Читать книгу В вихре времени - Светлана Викторовна Ильина - Страница 3

Фёдор Андреевич Татищев был богатым помещиком и успешным дельцом. Он вовсе не был злодеем или врагом, каковым казался нашему герою. В жизни редко встретишь абсолютных негодяев или праведников. Ни тем ни другим не являлся и сосед Елагиных.

Татищев ехал в коляске, которой правил старенький слуга Макар, и думал о делах. В благословенный час лет тридцать назад он построил лесопилку. Сейчас она уже требовала ремонта, но доход до сих пор приносила немалый. Проблема состояла в том, что для успешного дела нужен лес, а лес в изобилии произрастал на земле Елагиных. Да вот беда – Константин Васильевич наотрез отказывался продавать земли. И тогда предприимчивый помещик выкупил векселя бывшего приятеля и собирался предъявить одномоментно, чтобы соседу оставалось либо оплатить, либо продать за них нужные земельные угодья.

До недавнего времени они с Елагиным были в приятельских отношениях и идти на конфликт не хотелось. Но после провала на выборах на должность Предводителя, как считал Фёдор Андреевич – по вине соседа, сомнения исчезли.

То, что Константина хватит удар – Татищев не ожидал. Совесть не давала забыть эту сцену. Да и собственный непутёвый сын беспокоил всё больше и больше. Совсем от рук отбился – не нужны ему ни отец, ни мать, а только деньги на гулянки, да на игры в карты. Но это его сын! И он не позволит кому-либо мешать его имя (а, главное, родовую фамилию) с грязью. После таких рассуждений Фёдор Андреевич снова укреплялся во мнении, что всё сделал правильно. Суда он не боялся. Он был влиятельным человеком, и даже в столице у него было много знакомых среди юристов и судей. Татищев твёрдо знал, что один закон для богатых, а другой – для бедных, поэтому он никогда не жалел средства на подкуп и ни разу судебное дело не проиграл. Про него уже в народе и пословицу сочинили, что с Татищевым судиться – лучше утопиться…

Коляска ехала не спеша. Макар сделал крюк, как просил барин, чтобы подъехать поближе к лесу на земле Елагиных. День близился к завершению. Погода к вечеру испортилась, поднялся порывистый ветер, и слуга опасался, что они попадут под холодный осенний дождь.

– Ваша милость, Фёдор Андреевич, не прикажете ли прибавить ходу? А то, не ровён час, под дождь попадём.

– Давай, Макар, правь домой. Я уж всё посмотрел, что надобно было.

“Да, хороший лес у них – сосны большие и стройные! И липы с берёзами не подкачали”, – думал хозяйственный помещик, присматриваясь к чужой собственности.

Вдали показался всадник. Это был Николай Елагин, и судя по его лицу, встреча с Татищевым оказалась для него неприятным сюрпризом.

Коляска по приказу Фёдора Андреевича остановилась.

Макар с тревогой поглядывал на тучу, которая уже нависла над ними. Первые тяжёлые капли попали за шиворот. Ветер усилился, задувая под зипун и срывая картуз с головы старичка.

“Эх, промокну, и опять прострелит поясницу, – с досадой подумал слуга. – Скорей бы домой!”

Они стояли и ждали Николая. Дело иметь с младшим Елагиным, ой, как не хотелось. Все знали о его излишне горячем нраве и то, что на лица не смотрит – говорит, что в голову взбредёт.

– Что вам угодно на моей земле, господин Татищев? – строго осведомился Елагин.

– Николай Константинович, у меня к вам разговор по поводу долгов вашего покойного батюшки.

Николай вспыхнул.

– А не по вашей ли милости он стал “покойным”? Смерть отца на вашей совести, и я ещё должен с вами разговаривать?

– Вы забываетесь, молодой человек! – с покрасневшим лицом отвечал Татищев. – Я не собираюсь выслушивать абсурдные обвинения. А вот вы подумайте, как не потерять поместье, и зависеть это будет теперь от моей воли!

Последние слова прозвучали словно вызов на дуэль. Лошадь Николая гарцевала на месте. Он удерживал её и обдумывал ответ.

Татищев злорадствовал: в конце концов, соседу придётся договариваться!

– Я оплачу векселя, пусть адвокат пришлёт документы. На этом, я думаю, наши отношения закончатся, – наконец, произнёс Николай.

– Не думаю, что вам хватит денег, господин Елагин. Вы ещё придёте ко мне с поклоном, а я подумаю, буду ли с вами разговаривать, – сурово произнёс помещик.

Николай в ярости пришпорил коня не ответив. Грязь от копыт случайно брызнула в глаза Фёдору Андреевичу, и он чуть не задохнулся от возмущения.

– Домой гони, живо! – закричал Татищев на старого слугу, который с радостью исполнил приказание.

* * *

Николай скакал домой и понимал, что не успевает до дождя. Ветер усиливался, и крупные капли, словно прутья, хлестали по щекам. Уже полностью промокший, он въехал во двор усадьбы, отдал поводья Лукичу и прошёл в дом. Сюртук намертво прилип к рукам и ни за что не хотел освобождать хозяина. Наконец, Николай снял мокрую одежду, затопил камин, и услужливая Марья подала чашку горячего липового взвара и кусок пирога.

Он сидел за столом и жевал, не чувствуя вкуса. Больше всего ему хотелось, чтобы отец был жив. Откроешь дверь в кабинет – уютно горит зелёная лампа, спокойно тикают часы, а отец сидит с любимой книгой в руках. Теперь за письменным столом пусто…

Из головы не выходил разговор с Татищевым. Угрозы, векселя, долги!.. Как не хотелось этим заниматься! Отец не посвящал его в хозяйственные и денежные проблемы. На гимназию хватило денег, на университет тоже. Потом он сам начал хорошо зарабатывать, привозил отцу из Москвы подарки – редкие книги. А теперь, оказывается, поместье заложено и висит крупный долг Татищеву. Но больше всего жгло самолюбие при воспоминании о словах помещика, что Николай сам придёт к нему с просьбой о пощаде.

Кровь прихлынула к лицу. Ещё никогда в жизни его так не унижали! Сжечь бы Татищевское поместье за подобные слова! Что этот гусь о себе возомнил?

* * *

Голову сдавило словно железным обручем. Николай встал и пошёл в кабинет отца. На него пахнуло нежилым духом, будто вещи умерли вместе с хозяином…

Он сел за большой дубовый стол, потемневший от времени, и стал выдвигать по очереди тяжёлые ящики. Те скрипели, будто протестовали перед чужими руками, но открывались. Здесь завещание, портрет матери… Художник изобразил немолодую женщину…

Как же Николай любил в детстве целовать эти карие добрые глаза, участливо смотревшие на каждого, кто искал её помощи! Любой нуждающийся в деревне мог прийти к сердобольной помещице Александре Дмитриевне, начиная от мучившегося животом крестьянина и заканчивая облезлым котом, который чувствовал, что его не выгонят из этого дома. Чудом был материнский кроткий нрав, терпевший и мальчишеские выходки проказливого сына, и тяжёлый вспыльчивый характер отца. Она предпочитала не спорить, ничего не доказывала, но отец так её любил, что сразу чувствовал несогласие и искал другое решение.

Николай вспомнил, как они с матерью возвращались от родных из соседней губернии. К усадьбе подъехали вечером, но дело было летом, солнце ещё не зашло, поэтому уже издалека увидели, что дворня не в доме, а сидит на улице в такой час.

– Колюшка, никак несчастье с отцом! – схватилась за сердце мать.

– Не переживайте, Лександра Дмитриевна, всё в порядке в доме, – замахала руками кухарка, – Кинстин Василич прогневались да выпили маленько… Вот все и сбежамши, а то с ружьём и до греха недалеко…

Всё стало понятно. Отец чем-то недоволен, а когда выпивал – в ярости становился на себя не похож.

Мать поцеловала Колю и спокойно, без боязни зашла в дом. Никто из дворни не остановил её, потому как знали – барин, когда видел жену, из разъярённого медведя превращался в разумного человека. Только добрый нрав Александры Дмитриевны так благотворно на него действовал.

Есть ли на земле ещё такие женщины? Сможет ли он найти девушку, похожую на мать? Появился ком в горле, и впервые захотелось плакать. Он выдохнул и стал смотреть дальше содержимое стола.

Счета, долговые обязательства… А это что? Николай подёргал ящик под столешницей и увидел, что тот заперт на ключ, который непонятно, где искать. Елагин задумался. Где отец его прятал? И тут вспомнил, как однажды застал его стоящим у шкафа и что-то положившим на самый верх. Надо проверить. Николай подошёл к тому месту и пошарил рукой по шкафу – точно, вот и ключ.

Замок повернулся легко. Николай затаил дыхание и медленно выдвинул ящик. Два бархатных футляра, две портретные миниатюры, пачка писем, подписанных мелким почерком и бумаги, по виду старинные. Уж кто-кто, а историк безошибочно узнает старые рукописи.

В одном футляре лежал отцовский револьвер системы Смит-Вессон. Батюшка часто рассказывал Николаю, как это превосходное оружие неоднократно спасало его во время войны с турками.

В другом футляре были награды: святой Георгий четвёртой степени и медаль “В память Отечественной войны 1812 года” – деда Василия Дмитриевича Елагина. А вот и отцовские: чёрный железный крест с надписью “За переход через Дунай” и медаль “В память русско-турецкой войны 1877–1878 годов.” И дед, и отец были военными.

Николай взял в руки два старых портрета на эмали. На одной из них изображён предок Иван Перфильевич Елагин. В верхней части портрета стоял масонский знак в виде пирамиды со всевидящим оком посередине. 1770 год. Да, значит, предок был масоном. Вот так новость. А это чей? Он тоже подписан:

"Пётр Алексеевич Татищев – приор 8-ой русской провинции ордена и префект ложи “Капитула Татищева”. 1783 год".

Чем-то тревожным веяло от масонских знаков. Николай знал, что нередко члены тайного ордена за неповиновение погибали внезапной смертью. Иван Перфильевич умер неожиданно… Почему здесь лежал портрет Татищева? Не было ли между ними личного соперничества? Теперь узнать это невозможно.

Так. Возьмёмся за документы. Бумаги были разными: некоторые в виде коротких записок на старой бумаге, иные вроде списков, переписанных рукой отца. Николай стал разбираться в его крупном почерке. На листе были сведения о предках Елагиных.

Отец почему-то заинтересовался далёким прапрадедушкой и записал:

“Комендант крепости Татищева полковник Елагин Григорий Миронович зверски замучен и погиб от рук Пугачёва".

К записке был приклеен старый клочок бумаги, где Николаю удалось прочитать:

“Елагина Г. М. во уважение бедственного состояния разсудилъ определить его комендантом в ближнюю к Оренбургу Татищеву крепость.” Губернаторъ Рейнсдорпъ 1772 г".

Бросилось в глаза название крепости. Надо же – и тут Татищев! Бедный Григорий Миронович. В их семье уважали героя, пострадавшего от рук Емельяна Пугачёва. Он погиб вместе со своей женой. Николай знал, что Пушкин именно его предка описал в романе “Капитанская дочка”.

Следующим документом оказался… донос! От Петра Алексеевича Татищева:

“Иван Елагин сын Перфилия говорил про их царское величество многие неистовые слова, посмел на царские именины выдать служилым людям вино смешаны вполы с водою, что нанесло урон государевой чести…”

Николай понял, что отец переписал документ, по всей вероятности, из архива, но зачем? А вот и продолжение:

“Пожаловать Петру сыну Алексия Татищеву триста рублей и пожизненное право беспошлинной торговли и особое указание властям впредь его от всяких обид охранять". Екатерина.

И ещё любопытное письмо, тоже переписанное Константином Васильевичем:

“Доношу Вашему сиятельству, что Василий Дмитриевич Елагин и Фёдор Васильевич Татищев во время ведения русской армией боевых действий с Наполеоном Бонапартом сошлись на дуэли 18 сентября 1812 года. Сия дуэль кончилась бескровно по причине вмешательства секунд-майора Саврасова и примирения сторон.”

Что же получается? Нынешнее состояние вражды между нашими семьями передаётся из рода в род? Странно. Отец ничего не говорил, да и ссор между ними раньше не было.

Теперь письма. Николай взял пожелтевший листок и с трудом разобрал подпись – Василий Дмитриевич Елагин. От деда! Столетней давностью повеяло от бумаги. Дед жил в имении жены Елизаветы. А значит сюда писал сыну – Константину…

С документами Николай разбирался всю ночь.

Марья заходила спросить, не надо ли чего принести? Лукич подкинул дрова в печку, чтобы барин ночью не замёрз в кабинете. Но Елагин ничего не замечал. В нём проснулась страсть к старинным документам, тем более что в них рассказывалось о его предках. Это ли не самая большая удача для историка?

* * *

Сентябрьское утро не спешило освещать дом Елагиных. Серые тучи закрывали солнце, словно тёплым одеялом, и света было мало. Николай устало потёр глаза. Он всё прочитал. Хозяйственный дед давал советы сыну по ведению дел в родовом поместье, сообщал о незначительных событиях жизни, упоминал о знакомых, которых Николай не знал, передавал бесчисленные приветы родни. Это было бы не очень интересно, если бы не одно письмо, которое резко отличалось от остальных тревожным тоном.

Николай смотрел на него и перечитывал снова и снова:

“Ты пишешь, что поблизости поселился помещик по фамилии Татищев. Прошу тебя, сын, не верь ему и не вступай с ним в дружеские отношения. Много вреда нанесли нашему роду дворяне Татищевы. Так говорил мне и мой отец Дмитрий Николаевич, я не прислушался к его совету. А после жалел, когда чуть не погиб бесславно по вине Фёдора Татищева. Не знаю, что произошло между нашими предками, но каждое поколение…”

Дальше Николай разбирал с трудом, но понял, что неприятности сыпятся на их род через Татищевых. Причину Василий Дмитриевич не называл, но Николай подумал, что эта участь может ждать и его.

“Не хотелось бы в это верить”, – поёжившись от утреннего холода, подумал он. Хотя, скорее всего, это совпадение, а причины вражды у каждого поколения самые разные.

Надо было собираться домой, в Москву. Николай выдвинул большой ящик – убрать туда документы, что обнаружил в нынешнюю ночь.

Луч солнца всё-таки проник в комнату и осветил письменный стол, обнажая его потёртости и сколы от неумолимого течения времени. Ящик внутри оказался пыльным, и Николай решил рукой протереть серый налёт. И вдруг, в конце ящика он наткнулся на предмет непонятной формы в мягкой плюшевой тряпице, который не заметил вчера вечером.

Он аккуратно взял его в руки и развернул ткань. Сон слетел с глаз. Внутри лежал ещё один медальон размером с ладонь. Ажурный узор из серебра на нём был почти чёрным от времени, однако Николай не думал о его древности.

С медальона на него взирала изумительной красоты женщина. Взгляд её чёрных с поволокой глаз был грустным, будто говорил: “Я знаю, меня уже нет, но вы посмотрите, как я прекрасна.” Белое лицо с нежным румянцем было изображено чуть в профиль, как бы не решаясь развернуться к смотрящему. Губы были сомкнуты без улыбки. Чёрные кудри обрамляли голову и рассыпались по обнажённым плечам.

Кто это? Николай не мог наглядеться. Наконец, он перевернул портрет и на обратной стороне прочитал: “Чаю воскресения мертвыхъ и встречи в будущем веке. Анна Павловна Татищева. 1782 год”.

Вот это новость! Николай снова сел в кресло, тупо глядя на подпись. Татищева? С кем она ждёт встречи? Почему отец мне никогда не рассказывал об этой красавице? Столько вопросов и ни одного ответа.

Стряхнув напавшее оцепенение из-за бессонной ночи, он всё убрал и закрыл ящик на ключ. Подумав немного, портреты матери и таинственной незнакомки Николай бережно сложил в чемодан, чтобы в Москве начать разгадывать очередную историческую загадку, которые он так любил.