, я узнавал. Собирайтесь, а я лечу за вами! – возбуждённо закончил Николай, как ребёнок, радуясь предстоящей прогулке.

* * *

Кто больше всех радуется зиме? Наверное, дети… Впервые на Чистопрудном бульваре городская управа поставила деревянные горки, и теперь малыши с дощечками в руках непрерывным потоком карабкались наверх, а потом с визгом и счастливым смехом съезжали обратно.

На каток вход был платный, поэтому здесь народу было не так много. Площадку освещали электрические фонари, и было светло почти как днём.

Маша и Николай зашли в тёплое помещение, чтобы купить билет и взять напрокат коньки. Раздевалка была большая и удобная. Здесь можно было погреться и выпить горячего чаю с румяным пирожком. Восхищённые взгляды мужчин облепили Марию со всех сторон. И не удивительно: отец купил ей беленькую изящную шубку, такую же шапочку и пушистые варежки. Она знала, что похожа на сказочную Снегурочку…

Маша надела коньки и поискала глазами Николая, не понимая, что его задержало. Она подошла поближе – Николай стоял рядом с немолодой, бедно одетой женщиной, возле которой плакали два малыша, а третий с хитрым видом держал руки за спиной, пряча ботинки с коньками.

– Несправедливо, что кататься будет только один ребёнок. Позвольте, я помогу, – негромко, но убедительно говорил Николай растерянной матери. Она не знала, как успокоить плачущих братьев, которые так остро ощутили несправедливость подобного распределения.

– Мне неудобно, ваша милость, – прошептала она, глядя на высокого и красивого барина в чёрной спортивной куртке, что пожалел её детей.

– Глупости, – сердито бросил Николай и заплатил за прокат коньков для малышей, не обращая внимания на возражения женщины. Потом, чтобы не слушать благодарностей, он подхватил Марию под руку и поспешил выйти из помещения.

* * *

Они долго катались под звуки оркестра, который превосходно играл романтические вальсы, быстрые мазурки и даже танго, как в модном ресторане. Николай и Маша изображали сложные движения танцев, падали и смеялись… Счастье то ли от катания, то ли от близости друг к другу плескалось в душе, словно игристое вино, и пьянило голову, заставляя забывать приличия и прижиматься всё крепче…

* * *

Маша сидела в пролётке и таяла от чувства близости к Николаю. Наконец, она вспомнила, о чём хотела с ним поговорить, и обрадовалась возможности нарушить это многозначительное молчание. Николай будто ушёл в себя и вздрогнул, когда она позвала его:

– Коля, а почему ты заплатил за бедных детей? – издалека начала она.

Николай пожал плечами и усмехнулся.

– Не люблю, когда плачут женщины и дети.

– А ты не хочешь делать добрые дела для большего количества людей?

– Что ты имеешь в виду? – Николай внимательно посмотрел на неё чёрными глазами.

– Ну-у, например, преподавать на Пречистенских курсах.

Елагин снова отвернулся, глядя в темноту города, будто пытаясь там найти ответ.

– Я уже думал об этом, Маша. Я слышал об этих курсах: тайные собрания, прокламации, запрещённая литература… Мне бы не хотелось из-за них вылететь из гимназии, наш директор большой консерватор.

– Ты что, боишься? – ошеломлённо воскликнула Мария.

– Потерять место? Да, – спокойно ответил Николай, – тем более что я не сочувствую революционерам.

– Но разве ты не видишь, как несправедливо устроено наше общество? – загорячилась Маша, – столько несчастных, обездоленных…

– Маша, я вижу это, но невозможно насильно сделать людей счастливыми. А революция – это и есть насилие. Разве это секрет, что во время бунтов и переворотов наивных неграмотных людей используют более хитрые, чтобы присвоить власть? А кто не принимает эту власть – нещадно убивают… Уже сейчас убивают, а что же будет потом? А меня тоже убьют, если я не хочу другой власти?

– Коля, что ты такое говоришь? Это временные меры… – растерянно ответила Маша. – Революционеры вовсе не такие, они хотят сделать общество более справедливым.

Николай помолчал.

– Ты слышала такую поговорку: благими намерениями вымощена дорога в ад? Чувствую, мы туда и катимся…

– Мне кажется, ты нарочно преувеличиваешь, – обиженно сказала Маша. – Скажи просто, что не хочешь преподавать рабочим…

– Я соглашусь преподавать ради тебя, если меня возьмут, – неожиданно закончил Николай.

– Возьмут, возьмут! – обрадовалась Маша, – вот увидишь, какие там прекрасные люди работают и учатся!

Он усмехнулся, но ничего не ответил. Они подъехали к особняку на Малой Никитской. Вместо того чтобы расстаться у дверей, Коля неожиданно объявил, что желает поговорить с её отцом. Маша удивилась, но не возражала.

Они поднялись к кабинету Рябушинского. Николай остановился и попросил её пока не входить. Она кивнула и пошла к себе. Маша только успела переодеться в домашнее платье, как горничная позвала её в кабинет отца.

Папа выглядел на редкость бодрым в такое позднее время и как будто обрадованным приятным известием – его усы торчали завитками вверх, как в минуты выгоднейшей сделки. Он встал и подошёл к ней поближе, беря за обе руки, как маленькую девочку.

– Машенька, Николай Константинович попросил твоей руки… Я счастлив иметь такого зятя и дал согласие.

Маша ошеломлённо молчала и растерянно глядела на Николая, как та женщина на катке.

– Коля, почему ты не сказал мне, что хочешь сделать предложение? – наконец выдавила она, – зачем такие старомодные обычаи?

Николай молчал, а отец вдруг рассердился, грозно нахмурив брови.

– Почему «старомодные», Маша? Это нормально – просить разрешения у отца семейства.

– Папа, мне надоело жить, как в прошлом веке! – запротестовала Мария, вырывая руки, – вы относитесь ко мне как к маленькой, всё запрещаете, всё контролируете! Я не хочу так жить! А ты, Коля… Я не ожидала от тебя такого…

Николай повернулся к Рябушинскому:

– Степан Павлович, я благодарен за ваше решение. Теперь всё будет зависеть от вашей дочери. Мария Степановна, можно с вами поговорить наедине?

Он, не дожидаясь согласия, взял её под руку и потащил к двери. Они молча поднялись по лестнице к ней в комнату.

Маша надулась, но Николай не обращал внимания на её состояние, а усадил на диван и сел рядом.

– Маша, ты понимаешь разницу наших положений? Кто ты, и кто я? Ты богатейшая невеста Москвы, а может, и Российской империи, а я бедный преподаватель, имеющий из драгоценностей только благородную фамилию. Мне этого достаточно, но я не могу поступить подло и обручиться с тобой, не спрашивая мнение отца. А вдруг бы Степан Павлович не согласился!

Маша продолжала молчать, хотя в глубине души понимала, что Николай поступил порядочно.

– Кроме того, я дал ему обещание, что тоже буду преподавать на Пречистенских курсах…

– Он тебя нанял следить за мной? – снова возмутилась Маша.

– Что ты! Чего там следить? Просто привозить тебя домой, если уроки будут заканчиваться поздно. Зато теперь он не будет возражать против твоей работы, – внушительно закончил он.

* * *

Маша успокоилась. Она встала и отошла к окну, чтобы подумать. Согласие отца ни к чему не обязывает, а то, что Николай будет довозить её до дома – вовсе не плохо, а то недавно одну из сокурсниц ограбили недалеко от Хитровки…

– Ладно, Коля, прости… Я всё поняла… Но учти, я ещё тебе согласие не давала, – закончила она кокетливо.

Николай подошёл и взял её за руку, потом медленно повернул её кисть и поцеловал в ладошку. От пристального взгляда и нежного поцелуя в груди Маши разлился жар, захотелось снова, как на катке, ощутить его сильные руки. И он словно угадал – мягко притянул её к себе и начал целовать щёки, лоб, сначала нежно, потом всё исступлённее, и, наконец, нашёл её губы. Они целовались долго, пока не стали задыхаться. У Маши закружилась голова, и она отстранилась.

– Мария Степановна, я люблю вас и прошу стать моей женой, – хриплым голосом произнёс Николай, – если вы ещё не готовы ответить, я буду ждать.

Маша почувствовала волнение от этих простых слов, её щёки стали горячими… Но внутреннее упрямство ответило за неё:

– Николай Константинович, я подумаю над вашим предложением.