Читать книгу В вихре времени - Светлана Викторовна Ильина - Страница 4

Часть первая
Глава четвёртая

Оглавление

Поезд в Москву прибыл рано утром. Николай, абсолютно не выспавшись, тяжело посмотрел на извозчика, когда тот заломил несусветную цену до Замоскворечья, но решил не спорить. Лучше уж заплатить, да скорее добраться домой. Коляска попалась с резиновыми шинами, потому и дорого, зато не будет трясти по булыжным мостовым.

Николай оглядывал улицы и подмечал каждую новую деталь. Всё менялось стремительно: если пролётка вдруг прекращала трястись как от землетрясения, – значит, замостили дорогу новомодным асфальтом, улицы стали светлее – фонари поменяли с газовых на электрические. Прежними остались только москвичи, Николай в этом не сомневался, да он и не хотел, чтобы они менялись…

Дворники ритмично шаркали мётлами и сгребали опавшие листья, горестно вздыхая над бесполезным трудом. Шарманщики с одноногими ящиками за спиной, не разбирая дороги, брели по лужам и первой сентябрьской грязи, а торговцы-лотошники прихорашивались, раскладывали товар и выжидали своего часа, чтобы начать нехитрую торговлишку орехами и ягодами во дворах доходных домов.

Москва уже давно не спала. По улицам разносились цоканья копыт первых лошадёнок да звонки встречных трамваев, предупреждавших об опасности нахальных извозчиков и одиноких рассеянных пешеходов.

Николай с удовольствием вдохнул утренний воздух города и ощутил примешавшийся запах хлеба – в Москве его было много. Этот запах стал символом купеческой столицы: в любом трактире или ресторане хлеба можно брать вволю, не считая, с голоду здесь не умирали.

Нет, всё-таки он рад, что живёт в Москве. В этом, любезном его сердцу городе он начал самостоятельную жизнь сначала гимназистом, потом студентом Московского университета, а теперь преподавателем истории в гимназии. Здесь он чувствовал себя дома. Как бы ни было хорошо в родительском поместье, через неделю или через месяц Николай уже не находил себе места. В голове стучало: "Домой, домой, домой…"

За раздумьями Николай не заметил, что уже подъехал к трёхэтажному дому на Пятницкой, где жил в казённой квартире.

* * *

Елагин позавтракал, надел мундир и поехал в Медведниковскую гимназию, где работал уже три года. Директор – Василий Павлович Недачев взял Николая преподавателем, благодаря его работе по теме “Влияние французской революции на внутреннюю политику России”, которую он начал писать ещё в годы учёбы. Николай рассчитывал впоследствии защитить диссертацию и получить звание приват-доцента Московского университета.

Но, несмотря на высокий профессионализм молодого преподавателя, коллеги по гимназии относились к Николаю Константиновичу скорее настороженно, чем дружелюбно. Их можно было понять – он был не женат и жениться не собирался, а значит, в разговорах о надоевших жёнах не участвовал, беднягам-мужьям не сочувствовал и об интрижках на стороне не рассказывал. О чём говорить с таким коллегой? С ним поделишься, а он, пожалуй, ещё и осудит тебя.

Похвалы начальства не прибавляли ему симпатии других преподавателей, потому как человек обычно не радуется чужим успехам, а, скорее, завидует и раздражается…

Но даже и не это больше всего отталкивало коллег от Елагина. Известно, что у каждого человека имеется тайная черта, которую он боится показывать окружающим. И Николай был не исключение. Он боялся пить. Есть же такие несчастные, что не переносят спиртное… Наш герой переносил, но весьма своеобразно.

После небольшого количества вина своим поведением он ярко демонстрировал пословицу "Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке". И пару раз на банкете, по случаю годовщины гимназии, Николай совершенно свободно высказывал своё мнение о том, что мужчины ему кажутся большими сплетниками, чем женщины, и после этого больше пить с ним никто решался, а значит, и тесной дружбы, увы, не получалось. Так Николай Константинович и держался особняком, оттого за ним и закрепилось университетское прозвище "отшельник".

* * *

После уроков Николай зашёл в учительскую и обнаружил общество преподавателей в полном составе. Вежливо поздоровавшись и получив такой же учтивый ответ, он заметил новое лицо – пожилого священника, приглашённого Недачевым на замену батюшки, который ушёл на пенсию в прошлом году. К удивлению Николая, священник по виду был ещё старше, чем прошлый.

– Батюшка, а вы разве не на пенсии? – спросил Елагин.

– На пенсии, на пенсии, милостивый государь, – добродушно ответил отец Тимофей, поглаживая седую аккуратную бородку. По фигуре он напоминал снеговика – невысокий и полный. Туловище венчала круглая голова с пронзительно голубыми глазами, над котороми расположились светлые кустистые брови.

– А зачем же вы хотите работать? – продолжал допытываться Николай, замечая, что ответы батюшки слушают и другие преподаватели.

– Денег, денег не хватает, – со вздохом сказал старичок, разводя руками.

Было в его манере повторять слова и картинно разводить руками что-то необычное. "Словно юродствует", – мелькнуло в голове Николая.

Господин директор ушёл, а преподаватели решили поближе познакомиться с новым священником. Закон Божий не пользовался популярностью ни среди гимназистов, ни среди учителей, но куда ж от него деваться? Положено, значит, надо получше узнать, что за фрукт – отец Тимофей.

– А скажите нам, отче, сами-то верите в то, что будете внушать бедным детям? – спросил учитель математики – господин Выкрутасов. Он сидел в единственном удобном кресле учительской, вальяжно закинув ногу на ногу.

– Что именно вас интересует, господин…

– Выкрутасов, к вашим услугам.

– Да-с, господин Выкрутасов… Так во что я должен верить или не верить? – повернулся всем телом к математику отец Тимофей.

– Ну, хотя бы в заповеди… Что толку их учить, если всё равно их никто не выполняет. Более того, предмет громко называется "Закон Божий"… За невыполнение закона в светском обществе существует наказание, а в христианском обществе и наказания никакого нет.

– Так вы считаете, что заповеди не нужны? Так я вас понял? – опять поглаживая бороду, спросил священник.

– А кому они нужны, если никто по ним не живёт и никто их не выполняет? – повторился Выкрутасов. Он подпиливал аккуратной пилочкой ногти и периодически вытягивал пальцы, чтобы посмотреть результат.

– Позвольте встречный вопрос, а кто должен их выполнять?

Молчание было ему ответом. Математик застыл с пилкой в руках.

– Вы хотите сказать, что каждый должен начать с себя? – очнулся сообразительный Митрофанов.

– А вы хотите начать с других? – повернулся к нему и хитро подмигнул отец Тимофей. – А если они не согласятся, то заставить, так ведь?

Митрофанов немного побледнел. Видимо, вспомнил текст марксистской прокламации, которую случайно оставил на столе Елагина. Николай тогда выхватил глазами фразу: "Не хотят – заставим во что бы то ни стало…"

– Так что же делать, если я выполняю заповедь любви к ближнему, а ближний и не думает мне отвечать тем же? – очнулся Выкрутасов, допрашивая священника словно грозный завуч.

Отец Тимофей снова картинно всплеснул руками:

– Так молиться, молиться и за него, и за себя…

– Ваши молитвы хоть кому-нибудь помогают? – насмешливо спросил Николай.

– А вы попробуйте, молодой человек, попробуйте…

– А что, господа, можно и попробовать, – зашагал к окну, поднимая ноги, словно журавль по болоту, долговязый Митрофанов, – вот полюбуйтесь – за окном дождь. Ливень, можно сказать. И конца ему не предвидится. Давайте помолимся, чтобы дождь перестал…

Он повернулся к иконе Спасителя, размашисто перекрестился и шутливо поклонился, дотронувшись рукой до паркета. Отец Тимофей серьёзно повторил молитву.

Преподаватели устали слушать бесполезный спор и засобирались домой. Николай тоже посмотрел на красный угол, где висела старинная икона Христа, и вздохнул, потому что он как раз больше всех хотел, чтобы дождь закончился – зонт благополучно лежал дома, оставленный впопыхах хозяином, а впереди ещё столько дел…

Учительская постепенно опустела. Николай поглядывал на отца Тимофея, который искал плащ в тёмном шкафу.

– Позвольте, я помогу, батюшка.

Ему было неловко за свой насмешливый вопрос. Он подал старичку плащ, и тут произошло что-то странное: священник посмотрел на него добрыми глазами и вдруг погладил его по щеке:

– Ничего, ничего, заживёт… – пробормотал он тихонько. Потом взял шляпу и засеменил на выход. Николай не понял, что заживёт? У него ничего не болит…

Все ушли, а Елагин ещё засовывал тетради в портфель. Потом приготовил материал для завтрашних уроков и, наконец, вышел на улицу.

К удивлению Николая, дождь закончился, и сквозь разорванные облака робко выглядывало солнце. «Чудо-чудное», – пробормотал он, поражаясь удачной перемене погоды, словно шутливая молитва сработала…

* * *

Москва ещё и потому была дорога Николаю, что здесь жила тётка по отцу – Варвара Васильевна Плетнёва, единственный родной человек, который у него остался после смерти родителей. Время было совсем не позднее, и он задумал навестить её, а заодно поинтересоваться, нет ли у неё писем от деда Василия, а может, и ещё каких-нибудь сокровищ, лежащих под спудом…

Давным-давно тётка вышла замуж за московского купца Плетнёва и переехала в дом на Остоженке. Николаю нравилась эта улица. Не парадная, но исторически знаменитая: с неё князь Дмитрий Пожарский начал гнать гетмана Хоткевича в 1612 году.

Жёлтый особняк в стиле ампир снаружи казался каменным, однако на самом деле это был деревянный дом с белыми колоннами на террасе. Здание скрывалось от шумной улицы за листвой старых разросшихся деревьев и выглядело уютным и тихим.

Варвара Васильевна – сухонькая женщина невысокого роста с добрыми глазами – чрезвычайно обрадовалась, увидев любимого племянника. Она отбросила непременное вязание и кинулась его обнимать.

– Милый мальчик, как ты? – участливо спросила она, заглядывая в его лицо снизу вверх.

– Спасибо, тётя, уже нормально, – целуя руку, спокойно ответил он.

– А я сильно плакала, Коля, – пожаловалась Варвара Васильевна, прикладывая к глазам платок и садясь обратно в уютное кресло. – Так рано умер Костя! Я не ожидала… Дорогой братец, мы так и не повидались с тобой, а теперь уж назад ничего не вернуть… Царство небесное!

Она плакала и крестилась, молясь за брата. Потом немного успокоилась и начала вспоминать свою детскую жизнь в отчем доме, любовь старшего брата, замужество и снова загрустила, вспомнив о безвременной кончине супруга. Николай терпеливо слушал и поддакивал. Наконец, он смог вставить слово.

– Тётя, у вас сохранились документы от отца? Ведь вы дольше жили с родителями в поместье бабушки Елизаветы.

Варвара Васильевна отняла платок от глаз и уставилась на него.

– Что-то уцелело, Коля, но уж не помню, куда положила. Софья придёт из церкви, поможет тебе.

– А что там было?

– Письма какие-то, портреты, документы… Давно не разбирала. Да и зачем мне? А ты что ищешь?

– Хочу разобраться с родословной получше, – уклончиво ответил Николай.

– Ну, добро, подожди Софью. А пока пойдём, поедим.

* * *

Что это было – обед или ужин, он не понял. Тётушка была хлебосольной, и за столом у неё часто сидели незнакомые люди, которые приходили, как подозревал Николай, не только подкормиться, но и попробовать сблизиться с ним – возможным женихом. Вот и сейчас очередная дальняя родственница приехала к Варваре Васильевне со своей дочерью и была весьма довольна тем обстоятельством, что Николай Константинович оказался здесь же.

Николай даже не смотрел на барышню, которую посадили рядом, чувствуя нарастающее раздражение от её глупых речей.

– Николай Константинович, а как вы относитесь к женскому вопросу? – спросила молодая, полноватая девица, заглядывая ему в глаза и хлопая белёсыми ресницами.

– Простите… э-э-э… Катерина Семёновна, я не отношусь к женскому вопросу просто потому, что я мужчина, – сухо ответил он.

Он пытался разобраться в своём резко отрицательном отношении к женитьбе и понял, что не хочет повторять жизнь обывателя, который страдает от своего неудачного выбора и теперь не знает, куда деваться от семьи… Николай замечал постепенную перемену в поведении женатых мужчин и с огорчением понимал, что все идут по одному и тому же пути: сначала очень счастливы, потом чуть устают от домашних радостей, потом начинают сплетничать и жаловаться, а затем и вовсе мечтают убежать из дома хоть на малый срок…

К чему такая жизнь? Разве не лучше тогда сохранить свободу и заниматься наукой или ещё чем-то в своё удовольствие и не связывать себя никакими обязательствами, не раздражаться на жизнь и не вздыхать от собственной глупости?

Уже с первого взгляда на очередную потенциальную невесту, которую ему подобрала тётка, было видно, что все неприятности, связанные с женитьбой, написаны у неё на лице: капризы, недалёкий ум и сварливый характер.

Николай слушал соседку и досадовал на длительное отсутствие Софьи, тёткиной воспитанницы.

После эпидемии холеры тётя похоронила мужа и ребёнка, а Софья – родителей, и оказалась в сиротском доме. Варвара Васильевна по совету священника взяла в дом девочку и ни разу об этом не пожалела. Софья выросла умной, доброй девушкой и стала утешением для её сердца.

В конце обеда она наконец пришла. Николай не видел её с весны, но в Сониной внешности ничего не изменилось: такие же гладко зачёсанные русые волосы, голубые внимательные глаза и серьёзное спокойное лицо, на котором редко появлялась улыбка. Она тихо поздоровалась, потом увидела Николая и слегка покраснела.

– Голубушка, ешь скорее, да помоги Коле разобрать старые бумаги. Ты помнишь, где они лежат?

– Помню, тётя. Я не хочу есть, можем пойти сразу, Николай Константинович, – тихо предложила девушка.

– Как вам будет угодно, – с радостью встал из-за стола Николай.

Они поднимались на второй этаж по скрипучим ступеням, которые словно протестовали против уверенных тяжёлых шагов молодого человека.

В кабинете покойного тёткиного супруга царил полумрак. Здесь же была библиотека, в которую явно кто-то часто заглядывал: одна книга лежала в раскрытом виде под зелёной лампой на маленьком столике. “Как у отца, такая же лампа,” – машинально отметил Николай.

– Это вы тут читаете? – улыбаясь, спросил он.

– Я. Тётя не любит кабинет, он ей кажется мрачным.

Софья подошла к массивному шкафу и открыла дверцы: внутри стояла круглая коричневая коробка из-под шляпки, которую она с трудом подняла и поставила на стол.

Николай не успел помочь. Он разглядывал девушку, невольно сравнивая с девицей, которая сидела с ним рядом за обедом. В той чувствовалась кровь с молоком: белые пухлые ручки, такие же белые, кокетливо оголённые плечи, румяные щёки. В Софье же, напротив, всё словно было сделано из хрупкого материала: и длинные худенькие пальцы, и тонкие запястья, и изящный прямой нос, и бледная кожа лица, на котором выделялись большие глаза… При этом движения её были полны мягкости и в то же время – уверенности…

Девушка вопросительно посмотрела на него.

– Вы будете сами разбирать бумаги или вам подсказать? Я знаю, где что лежит.

Николай очнулся.

– Да, вы не помните, есть ли какие-нибудь письма или записки деда Василия? А может, что-то ещё более старое?

Софья достала связку пожелтевших писем, обёрнутых грубой бичевой.

– Вот письма вашего деда… А ещё я видела бумаги… Вот они. Весьма мелкий почерк. Возможно, писала женщина, но имя неизвестно, только инициалы – А. П. Т.

Николай схватил бумаги. Вот это удача! Это же её письма! Правда, почерк действительно бисерный, много зачёркиваний… Как будто писавшая торопилась. Ну, ничего, разберёмся.

– Спасибо, Софья Алексеевна, вы мне очень помогли!

– Я рада, Николай Константинович, – спокойно ответила девушка.

Они вместе убрали коробку на место и пошли в гостиную.

Варвара Васильевна, как гостеприимная хозяйка, предложила развлечение немногочисленным гостям – послушать Софьину игру на новом рояле, который горделиво располагался посередине комнаты.

Гости с удовольствием уселись на мягких креслах и диванах и приготовились наслаждаться концертом. Сел и Николай. Он слушал и не слышал. Свёрток с письмами жёг ему руку… Сможет ли он разобрать чужой почерк, и какие тайны откроются перед ним?

Терпеть неизвестность больше не было сил. Николай, едва дождавшись окончания произведения, встал, поцеловал у тётки руку и ушёл. Он не заметил грустного взгляда Софьи, которым она проводила его удаляющуюся фигуру.

В вихре времени

Подняться наверх