Читать книгу Кадеточка. Современная любовная повесть - Таня Сербиянова - Страница 14

Вода проложила небольшое каменистое ложе в отроге горной вершины, к которой мы уже целый час поднимаемся по камням и бредем по еле приметной тропе. Вода, чистая и звенящая, перекатываясь по белым от известковых отложений камням, шумит и весело сбегает вниз по этой небольшой и безымянной горной долине.

Мальчики наши в отпуске, я на каникулах, Инна отпросилась, как-то подменялась на своих дежурствах по госпиталю. Потом мы собрались и ушли в поход, в горы.

Наконец-то я слышу от Володьки, – привал.

Мне с непривычки тяжело дается этот переход по маршруту. А, может, оттого что накануне мы с Жоркой все никак не могли уснуть и целовались в палатке нежно, долго почти всю ночь напролет. С нами в одной палатке была Амадо. Так, ее звали почему-то. Эту болезненную на вид и худенькую девочку, почти мальчика по своему строению и физическому развитию. Ее навязала нам сменщица Инги, иначе, сказала я не смогу подменить, потому она с нами. Амадо младше и в нашей палатке, Вот так и разместились и уже вторую ночь проводили в одной палатке. Мы так увлеклись, что совсем забыли о нашей соседке, а потом вдруг я слышу ее сонный и недовольный, немного писклявый детский голосок.

– Ну, сколько же можно? Дайте же мне поспать, наконец!

Ночь. Палатка. Что-то шепчет, переливает горный ручей. Тишина, и только Володька в соседней палатке негромко и нежно читает стихи ей, моей сестре. Я слушаю, сердце мое замирает и что-то так волнует меня, что я не могу спать и жду того же от моего Жоры, о чем эти стихи. Жора рядом, обнял и лежит, не спит. Нам так хорошо! Потом Володя, и все умолкает…

Мы опять с Жорой целуемся, и все повторяется.

– Господи! Да сколько же можно? – Опять недовольно ворчит и ворочается Амадо. – Вы, или заканчивайте, или вылезайте и не мешайте. Тоже мне, полуночники, влюбленные!

Я прижимаюсь к Жоркиной груди и тихо хихикаю. Чувствую, по колебанию груди, что и он тоже смеется неслышно. А потом тянет меня за собой и лезет к выходу из палатки. Я за ним. А то, как же? Ведь мне без него уже никак нельзя, и нас словно неведомой силой тянет вместе выйти в ночь и под звезды. Вылезли тихо, он ждет, а потом мы тихонечко и на цыпочках отходим…

– Жора! Жорочка! Как хорошо! Боже, а звезд сколько!

Небо усыпано тысячами звезд, и я замираю, мне кажется, что от этого звездного света все, как будто словно днем озаряется ими в причудливом свете. Рядом в темноте, за темным обводом палатки тихонечко журчит ручей, а еще ближе родное и такое любимое плечо Жорки. От него чуть пахнет дымком костра и тем необъяснимым и волнительным, но его запахом, от которого у меня замирает сердце, когда я его вдыхаю, уткнувшись в его грудь.

Мне на душе так хорошо, что хочется прыгать, скакать, орать во все горло. Но все наши ребята уже утихомирились и спят, или делают вид, что спят. Хотя, спят, наверное, уже так, как натопались с рюкзаками за спинами. Я тоже страшенно устала, но меня охватило такое состояние, словно я в полудреме какой-то, словно во сне, но это, с одной стороны, а с другой, я все жду и жду чего-то от наших поцелуев и все никак не могу остановиться.

Кто бы подумал, что я, такая правильная и строгая во всем, что касалось всегда отношений с мальчиками, так сама буду во всем нарушать свои же принципы. А еще, я совсем не раскаиваюсь в том, что делаю сейчас с ним, наоборот, мне все время хочется этого с ним и я как дурнушка, лезу, и лезу к нему с поцелуями, со своими распухшими и покусанными губами. Каждый раз, когда я касаюсь его губ, во мне что-то звериное шевелится и просыпается, словно я тигрица какая-то. И пока я прижимаюсь к его горячим, и плотным губам, у меня внутри что-то, волнующее, поднимается, обдавая тело тревожной и теплой волной, увлекая сознание куда-то вглубь во тьму – тьмущую ощущений неожиданных и тянущих за самое живое, что есть во мне от женщины. Я и пугаюсь этого и хочу опять ощущать все, а сознание-то подключается и пробует донести до меня, чтобы я не увлекалась, остерегалась чего-то, и как только я с тем соглашаюсь, новая волна от поцелуя сметает, отбрасывает все сомнения, и опять я жду, хочу начать все сначала. Эти желания как наркотики, правда, которых я никогда не употребляла, но так их действие представляла и сравнивала себя. Я становлюсь наркоманкой поцелуев, ощущений его рук, крепкого и сильного тела. Я становлюсь кошкой, которая ждет угощений его губ, изгибаясь, растворяясь в его объятиях, ощущениях его прикосновений.

– Идем! Идем дальше. Ребята услышат. – И мы, взявшись за руки, осторожно идем вдоль горной реки, по еле различимой тропе, спотыкаясь о корни и камни. Но в ушах только шум воды на перекатах.

Мое сердце колотится, и я жду от него чего-то такого необычного, что так непонятно, и так волнует, я чувствую, и голос мой выдает меня.

– Жора! Жорочка! – обнимаю его…

Руки и ноги трясутся. Тянусь к его лицу и обжигаюсь его дыханием. Поцелуй. Еще и еще, до нервной дрожи.

Его рука скользит, на секунду замирает и, вот я уже ощущаю ее прохладную, крепкую под своим толстым, и колючим свитером. Его ладонь мягко и медленно поднимается, рука следом задирает край свитера. Я жду. Напряглась так, что слышу, как звенит тишина. Потом прикосновение к груди. Легкое, но сразу же кружится голова, и я хочу еще, но ноги не держат. Сажусь, ускользая из-под руки, он садится рядом. Обнимает, ищет губы, целует. Что-то шепчет, чего я не слышу, так как жду, жду его рук, прикосновений, объятий…

В голове проносятся мысли. Что ты хочешь? Ты хочешь его? Обжигаюсь от таких мыслей и желания. А как? Что он будет делать? Как? Что делать мне? Все снимать или как? А потом вдруг стыдливая мысль. Я же не вымылась там! Я же думала, нет! я хотела, но не для этого просто для чистоты, гигиены. Я что-то все время крутилась и хотела налить воды из чайника, но что-то все время мешало. То Володька, то Жорка. Хотела сделать все незаметно, но как-то не получалось и мне все время что-то мешало. Наконец, я смогла и уже повернулась с кружкой в руке, как тут сестра. Ты зачем, ты куда? Ребята обернулись. Я отшутилась, и пришлось эту воду пить, как будто бы это чай. Так, и легла. А теперь не смогу перед ним. Стыдно и я страшно стесняюсь этого.

С трудом, пересиливая себя, отклоняюсь от его горячих, настойчивых губ. Он уже рядом лег, тянет, плавно опрокидывает на спину и удерживая меня…

Камни. Холодные, колючие, больно врезаются в спину и впиваются в ноги. Потом он наваливается и уже больно так, что я легонечко вскрикиваю. Жора не понял. И еще сильнее давит, прижимает. Его рука снова под свитером. Я вся трепещу в ожидании прикосновений к груди. Жду. Ладонь медленно лезет по телу и опять задирает свитер. От волнения перестаю дышать. Пальцы его коснулись чашечки лифчика и тут же прижали, осторожно сжали грудь.

– Ах! – невольно вырывается у меня.

Он прижимается телом и давит, придавливает так, что еще секунду и я… Я стону от нестерпимой боли в спине. Он опять не понял, тогда я ему.

– Больно! Жорочка! Очень больно…

– Я! Я не хотел! Прости! – И рука его сразу же исчезает. Мое тело освобождается от его тяжести.

– Уф! – невольно вздыхаю.

– Что? Что я так плохо сделал? Прости!

– Да просто не то, что ты думаешь! Камни! Эти холодные и колючие! Я легла, потом ты на меня, Жорочка. А мне же ведь больно! Я же нежная девочка.

– Ой, прости! Я не подумал. Моя принцесса на горошине!

– Ничего себе! На горошине! Я же не в цирке и не жена йога! И потом, как это ты назвал меня?

– Принцесса на горошине, – повторяет он.

– Нет! Не так! Повтори! Снова скажи.

Он повторяет, и только на третий раз слышу я.

– То-то же! Понял, ты Снежный человек? Так кто я?

– Моя принцесса!

– Вот так-то!

Жорка садится и тянет меня к себе на колени.

– Так не будет тебе колко?

– Не знаю, но….

Только повернулась спиной и стала присаживаться, как тут же почувствовала…

Э нет! Так к нему мне садиться никак нельзя. У него такая там твердость, что мне теперь с этим надо осторожнее. Он, видимо, это понял и зашевелился… Различаю его фигуру смутно, но руки он отпустил и совсем не держит меня. Захожу сзади него и присаживаюсь, упираясь спиной в его спину и говорю ему:

– Вот так мне с тобой теперь можно, а так как ты рассчитывал мне еще рано. Тебе понятно?

– Понятно. А когда будет можно?

– А вот когда ты перейдешь на пятый курс да поумнеешь, и тебе за это мичманку дадут поносить на твоей непутевой голове, вот тогда, как ты говоришь, меня будет можно или так, как это у всех нормальных женатых людей. Понятно?

– Теперь понятно, но это же долго, еще целый год!

– Вот и хорошо. Ты помучайся и подумай хорошенько, а то мне твои настроения в последнее время совсем не нравятся. А это тебе приз. Как только на пятый, так… Ну что, понял, что ждет, тебя, курсант Жорж!

Его спина просто огромная и я на нее опираюсь, чувствую, что и он слегка опирается на мою.

– Ну, что ты замолчал, говори, Карлсон, как ты меня любишь или ты будешь мне говорить, пока мы лежим.

– Не лежим, а сидим. Ну, чего ты испугалась? Почему я должен к тебе спиной повернуться, я так тебя плохо чувствую.

– Конечно! Так как ты хотел, то я тебя прекрасно почувствовала. Тоже мне придумал? Знаешь что, Карлсон, мне надо отойти в сторонку, а я боюсь. Посиди и не оборачивайся, пока я тебе не скажу. Понял?

– Понял, понял… – немного недовольно бурчит мой Карлсон, но сидит и ждет, пока я тихонечко пытаюсь сделать нужное мне срочное дело.

Срочно получается, а вот тихонечко нет! Поэтому я ему.

– Жорка, пой, пой что-нибудь. Громко! Еще громче! Ну же, не подслушивать!

Жорка что-то гудит и я ему, подпевая, наконец-то ловлю руками и заправляю на себе трусики. При этом так тороплюсь, что почувствовала, как замочила свои трусики. Секунду размышляю, как поступить. Теперь так как раньше мне не удастся спать, трусики мокрые и мне обязательно их надо снимать. Иначе застужусь. От земли ведь холодно.

– Жорка, хватит гудеть. Сидишь и гудишь как трансформатор, ребят разбудишь. Теперь вот что. Сиди и не дергайся. Понял! Сиди, как сидишь. Мне срочно надо себя привести в порядок. Все, все… Будь добр, посиди смирненько, а я рядом переоденусь.

Жорка замер, и смирно сидит. Я сажусь на холодные камни и чувствую, что мне так нельзя даже секунды сидеть, застужусь. Господи, что же мне делать? Так и стою, согнувшись, со спущенными трусиками, попка мерзнет, а я не знаю, что же мне делать…

– Жора! Жорочка, помоги мне.

От неудобства того, что происходит, и того, что мне надо как-то присесть, а без его участия не обойтись, и я, сгорая со стыда и нелепости своего положения и того, что мне приходится просить его, почти шепчу ему…

– Жорочка, мне надо снять с себя… – а дальше и говорить боюсь, стыдно.

Откуда и как он догадывается, что мне надо. Он тут же стягивает с себя свитер и передает его мне.

– Садись и не мучайся. А я все же спою. – И опять начинает гудеть.

Присела на его мягкий и теплый свитер и теперь уже ничего не боюсь, быстро оголяюсь. Жорка все это время гудит и гудит. И пока я мучаюсь от неудобства своего нелепого поведения, Жорка мой на высоте! Наконец-то я заканчиваю и ему…

– Пятерка тебе за поведение и за помощь спасибо.

– И все!

– И все! А что ты еще хотел? – И не даю ему договорить, а сама вместо него…

– Вот, думаешь, жаль! Такой момент упущен! Ничего, ничего, я так из-за тебя, между прочим, страдаю. Вот если бы ты мне не предлагал глупости и не сажал меня на…

Он живо все понял и подключается.

– На острые камни.

– Точно! На такой острый камушек, – поправляю я. – Вот и не было бы со мной таких неприятностей. И не говори мне больше ничего, помолчи! Все, мне холодно, идем спать. Но он…

– Жорка, Жорка! Ну, что ты меня сейчас свалишь с ног! Вот же медведь, хорошо, что такой теплый! – Он сгреб меня и целует, а я ему.

– Жорка, ну ты и медведь! Но, хороший, хороший и горячий! Очень, очень!

Теперь я уже не даюсь. И сколько он не старается, я все время уклоняюсь, верчусь и не даюсь ему.

Он же ведь так и не знает почему! Я же ему не скажу, что я там не мылась, особенно после того, как замочила свои трусики. А он так и не догадывается! Тоже мне, поручик Ржевский!

И только сегодня, спустя много лет, на все его вопросы, почему тогда уклонялась и не поддавалась, я могла бы ему, улыбаясь, ответить…

– Сейчас я в походы с курсантами не хожу и вечером перед сном под душиком теплым себя умываю. А тогда я стеснялась. Ведь тогда там не было моего теплого душика на ночь, вот потому я и уклонялась. И если бы он спросил: – А сейчас?

И сейчас и потом, ах, если бы ты, мой Медвежонок, мой Карлсон, не уходил тогда из училища и остался, я бы и не уклонялась! Никогда бы не уклонялась!

Эх, каким же ты был глупышкой, мой Жорка и со своим уходом лишился такого приза! А зря! Ведь я готовила себя, и так старалась, берегла свою невинность для тебя и не моя вина, что тогда я не смогла и не отдалась. Тогда я все еще оставалась наивной и бесхитростной девчонкой и всерьез считала, что только после нашей свадьбы буду отдавать ему себя словно лакомство, словно приз и долгожданное блюдо.

Но, что поделать, когда так распорядилась судьба? Так жизнь тогда рассудила и разбросала нас кого куда и с кем, отчего у меня потом еще много лет все никак не получалось расстаться со своей детской наивностью и мечтами. И, может, от того, я все никак не могла обустроить свою личную жизнь с ними, такими непохожими на моего мальчика, чистого и такого благородного Жорку…

И я, нет да нет, а все ждала и надеялась, что мой мальчик, мой Жорка, объявится и найдет, наконец, меня, вернется ко мне, и уж тогда я не упущу, не отдам его никому и никогда!

Но время шло, жизнь неумолимо текла, и нас ее мощной рекой завертело и закружило и окончательно разъединило.