Читать книгу В вихре времени - Светлана Викторовна Ильина - Страница 8

Часть первая
Глава восьмая

Оглавление

В гимназии что-то неуловимо изменилось – фамилия «Рябушинская» шелестела на всех углах. Николай понял с досадой, что стал героем дня – предметом домыслов и сплетен из-за встречи в театре с Митрофановым. Он ловил на себе заинтересованные взгляды, а когда подходил ближе к компании коллег, те внезапно замолкали… Это ужасно раздражало.

Митрофанов ходил гоголем. Он раскинул приветственно объятия и бросился навстречу Николаю.

– Как поживает барышня Рябушинская, Николай Константинович? Ей понравился спектакль? – спросил Алексей Викентьевич.

Николай взял себя в руки и, неожиданно для любопытного коллеги, охотно ответил:

– О, спасибо, Алексей Викентьевич, Марии Степановне очень понравилось. Особенно ваш анекдот… Как поживает ваша супруга?

Митрофанов вытаращил глаза:

– Э-э-э, супруга? Благодарю-с, хорошо… Что ж, я рад, да-с… – Он походил вокруг Елагина и по привычке взял его под руку.

– А вы вообще собираетесь жениться, Николай Константинович?

– Может быть, Алексей Викентьевич, – а почему вас это беспокоит?

– А вы хоть представляете, что ваша жизнь кардинально изменится, – включился в разговор Языков, учитель литературы. Это был невысокий, довольно плотный господин без особенных отличительных черт, кроме длинных рыжих усов, которые, по всей видимости, он очень ценил и всё время их пощипывал. Николаю они не нравились, потому что напоминали тараканьи, и он старался пореже смотреть ему в лицо.

– И как же моя жизнь изменится, Иван Александрович? – неприязненно спросил Николай.

– Будете, как и все мы, думать, как угодить жене…

– А может, жена будет думать, как мне угодить?

– Наивный взгляд, Николай Константинович, вы отстали от жизни.

– Хотите анекдот, господа, – оживился Митрофанов, – встречаются два приятеля. Один женат меньше года, а второй уже двадцать лет. Молодой жалуется, что жена зовёт в оперу, когда он уставший приходит домой. "Разве я не могу спокойно отдохнуть дома после работы? Женщина может понять такую простую вещь?" – вопрошает он. Опытный приятель смотрит на него и мрачно уточняет: "И какой был спектакль?" Ха-ха-ха!

С лёгким скрипом открылась дверь, и в учительскую на маленьких ножках словно вплыл отец Тимофей.

– А-а! Батюшка! – оживился Языков, будто давно поджидал отца Тимофея, – вы не будете против, если мы повесим фотографию Льва Николаевича Толстого в учительской?

– Почему же я должен быть против? Господь с вами, Иван Александрович! – замахал руками священник.

– Ну, как же, как же, он же отлучён от церкви, «богохульник» по-вашему…

– Да я лично с ним был знаком, чего же неприятного. Каждый волен выбрать себе объект поклонения… – батюшка взял в руки фотографию, помещённую в рамочку.

– Вы хотите сказать "кумира"? – уточнил Языков.

– Можно и так сказать, Иван Александрович.

– А чем плохо покланяться Толстому? – Митрофанов забрал фотографическую карточку и стал примерять на стену, где забивать гвоздь.

– Слепое поклонение, Алексей Викентьевич, опускает человека ниже его достоинства.

– Даже Богу? – удивился Языков.

– Даже Богу. Господь нам рассказал всё, что мы можем вместить, чтобы наше поклонение Ему было разумным и свободным, как у сыновей, а не у рабов. Без глубокого размышления над Божиим Промыслом и своей жизнью вера человека подобна зерну, упавшему на каменистую почву – оно не прорастёт, потому что не имеет корней.

– Ах, отец Тимофей, не начинайте, – устало сказал Языков, – мы в своё время закончили Закон Божий и прекрасно помним эти притчи.

– Ну и славно, дети мои, славно…

Отец Тимофей лёгким жестом благословил всех присутствующих и убежал по своим делам.

Николай тоже поспешил домой. Он пересаживался с трамвая на трамвай, чтобы не трястись в пролётке по грязным лужам. Вода из-под колёс окатывала не только бедных прохожих, но и седока. Вот и Николай жалел хорошее пальто и дорогой костюм, а потому решил не рисковать и запрыгнул в электричку.

Солнце уже вознамерилось отправиться спать, желая и москвичам того же, но у Николая были планы на вечер – закончить разбирать первое письмо от Анны Татищевой.

Он начал их переписывать ещё месяц назад, но работа застопорилась – мелкий женский почерк читать было невероятно тяжело. Трудность состояла и в том, что за полтора века изменилась орфография. Кроме того, в письме были вставки на английском языке, который он не знал.

Медленно, по одному слову Николай переносил в тетрадь послание прекрасной дамы. Елагин был уверен, что это она – Анна Павловна Татищева изображена на медальоне. По первому обращению стало понятно, что письмо адресовано Ивану Перфильевичу, его далёкому предку, который жил в эпоху Екатерины Второй. Самое короткое письмо датировано раньше всех, значит, было первым в давней переписке.

“Милостивый государь, Иван Перфильевич! Удивлена Вашей настойчивостью. После того как Вы прислали мне два письма и не получили на них ответа, Вы могли бы догадаться, что я не желаю тайной переписки, компрометирующей меня и моего уважаемого супруга. Не смею представить, какой цели Вы добиваетесь, но надеюсь, что Ваши намерения чисты. Только эта мысль понуждает меня ответить Вам и предостеречь от необдуманных поступков. My husband can do you a lot of harm. Beware of him. Don’t trouble trouble until trouble troubles you.

А.П.Т".

Писем было много, значит, дружба или любовь всё-таки между ними состоялась, как не противилась Анна Павловна…

Ах, как жаль, что он знает лишь французский и немецкий! Что же делать? Николай задумался, а потом вспомнил, что видел в библиотеке тётки открытую книгу на английском языке. Тётя её читать не могла, значит – Софья. Николай хлопнул себя по коленям и возбуждённо заходил по комнате. Надо ехать к ней.

* * *

Всю дорогу, что он ехал на Остоженку, мучила мысль, что Софьи может не оказаться дома. Но ему повезло – на весь этаж раздавались звуки рояля. Девушка разучивала Шопена. Её нежные тонкие пальцы выводили бравурные пассажи и изумляли Николая виртуозностью и силой.

Варвара Васильевна, как всегда, вязала. Она удивилась неожиданному визиту племянника, но обрадовалась и предложила поужинать с ними. Николай был голоден, но возбуждение от первого письма было так велико, что не хотелось терять ни минуты. Он сообщил тётке о цели визита и прошёл в залу.

Софья спокойно поздоровалась и собралась продолжить игру, но Николай решительно подошёл поближе и спросил:

– Софья Алексеевна, вы знаете английский язык, я полагаю?

Девушка положила руки на колени и, удивлённо приподняв брови, ответила после заминки:

– Знаю. А что вы желаете перевести?

– Я разбираю письма… те самые, что вы нашли в коробке тётушки. Там кое-что написано на английском, а я, к несчастью, им не владею. Вы не могли бы мне помочь?

Софьино лицо осветила нежная улыбка.

– Конечно, Николай Константинович, если хотите, можем пойти в кабинет.

Она, не мешкая, встала и направилась на второй этаж. Они зажгли уже знакомую зелёную лампу и сели за письменный стол, придвинувшись друг к другу.

Впервые за сегодняшний день он почувствовал спокойствие, которое исходило то ли от мягкого света, то ли от Софьиной доброжелательности и уверенности, с какой она взяла письмо.

– Здесь написано: “Мой муж может причинить вам много вреда. Берегитесь его.” А потом английская пословица. Дословно – “Не тревожь беду, пока беда не потревожит тебя”.

– А, это подобно нашей – не буди лихо, пока оно тихо, – задумчиво протянул Николай, подперев голову рукой. На него навалилась вязкая усталость, да и голод давал о себе знать.

– Да, наверное, вы правы. А про какую беду говорит дама, не знаете, Николай Константинович?

– Похоже, что её супруг был влиятельным человеком, да ещё и масон. Эта могущественная организация может многое.

Софья вздрогнула.

– Масон? Откуда вы знаете?

– На портретах этих господ масонские знаки: угольник, весы, всевидящее око. Вероятно, супруг Анны Павловны занимал высокое положение.

– Странное совпадение, Николай Константинович, но мне попалась в руки старая книга как раз с такими знаками. Я её недавно заметила. К сожалению, она написана на старом английском языке, её сложно читать.

– Ну вам удалось хоть что-то перевести?

– Вот послушайте, – Софья достала с верхней полки серую книгу с рваной обложкой и продекламировала: "Во всём сем обязуюсь под угрозой не меньшей кары, нежели если бы горло моё было рассечено, язык мой с корнем вырван из уст моих, сердце моё было вырвано из груди, тело моё было бы сожжено, а пепел рассеян по лику Земли, дабы и памяти обо мне не осталось меж Каменщиками".

Массивная мебель в кабинете поглотила последний отсвет дня, и сумерки незаметно вползли в дом. В темноте такой текст зазвучал ещё более зловеще.

– Похоже, это масонская клятва. Если сможете ещё что-то разобрать, буду вам благодарен, Софья Алексеевна.

– Я рада, что мои знания пригодились вам, хотя, мне и самой интересно.

– Вы очень отзывчивый человек, я восхищаюсь вами – вы всем помогаете, кто у вас просит помощи?

Софья задумалась.

– Если это в моих силах, то – да. А что здесь удивительного? Разве вы не помогаете другим людям?

Николай пожал плечами.

– Ко мне, честно говоря, редко обращаются, – он задумался на мгновение, – не знаю почему…

– А может, и обращаются, да вы не слышите?

Он внимательно посмотрел на неё.

– Вы меня считаете таким равнодушным человеком?

– Нет, не равнодушным, а… – Софья замялась, – погружённым в себя. Не всегда человек просит явно, иногда нужно просто обратить внимание на чужую жизнь…

Николай не нашёлся, что ответить. Разговаривать больше не хотелось.

Он поужинал в семейном кругу и засобирался домой. Перед уходом Елагин поцеловал тётушке руку, ещё раз поблагодарил зардевшуюся Софью за помощь и условился в дальнейшем к ней обращаться за переводом.

* * *

Пролётка мерно покачивалась, а Николай размышлял и ворчал на тёткину воспитанницу: "Ишь, "погружённый в себя"… Будто другие не такие же… Нищим я подаю… иногда… А что ещё надо? По домам ходить? Так ещё заразу какую подхватишь…"

Он стал вспоминать, просил ли у него кто-нибудь помощи, и ничего не мог вспомнить. Наконец, на ум пришёл случай, когда Митрофанов собирал деньги в гимназии на вспоможение для вдовы одного из преподавателей, скоропостижно скончавшегося от инфаркта. Кто-то даже собирался навестить вдову, оставшуюся с четырьмя детьми, но Николай просто дал деньги и не собирался никуда ехать.

Был и второй случай, когда у дворника гимназии от терракта погиб сын, но Николай пропустил это мимо ушей, даже и не поинтересовавшись, нужны ли ему деньги… В памяти всплыло только лицо плачущего Кузьмы рядом со священником, который что-то ему говорил…

Мысли перескочили на утренний разговор в учительской: неприятные намёки Митрофанова про Машу, и Языков туда же… Батюшка со своими притчами… Хорошо он сказал: "Слепое поклонение не делает человеку чести…" Тут я с ним согласен. Надо во всём разбираться, а иначе правду не найти… Ещё и пословицу придумали: мол, у каждого своя правда. А разве так может быть? Нет, братцы, своей выгодой правду подменяете, да ещё и убить готовы за корысть…"

Он взглянул на тёмное небо, закрытое толстым покрывалом серо-стальных облаков, и произнёс вслух:

– Только где она, правда-то?

– Ась? – рыжебородый мужик оглянулся с козлов, – что толкуешь, барин?

– Спрашиваю, где правду-то искать? – громко спросил Николай.

– Так не ищи правду в других, коли в тебе её нет, – с вызовом в голосе произнёс извозчик.

– А в тебе, что ли, есть? – резко ответил Николай.

Извозчик внезапно остановил коляску посреди тёмного переулка Замоскворечья и повернулся к Елагину:

– А я знаю, где правда, ваша милость: у тебя денег много, а у меня жена болеет, Бог велел с ближним делиться – вот и правда.

Николай сначала оторопел от такой наглости, а потом разозлился. Наконец, подавив раздражение, Елагин спросил:

– Что у тебя с женой?

– Не знаю, лежит уже второй день… за детьми некому смотреть, а мне работать надо, – угрюмо ответил извозчик. Его сгорбленная фигура выдавала обречённость и покорность судьбе, которую он не мог изменить.

Елагин хотел, как обычно, просто дать денег, но в глубине души почувствовал, что этого будет недостаточно – мужик будто подслушал его разговор с Софьей и теперь проверял его.

Немного подумав, Николай вздохнул и решился:

– Вот что… Вези меня к дому, там мы зайдём за врачом и поедем к тебе. Гони живей!

Извозчик схватил вожжи и стал понукать лошадь. Через короткое время они остановились у дома, где жил Николай. Теперь пришла его очередь побеспокоить дворника. Он подошёл к грязной двери дворницкой и громко застучал ногой.

– Ну что ломитесь, ироды! – послышался пьяный голос Захара. Отворилась дверь, и показалось его заспанное лицо. – Ой, ваше благородие! Чего приключилось?

– Захар, в какой квартире живёт врач Владимир Семёнович?

– Дак, в пятнадцатой, Николай Кинстиныч… Позвать?

– Я сам, – Николай повернулся к извозчику, – жди меня здесь. Да не сомневайся, я не пропаду.

Николай стремительно поднялся на третий этаж. Звонить пришлось недолго. Когда доктор Четвериков открыл дверь, Николай увидел, что он был в сюртуке и ботинках – видимо, только пришёл. Но, выслушав Николая, он кивнул, крикнул вглубь квартиры: "Маша, я скоро!" и быстро стал одевать пальто…

* * *

Путь к дому извозчика оказался неблизким. По дороге Николай распорядился остановиться у открытого трактира, где уговорил хозяина продать пирогов и колбасы, зная, что еда – лучшее лекарство для бедных.

Мужик привёз их на окраину Москвы. Маленькие деревянные домики и тёмные бараки, выстроенные для рабочих, мертвенный свет газовых фонарей создавали мрачную картину бедности.

Они вошли в один из ветхих домишек. В тускло освещённой керосиновой лампой комнате много места занимала большая печка, но было холодно и сыро, почти как на улице. В красном углу на лавке лежала женщина и стонала. Рядом с ней, прямо на полу спали два мальчонки лет четырёх-пяти, а в люльке в тряпье вякал младенец. Николай почувствовал кислый запах запущенного жилья и детских немытых тел. Даже в темноте он заметил шевеление тараканов по белой печи. Его охватила брезгливая дрожь, он с трудом сглотнул и попытался не дышать, желая поскорее убраться отсюда.

Но врач не удивлялся грязи и насекомым, ему было не до этого. Владимир Семёнович осматривал больную, что-то тихо спрашивал у неё и слушал хриплую грудь.

Отец поднял детей с пола и отправил их на печку, заботливо укрывая армяком. Вскорости, после укола доктора, женщина перестала хрипеть и кашлять и уснула.

Николай вынул деньги, чтобы заплатить Четверикову за выезд, а остальные, не считая, сунул извозчику:

– На, брат, только не спусти в кабаке, пожалей жену и детей. Нас сможешь обратно довести?

Тот невидящим взглядом смотрел на бумажки и кивнул машинально.

– Спаси Бог, ваше благородие, спаси Бог…

В вихре времени

Подняться наверх