Читать книгу Алле-ап! Манюня. Или любовные приключения Прасковьи - Таня Сербиянова - Страница 3

Ах! – десятками женских легких… а!… – сдавленным стоном мужчины, – падаю и в ту же секунду – бум! Все, ничего больше не чувствую. Следом в страшной тишине истерический женский крик: – Убилась! Она убилась!

Но я уже этого ничего не осознаю, отключаюсь, не чувствуя боли и неудобного положения тела, что образует на сцене неправдоподобно лежащую груду… И это все, что от меня осталось… Последнее, что вижу… Манюня – моя напарница, нижняя из гимнасток, застыла с поднятыми к плечам руками и судорожно сжатыми опустевшим пальцами. И, ведь только секундой назад она еще держала верхнюю гимнастку – за ноги. Все, больше уже ничего, темнота и куда-то проваливаюсь…

А та, что стояла, она, словно пораженная молнией, напряглась так, как будто бы это она, а не ее партнерша с высоты ее плеч, секундой назад, оскользнувшись, рухнула на пол…

Потом она, несоизмеримо мелкими шажками – по отношению к своему налитому здоровьем телу, нелепо посунулась к лежащей партнерше и села, подгибая крепкие ноги, не отводя глаз от верхней, той кто только что, вот, на ней пыталась устоять и оскользнулась…

– Я не хотела, я… – и беззвучно заплакала, безвольно раскинув руки в стороны, такие сильные и вовсе теперь ненужные, лежащей пред ней девочке…

Она непроизвольно протянула руку, намереваясь увидеть лицо неподвижно лежащей партнерши, как тут на весь зал прозвучал сильный и требовательный мужской окрик…

– Не трогай! Не смей! Только врачу.…Вызывайте скорую! – кричал на ходу мужчина, спешащий вскочить на сцену – возможно, коротким путем…

– Скорую! Скорую! – загалдели сразу же многие… – Ну, кто-нибудь?! Неужели, нет среди нас врача? – закричали несколько женщин, по вскакивающие с мест, и растерянно оглядывающих публику, все еще не пришедшую в себя, после увиденного ими внезапного падения гимнастки прямо у всех на глазах…

– Ну, кто-нибудь, вызовете скорую! Неужели, нет среди нас настоящих мужчин?!

К месту падения, к лежащему неподвижно телу сразу же из-за кулис, зрительного зала метнулись, а потом, словно наткнувшись на стену, сгрудились вокруг, заслоняя своими телами свет и забирая воздух так нужный сейчас лежащей и неподвижной…

– Воздух! Воздуха… – закричала Манюня, которая, только что, немыслимо изогнувшись низкой дугой, чудом услышала прерывистое и еле слышное дыхание раненной…

Потом Манюня вскочила на ноги, и, разводя руки в стороны, широко вышагивая, как бы очерчивая невидимый круг вокруг раненной, крутанулась выкрикивая…

– Назад! Всем назад! Кто подойдет, убью!

Столпившиеся отшатнулись назад, отскочили и кто-то громко…

– Да, она ненормальная… Она уже убила одну, а теперь и до нас…

Договорить не получилось, потому как Манюня, угрожающе навалилась на того, кто посмел о ней так, кто о ее девочке, и о том, что эта она…

– Убью! – надвигаясь, угрожающе прорычала, – все пошли вон! – и по залу прокатился этот ее окрик – ее «вон» – со звоном, как звук выстрела…

Потом встала над ней, широко расставив обворожительно длинные и слегка располневшие ноги, развела руки в стороны, ограждая тело от всех, словно птица, крыльями защищающая птенца… Она так и стояла, никого не подпуская, пока не приехала скорая и врач, с медсестрой, над бедной девочкой не захлопотали…

Потом осторожно ее приподняли и с помощью посторонних мужчин, аккуратно ступая, вынесли гимнастку на улицу к скорой помощи.

Их обступили, стараясь, почему-то увидеть бледное, обескровленное лицо гимнастки.… И тут снова, отгоняя зевак, встала преградой Манюня…

– А ну, отойди! Отойди, кому я сказала? Ну, ты и достала меня … – кому-то говорила, в сердцах Манюня вовсе не замечая своего несуразного артистического внешнего вида на улице.

На ней было плотно обтягивающее трико, которое обрисовало немалую фигуру и просматриваемый контуром сдавливающий красивую полную грудь, уменьшенную тесным лифчиком, а на ее роскошных бедрах топорщилась коротенькая воздушная, черного цвета юбочка – пачка, из-под которой бесстыдно и теперь уже многим было видно, проглядывали туго обтягивающие ее причинное место обмоченные трусики… Это она со страху, нечаянно – негаданно, выдала, циркнула… Но, сама этого не замечала, находясь в таком возбуждении от всего происходящего… Ей непременно что-то надо было делать, кого-то отталкивать, спорить, спасать кого-то еще… И это все у нее от нервов, от нервного срыва, и даже на щеках, так и остались дорожки от слез, размывшие грим артистки.

Она ничего не замечала, она ее, свою девочку оберегала, и на вопрос медсестры, кто она приходится пострадавшей, сначала замялась и тут же, опережая ее догадки, сказала, что она – ее старшая сестра.

– Ну, раз сестра, тогда можете ехать и сопровождать, – утвердительно сказала медсестра. И та, не раздумывая, в том, что было на ней надето для сцены, так и уехала в машине скорой.

Потом она долго, нелепо одетая, топталась у дверей реанимации, суетилась, помогая, а больше мешая, отвезти пострадавшую на рентген. Потом бросилась к девочке, схватила холодную руку и пока ее катили к дверям реанимационного отделения из рентген кабинета она, согнувшись, засеменила рядом мелкими шажками и еле поспевая, все время, целуя бледную беззащитную безвольную ручку…

– Прости, прости, недоглядела, это я во всем виновата, это я… – только и шептала, не отводя глаз от бледного и почти неживого кукольного личика.

Потом снова затопталась у дверей реанимации, почему-то при этом мешая всем не столько нарочито красивым телом и ростом, но и своим полуобнаженным видом артистки из цирка. Какая-то сердобольная санитарка отвела в сторону, накинув на плечи старый больничный халат, а она, даже не замечая, не поблагодарив, так и продолжала топтаться в нем пред дверьми взад-вперед, словно… Ей так и сказал один и медиков – остряков, выходя перекурить из дверей реанимации…

– Ну, что ты носишься, как Чапаев в бурке? Сядь! Я кому говорю? Вот и сиди… И она, словно маленькая девочка, послушно и все что ей говорили врачи…

Потом ей принесли чашку горячего чая и она, громко стуча зубами о края, пила большими глотками и обжигаясь, не замечая, что проливает…

Она все время прислушивалась, ей казалось, что она слышит, как ее девочка ожила и стонет за дверью стеклянной, и как с ней врачи говорят…

А сами врачи в это время, накрутившись за вечернюю смену, уже вяло, устало выполняли так необходимую девочке свою привычную работу…

И если бы об этом узнала Манюня, то она бы всю их контору… Но пока она сидела в неведении, потому и молчала… А врачи…

Эх, нам бы оказаться на их месте, мы бы тоже как и они все делали неторопливо: привычно кололи, следили за показаниями приборов и уже обсуждали детали того тела, что перед ними лежала и ждало немедленной помощи.

Потому и называется это отделение реанимацией, где людей спасали, вот и над ней колдовали врачи, надеясь вытащить такую красивую девочку.

А пока пострадавшая, красивая, взрослая девочка все в том же сценическом наряде… Нет, ее уже раздели и осмотрели врачи… Женщины – с сожалением, понимая последствия, а мужчины-коллеги… На то и мужчины, чтобы привычно отметить у девочки на беззащитном теле, красивые и волнительно юные груди с припухшими сосками, выпирающие ребрышки и плоский волнительный животик, под которым, вот…

– Да, девочка что надо! – сказал, со знанием дела один из врачей, – и фигурка, и вся она загляденье…

– Думаешь, не вытянет? – спрашивал коллега, поглядывая на ее неподвижно лежащее тело.

– Не знаю… Посмотрим… А впрочем, организм молодой…

– Говорят, что она прямо на выступлении грохнулась.

– Да? Ну и как, и кто виноват?

– А та, кто ее грохнула, сидит у нас перед дверью… Думаешь эта умрет, а ту посадят?

– Нет, коллега, позвольте, пока что, никто и никого не посадит. А там уже, как говорится, смилуйся боже…

– И я, того же мнения… Как выйдешь перекурить, так посмотри, там такая красивая баба с большими сиськами и распущенными волосами в больничном халате сидит почему-то в балетной пачке.

– И что? Такая уж прямо красивая, как ты говоришь? А может, это она ее так специально подставила да уронила, раз и эта такая красивая…

– Все может быть! Знаешь, а мне захотелось посмотреть ее номер. Кажется, он спицей у них называется и говорили, что в ее исполнении был не только красивым, но и довольно эротичным. Потому как она на одной ноге на плечах стоит, а вторую вверх над головой, как мачту задирала, да так, что всем хорошо было видно, особенно с первых рядов, ее девичью…

– Мальчики! Хватит трепаться, пора и за тело браться, как говорится, – пошутила начальница, заодно одернув говорунов…

Всю ночь просидела Манюня рядом с дверьми реанимации. Ее уже знали. На нее что-то накинули потеплее. Теперь она сидела, подобрав под себя ноги, обхватив их руками, и носом клевала…

– Артистка! А, может, приляжешь? – пытался уговорить один из остряков, выходящих перекурить из реанимации.

А она, свешивая и раскрывая красивые ноги, совсем не обращая на это внимание и на их прилипчивые взгляды, каждый раз у них выспрашивала…

– Ну, как там, моя девочка? Ну, как…

И они каждый раз однообразно отвечали, что пока, слава богу, положение стабильное… А вот что это означало, не знала и терялась в догадках, оттого и переживала.

Они пообещали сразу же сказать, как только положение изменится… А вот в какую сторону, она снова о том волнительно терялась в догадках…

Потом они исчезали за неприступной дверью и она снова, подгибая красивые ноги, обхватив их руками, начинала носом клевать… Итак это продолжалось уже не один раз за ночь. Под утро ее растолкали.

– Вставай просыпайся, красавица! Теперь можешь сказать нам спасибо…

Она встала во всей своей стати и сразу же они отметили, какая же эта баба красивая и как этого раньше не оценили? Потому, может быть, с удовольствием, с ней целовались, а она, совсем не смущаясь своего полуобнаженного натренированного тела с ними взасос целовалась… – а это она так от радости, как вы догадались… На том и расстались.

Потом забрала сумку с вещами, которую девочки с труппы еще вчера подвезли и о которой ранее даже не вспоминала. Потом она, молча, сосредоточенно в чьей-то женской палате бесстыдно при всех лежащих переодевалась… И женщины, глядя на это, нисколько ведь не смущаясь, сами разглядывали…

Когда она вышла, то та, что лежала у окна, задумчиво…

– Да… Потому и артистка, что такое красивое тело!

– Нет, потому что не рожала! – безапелляционно сказала другая, явно проигрывая в сравнении. И тут же заспорили, скрывая за этим свое невольное потрясение вызывающим видом такого красивого обнаженного и совершенного женского тела.

Потом все на нее обращают внимание и даже медсестры на посту у палат, между собой, переговариваясь, на нее поглядывают…

А ведь какая красивая женщина, ничего, ведь не скажешь!

Теперь она переоделась и сидела, выпрямившись, крепко сведя колени вместе, ждала прихода лечащего врача. И хоть она испытала вчера потрясение, ночь не спала, но ее окрыляло осознание отведения ее усилиями от ее девочки беды неминуемой…

Ничего, говорила она про себя, моя Малая выкарабкается и мы с ней еще покувыркаемся, привычно подумала, но тут же вспыхнула, запнувшись в мыслях… Нет, покувыркаться теперь не придется и, может быть, этот случай наконец-то и ей преподнесет урок! Пора задуматься, ведь уже тридцать!

Боже, мне уже тридцать лет, а я что же: ни кола, ни двора, так, одна акробатика… Не думала, но так складывается у меня, мало что остаюсь без партнерши подруги, так и вряд ли с кем-то буду работать еще, если не с моей Малой. Нет, пора завязывать, пора… Тем более, я не намериваюсь ее оставлять без внимания и буду за ней ухаживать, буду ее лечить, и вылечу обязательно!

И пока Манюня была занята проблемами Малой, совсем другие проблемы обдумывал Артист. Его еще называли по семейной цирковой традиции по фамилии – Факетти.