Читать книгу Любовь с туарегом. С милым рай и в шалаше - Таня Сербиянова - Страница 3

Внезапно проснувшись, встрепенулась, но не успеваю пока ничего понять, как с треском и грохотом что-то рушится на подволок сверху каюты и все это в полной темноте.

Крр-ах! Следом откуда-то из-за двери переборки крик:

– Спас жилет! Срочно! – но плохо слышно из-за шума и всеобщего грохота.

Ничего не понимаю, сердце учащенно колотится, видимо, почувствовало опасность. Пытаюсь как-то устоять на ногах, но сильно качает и тело все время заваливает. Цепляюсь, следом такой удар воды сверху по палубе с гулом и рокотом от массы нескольких десятков тонн, что корпус судна буквально и неожиданно проваливается под моими ногами, уходя вниз, толчками, дерганными по сторонам… Шагнула, и оттого что вода задавила своей массой яхту, я проваливаюсь вместе с палубой куда-то туда, в бездну… Страшно!

Все движения словно автоматически, потому еще, что все время жду ответных действий корпуса нашей «Индепенденс».

Ну же! Давай, вылезай, вытягивай, освобождайся, черт побери, спасай нас, ведь ты же независимость – раз «Индепенденс»!

Тут же рядом истошный крик Милки…

– А…а…а! То… не… м!

– Замолчи, дура! – срывающийся крик Вальдемара за дверью. – Спас жилет одевай! Живо!

– А…а…а! —продолжает громко визжать Милка.

– Не ори! Где жилет, нашла?! – сама почему-то кричу, а может оттого, чтобы и себя подбодрить. Ведь страшно же… Жутко как!

Протянула руку и ухватила за руку Милку, но она, тут же вырвалась.

– Не трогай! Все равно нам конец! – орет фальцетом. Она, конечно, произнесла матерное слово, которое я повторять не буду.

Все это происходит в полной темноте при страшных ударах волн в борта, сверху по палубе, в тесной каюте, которая словно допотопная карета трясется, толкается, вихляет из стороны в сторону и скачет толчками то вверх, то вниз угрожающе переваливаясь из стороны в сторону, отчего просто невозможно устоять на ногах! Но я, все же, пытаюсь встать и стоять…

Неожиданно корпус яхты круто заваливает набок, нос вместе с нашей каютой задирается и меня швыряет в сторону Милки. Лечу, ударяюсь, на меня что-то больно рушится и это тупо по голове… В последнее мгновение под ногами вижу вспышку света от фонарика и что-то в крике, чего не разобрать, не расслышать от страшного треска и грохота…

Все! Следом отключаюсь, и только в голове мелькнуло: это точно конец. И заметьте, совсем ведь не матерно так подумала потому как конец он и есть конец… И я отрубаюсь…

Теперь не внезапно, а тяжело и с трудом, с ощущениями в теле боли пытаюсь открыть глаза, но сперва ощущаю холод, и то, что упираюсь на что-то твердое, что все плавает в воде, в том числе и я. Наконец через силу открываю глаза и ничего не понимаю…

Свет! Яркий, бьющий, режущий и следом холод, шум перекатывающейся воды, затем меня заваливает набок и следом перекатывает вместе с водой, заливает мокрым холодом до онемения конечностей. И только сейчас срабатывает счастливая мысль: ну, слава богу, раз холодно и я это чувствую, то значит, еще жива…

Кха! Кха! – откашливаюсь с болью, пытаясь приподняться, так как чувствую себя измятой, раздавленной, к тому же в голове внезапно острая боль…

– Ах! – на мгновение закрываю глаза, но тут же, меня валит в другую сторону волной, что катится внутри полузатопленной каюте «Индепенденс».

– Коля! Коля, ты где? – кажется, что кричу, а на самом-то деле, ведь еле слышно шепчу.

К тому же голова все время чугунная и гудит, а в ушах шум, вата какая-то. Сквозь заплывшие веки пытаюсь увидеть, оглядеться вокруг и тут же тисками от жалости сжимает горло.

То, что вижу, не могу осознать сразу: напротив, разломанной почти до самого основания перегородкой каюты, качаются остатки чего-то, что можно с натяжкой назвать перегородкой нашей двухместной каютой. Я сижу и смотрю из носа вглубь лодки, вижу какие-то лохматые остатки от кабины кокпита, это название надстройки, что выше и частей самой палубы. А над головой, нет вообще целого потолка-то, только огромная зияющая дыра. В дальнем конце и напротив лодки завал из всего того что раньше было обшивкой, мебелью, такелажем. Все это переломано и закручено какими-то обрывками тросов, паруса, какого-то мусора…

С трудом приподнимаю голову и вижу как над головой, так и качается небо вместе с нами да белыми кучерявыми облаками.

Что это? А где же палуба, где наша общая каюта? Что вообще все это? Что за бред! Нет! сейчас закрою глаза, а потом их открою и…

– Рая? Жива? – слышу сверху и рядом, хриплый и простуженный голос Милки.

– Ты где? – спрашиваю чуть слышно. – Помоги мне встать…

Холодные и костлявые руки больно подхватывают, но как только я пыталась присесть, подтянуться, то сразу, же тело пронзает боль.

– Подожди… Что-то со мною не так …Позови Колю…

Внезапно почувствовала, как руки ее ослабли, и следом слышу, как Милка, всхлипывая, бормочет…

– Не позову, не помогут, нет их… А…а…а! – противно завыла…

– Что ты болтаешь? А, ну-ка, крикни. Ну же? Ты что, не слышишь, я, кажется, к тебе обращаюсь! Крикни и позови…

В ответ тишина и только шум волн, воды, что перекатывается подо мной, да всхлипы Милки…

– Ты почему не зовешь?

– Кого?! – это она истерично и в крике.

– Как это кого? Колю, Вальдемара своего…

– А…а…а! – снова противно завыла Милка.

– Ну что ты воешь? Успокойся… Наверняка они что-то там наверху чинят…

– Каким верхом?! – кричит, переходя на истерику. – Нет никакого верха! Ты наверх посмотри! Ничего нет! Ты поняла! И наших мужиков тоже… А…а…а! – опять противно воет…

– Да нет же! Они где-то рядом, они…

– Нет их! Нет! – категорично и истерично. – Все! Все! Нам копец! Ты поняла, сука? Ты, глядь, никак еще не поймешь, что их нет, а следом и мы. А…а…а!

– А ну, сейчас же перестань выть! Скажи толком, ты смотрела, искала? Может, они раненые, ты их должна была вытащить, перевязать…

– Кого? Кого я должна была! Тебя? – и снова с противным криком у меня за спиной.

Я сижу в воде и мне дико холодно, но еще оттого, что до меня начинает доходить смысл ее истеричных выкриков…

– Это что же… Мы остались, а они… Может, они на спасательном плоту? Ты смотрела, искала их…

Удар в спину ее ногой пришелся так неожиданно, что у меня даже клацали зубы и следом удары в спину просто посыпались, и не только, а еще в голову… Боже, как больно!

– Да ты что? Прекрати! Больно! Остановись! Что ты делаешь? Я же сказала…

Превозмогая боль, пытаюсь подняться, выйти из соприкосновения от этих идиотских, резких ударов ее босой ноги, но у меня ничего не получается. Мне больно не только ее удары, а даже шевеления самого тела и потому ей:

– Все! Все! Больно! Прекрати! Прекрати, я сказала! Милка, дура, остановись…

Костлявая холодная рука больно ухватила за плечо…

– Это все ты, ты! – орет прямо над ухом. – Это ты меня уговаривала, а я не хотела, я чувствовала… На тебе, на! – больно бьет в спину и голову. – Я убью тебя!

– Отпусти… – хриплю, потому что она уже обхватила рукой за шею и тянет к себе, старясь меня задушить… Спасение приходит от внезапной догадки, и я ей:

– Ты ведь одна останешься…

Только теперь руки ее ослабевают и следом противный бабий вой…

– А…а…а! Мама! Ма… мочка… а…

И на меня, опрокидывая, всякое присутствие духа, налетает тяжелой волной осознание того, что их, наших мальчиков: моего Коленьки, Колюни, Николаши нет, и сама… Пытаюсь удержаться и прочь отгоняю панические мысли, но все равно они путаются, обжигают своей неизбежностью…

– Помоги мне, Милочка. Прошу тебя, мне холодно…

Потом она снова ухватила своими холодными и костлявыми руками, больно стиснула под мышками и следом тянет вверх…

– Ну же! Еще, еще! —теперь уже громко просит, – толкнись хоть ногой. Помоги мне, Райка!…

Первое что вижу – это ее…

Она забилась с ногами, вся поцарапана, ссадинами на лице, руках и ногах, а по телу синяки, волосы спутаны, и следа не осталось от ее былой красоты… К тому же она в какой-то грязной тряпке, обмотанной вокруг тела. Руки грязные и остро пахнут соляром.

– Ты где это так?

– А ты? Что у тебя? Давай сначала разберемся с тобой… Так, у тебя на башке глубокая рана и глаз заплыл. Голова не болит? Что еще?

– Что-то с ребрами. Так стреляет, когда я пытаюсь пошевелиться. Может, сломаны?

Она осторожно задирает мою мокрую насквозь ночную рубашку.

– Да… Похоже, ты сильно поранилась. Тебя надо перевязать…

– Что там у меня? Сильно? Перелом?

– Не знаю… Ушиб, наверное… Ты попробуй слегка приподняться и сесть.

– Помоги…

Потом вдвоем и наконец-то я, сгибаясь в три погибели, усаживаюсь, приваливаясь к борту.

– Так, что у нас? Ты смотрела…

– Да все я пролазила. Нет никого и ничего!

– Что? Прямо ничего, ничего? И даже их никаких следов?

– Никаких…

– А может…

– Да, пошла ты! Не веришь, сама полезай и их поищи… – сказала и отвернулась.

Потом она снова ко мне, оборачивается, с заплаканными глазами и с упреком.

– Ты Кольку своего не очень-то и любила!

– Это еще почему? Я его и сейчас люблю!

– Что? Что ты сказала? Как это сейчас?

– А вот так это! Пока нет никаких фактов, я буду искать и ждать! Понятно? Может, их унесло? Ведь спасательного плота нет, как ты говоришь! И потом ты утверждаешь, что даже следов никаких не осталось. А раз нет следов, то я думаю, они где-то. Может, так же, как мы, только где-то на плоту. А там, на плоту, есть какая-то связь, аварийная рация. Так что они сначала сами, а уже потом и нас найдут. Вот как! А ты воешь…

– Ничего я не вою. Ты, правда, так считаешь? Ты думаешь, что у них есть шанс? Они спаслись?

– Я не думаю, а просто уверена. Потому давай и мы о себе побеспокоимся. Так, что, там осталось? Нам бы попить, пожевать чего-то. Тащи, что найдешь сюда…

Она, бесцеремонно толкаясь, сползает на палубу, прямо через меня и с матюгами, вспоминая какую-то мать, бредет в воде навстречу завалу, поминутно цепляясь руками за что-то, так как яхту или то, что от нее еще осталось, сильно качает и переваливает с бока на бок. А раз нас качает, значит, мы все еще на плаву, к тому же воды в яхте немного, примерно по колено. Это я вижу, по мере того как Милка шагает, загребает воду ногами к завалу, перехватываясь руками. Шум перекатывающейся воды, шум моря уже не тревожит, а успокаивает. К тому же и голова на какое-то время и ребра уже не так сильно болят, а тряпки, что натянула, набросала на себя, постепенно согревают…

Теперь словно в тумане вижу, как Милка начинает что-то разгребать, поминутно оглядываясь на меня, и то, что у нее в руках мне показывает. Мол, брать, не брать? Я уже в каком-то забытьи и с трудом нахожу в себе силы, чтобы ей или кивнуть, или покачать головой в стороны, мол, надо – не надо.

Очнулась оттого, что меня бесцеремонно расталкивает Милка:

– Не спи! Слышишь, мне страшно…

Открыла глаза, а ведь она права. Вокруг темнота, над головой, заваливаясь, то влево вправо мерцает звездами темный небосвод, и нас по-прежнему мотает… В борта грозно ударяют волны, и все время шумит вода, перекатываясь в лодке…

Что-то стучит, что-то с шелестом, скрежетом тревожно перекатывается сверху по остаткам палубы и мне тоже страшно, особенно оттого, что я наконец-то понимаю, что мы с ней остаемся одни. Одни в море, в середине полуразрушенной яхты, да что там! Какой там яхты? Лодки с крутыми бортами и палубой, словно вырванной над головами, сломанной мачтой, переломанными перегородками и хламом, что завалил корму, который плавает под ногами.

Милка, стараясь прижаться ближе, лезет ко мне под тряпки, приговаривая, как маленькая девчонка – жалуясь и чуть поскуливая:

– Раечка, мне страшно… Мы потонем? Потонем как наши мальчики? Мне холодно, обними меня, прижми… Раечка милая, Раечка, накрой, мне холодно, мне страшно… Ой, мамочки…

Потом лежу, прижимая, вздрагивающее от переживаний чуть теплое тело Милки и вспоминаю… Все вспомнила сначала, да так неожиданно ясно и четко, что даже себе удивилась. Это же надо? Что это? Отчего? Казалось бы, сейчас и не к месту и не ко времени. Но, сбивая меня с рассудительных рассуждений все равно, как феерическая компенсация за сиюминутную обреченность, навалились жизненно утверждающие эмоциональные воспоминания…