Читать книгу Взгляд изнутри - Тали Гофман - Страница 11

***

– Моя новая палата была просто раем по сравнению с той, в которой я пролежала минувшие пару недель. Во-первых, она была большой и, что немало важно, одноместной. Прямо на стене напротив висел телевизор, было также радио на тумбочке рядом с кроватью. На единственном подоконнике стояли цветы в горшках, а сам вид из окна был просто замечателен: только небо и ничего лишнего. Подоконники, как и сами рамы, были пластиковые, – сразу видно, что палата со свежим ремонтом. Мебель была достаточно привлекательной, как будто ей никто и не пользовался. Цветовая гамма же была голубовато-белых тонов, что в совокупности с запахом медикаментов, к сожалению, не давало мне забыть, что я всё же в больнице.

– Вообще, в этот период моей жизни я начала больше внимания уделять внешним качествам объектов… и субъектов, – чуть призадумавшись, добавила Элис, – мне было так скучно, что я готова была на стену лезть ради новых впечатлений.

– В скором времени мне стали ненадолго включать телевизор. Каналов было мало, зато они были очень познавательны. Особенно я любила передачу про живую природу, её можно было просто слушать и с лёгкостью засыпать под неё. А ещё одна медсестра, Юля, носила мне книги. Читала их тоже она. У нее был приятный голос, мягкий, и говорила она с придыханием. Я никогда не помнила, как она уходила, потому что читала она до момента, пока я не засну.

Вообще, я очень много спала. Наверное, если бы меня спросили когда-нибудь, как я проводила своё время в больнице, то мне было бы нечего рассказать, кроме того, что я вечно пребывала в царстве Морфея, выражаясь картинно. А если серьёзно, Юля стала одной из немногих ключевых фигур в моей больничной жизни. Она как бы предугадывала мои желания, всегда старалась создать именно ту атмосферу, которая мне была необходима. Иногда она приносила записанный фильм на диске, чтобы порадовать меня. Литература же, с которой она меня знакомила, раньше была мною недооценена, так что я была ей многократно признательна именно за это её личное предпочтение к английской классике. Недооценена – это не совсем то определение, на самом-то деле. Честно говоря, я вряд ли бы сама в ближайшие годы решилась читать что-то по-настоящему глубокое. Всё-таки, хотелось продлить своё детство хотя бы посредством чтения фантастической литературы.

– Но, тем не менее, выйдя из стен больницы, Вы решили одолеть книги, как Вы сами выразились, религиозного содержания.

– Да, Джон, это вышло само собой. С момента, как я очнулась в своей больничной палате и до момента моей выписки прошла куча событий. Они и повлияли на меня.

Вспоминая события прошлого, – прикрывая дневник сказала Элис, – не относящиеся к этому времени, можно отменить один факт: в возрасте 10—12 лет, когда я ездила к бабушке в деревню, первое, что я хватала с полки, всегда был сборник анекдотов. Да-да, именно он интересовал меня всё то время, которое я проводила у неё. Я могла читать его беспрерывно и с любого места, а главное, кроме смеха, – он ничем меня не нагружал. Наверное, мне просто было это нужно на тот момент времени, но вспоминать об этом сейчас очень даже смешно. Я об этом никому никогда не рассказывала, так как такие факты моей биографии могли негативно сказаться на моём образе философствующей девы. В школьный период я брала что-нибудь из библиотеки по типу сказок, или просила у особо щедрых одноклассников что-то из новинок, последней была книга о Волкодаве. Стихи из неё и по тот роковой день всегда находились у меня с собой, я носила их в кошельке.

– Что это были за стихи? – с интересом спросил репортёр. – Это не для печати, просто праздное любопытство.

– Один стих про «лопоухого щенка», а другой про «понурую лошадку», – протянула она. Её мысли явно были за пределами этой комнаты. – Знаете, они мне нравились тогда в детстве, наверняка, оттого, что были про печальную судьбу…. Поэтому я так за них зацепилась сознанием. Ведь с того момента, как они пропали у меня вместе с кошельком, больше желания к ним возвращаться не было. Быть может, тогда я и перестала себя жалеть окончательно…

Репортёр прервал затянувшееся молчание, чуть-чуть откашлявшись, тогда Элис будто вышла из оцепенения и, не обращая на него никакого внимания, продолжила ровно с того места, на котором остановилась…

– …Вообще, я старалась не думать о том, что меня ожидает дальше. Для настоящего момента мыслей было и так слишком много, нужно было их упорядочить, а я упорно их отгоняла. Так всегда: чем сложнее поставленные задачи, тем дольше тянешь с поиском решений, как бы не знаешь, с какой стороны подступиться. Однажды на улице на меня накинулась дворняжка, и проходивший мимо мужчина, отогнав её, рассказал, что если над головой поднимать что-нибудь, да пускай хоть руки, то собака из-за того, что не видит объект, на который нападает во всю длину, отступит. Вот и я напоминала себе эту собаку, мне было дико страшно подступиться к больной теме ближе. А ведь я ещё даже не оплакивала родителей. В основном голову наполняли мысли о моём теле, эта неестественная обездвиженность меня пугала. Казалось, вот, видишь ногу, а пошевелить не можешь. И как так? Ответ не находится. Страшно быть беспомощной. Страшно остаться такой навсегда.

– Сейчас, оглядываясь на эти мои внутренние метания, хочется верить, что я думала и делала всё правильно. Что я не могу себя упрекнуть в холодности или в бесчувственности. Я, правда, не знала, когда же наступит тот момент, когда, наконец, прорвёт…

– Мама с детства как-то неосознанно, я думаю, внушила мне, что слёзы – это что-то постыдное и недостойное. Наверное, она пыталась вырастить из меня сильного человека и считала, что это один из показателей. Вообще, умение не показывать свои истинные эмоции, действительно, очень меня выручало, и не раз. Для меня уже не было различий между печалью и радостью, – просто я привыкла всегда носить на лице маску отчуждённости. Кстати, это красивое слово я вычитала в одной из книг, которые брала в библиотеке отца, но сейчас уже не знаю, насколько оно было уместно в отношении меня. – Элис улыбнулась, она на самом деле помнила, что это слово долго не выходило у неё из головы. Она его запихивала в любое удобное для него предложение. Наверное, многим тогда это казалось жутко смешным. — Просто оно мне тогда очень нравилось, так как придавало мне ощущение того, что я воспаряю над другими.

– Эта отстранённость от моих сверстников в школе, перемена моей жизни в дальнейшем, действительно выстроила перегородку между внешним миром и мной. Точнее, это всё происходило внутри меня, это относилось, в частности, к моему восприятию. И, к моему стыду, по отношению к моему детству, и некоторым дальнейшим неловким ситуациям в жизни.

– Что Вы имеете в виду?

– Когда я перешла в новую школу, я не говорила никому, откуда я перевелась, не рассказывала что-то из прошлого. Мне хотелось, чтобы меня запоминали с этого момента, с момента появления в классе. Мне хотелось, чтобы меня знали умной, даже всезнающей. И как раз такой ход событий, отказ от прошлого, привёл меня к моему желанию казаться выше других. В такой ситуации всего проще принять решение стать действительно великим человеком, что-то писать, творить, нежели стараться найти человека, который бы полюбил тебя за всё. Это, на самом деле, было просто замещением слова «любовь» на слово «восхищение». В обоих случаях я априори становилась человеком нужным, и не имело значения, что контекст здесь разный.

– Не совсем удаётся уловить Вашу мысль, Элис, простите. Могли бы Вы объяснить мне своё состояние из настоящего времени?

– Я думала, что, пряча своё прошлое, я создаю себе новое будущее. Хотя этого будущего вообще не было – это миф; всё было лишь настоящим и в настоящем. Я потеряла очень многое из-за неспособности перебороть в себе стыд к своему прошлому. Я боролась сама с собой, пыталась показать людям, какая я умница во всём, хотя на самом деле мне нужно было другое: мне хотелось тёплых объятий и человеческой поддержки. Но на лжи такие вещи не рождаются. Поэтому местами я держала людей вдалеке, а местами они сами чувствовали мою отстранённость и не подходили ко мне слишком близко.

– Спасибо, что объяснили, Элис…

– Там, находясь в палате, куда каждую минуту может заглянуть врач или медсестра, я не могла себе позволить поплакать вдоволь. Просто не могла переступить через себя, тяжело было нарушить собственные, хоть и привитые мамой, принципы. Тем более, я и так видела эти лица, в которых читалось желание меня пожалеть, а я не хотела, чтобы кто-то лез ко мне в душу. И почему незнакомые люди считают своей прямой обязанностью в таких сложных ситуациях с проникновенным, скорбным взглядом и глазами полными понимания, спрашивать полушёпотом: «Всё ли у тебя хорошо?», – когда ты лежишь в задумчивости. Так и хотелось ответить резко, но для них это было бы только подтверждением моих страданий. Поэтому я говорила какую-нибудь нелепость. Например, что обдумываю, отчего банан жёлтого цвета.

– Я не знаю, как бы себя вёл в Вашей ситуации, Элис. Но на месте этих людей, наверняка, выбрал бы такую же политику. Люди, которые Вас окружали, наверняка, страдали вместе с Вами, хоть и не в такой степени и совсем от другого. Может, им не было Вас жаль, может, они просто не хотели верить, что судьба такая жестокая.

– Джон, этот вопрос требует разностороннего рассмотрения, но я прекрасно понимаю, о чём Вы. Но ребёнок, который одинок… Что ему ещё остаётся? Агрессивность как самозащита, и только лишь. Кстати, был один человек, мой одноклассник, о котором я тогда часто вспоминала. Пожалуй, я остановлюсь и расскажу о нём немного подробнее.

Джон потянулся. Посмотрел в окно. У него не было особого желания вписывать в свой рассказ какого-то мимолётного одноклассника. Он хотел, чтобы в центре внимания остались только Элис и, собственно, сам создатель книги.