Читать книгу Адская машина принуждения к свободе - Татьяна Александровна Югай - Страница 5

Во время чтения книг Гайдара у меня в голове крутились три первые строки, и читатель позже поймет почему. Сам же он взял в качестве эпиграфа три последние. Символично воссоединить их здесь.

На мой взгляд, наиболее полно, откровенно и цинично Гайдар высказал свою позицию в книге «Государство и эволюция», написанной в августе-сентябре 1994 г. и впервые опубликованной в 1997 году. Книга писалась по горячим следам после его второго хождения во власть в сентябре 1993 – январе 1994 г. в качестве исполняющего обязанности Министра экономики РФ. Забегая вперед скажу, что и в этой научно-популярной публикации Гайдар не дал убедительного теоретического обоснования необходимости приватизации. Вместе с тем здесь в концентрированном виде представлены основные постулаты антигосударственной (в буквальном смысле) концепции автора российских либеральных реформ. В известном смысле книга носит программный характер и позволяет понять идеологию и мотивацию российского неолиберализма. При этом автор рассматривает Россию в неолиберальную лупу, которая искажает историю страны и преувеличивает недостатки, а на Запад смотрит сквозь уменьшительные линзы, которые превращают его противоречия и пороки в милые, как у любимой женщины, несовершенства. Учитывая данное обстоятельство, я остановлюсь на содержании этой книги более подробно.

Основные постулаты книги:

1) Важнейшая для России историческая дилемма может рассматриваться как традиционное противопоставление «Восток – Запад» [9, c.12].

2) «становой хребет европейской цивилизации – пронесенное через века, воспитанное веками убеждение в легитимности частной собственности («священное право частной собственности») [9, c.19, 31].

3) Для России характерны признаки «азиатского способа производства», по Марксу. «Отсутствие полноценной частной собственности, нераздельность собственности и административной власти при несомненном доминировании последней, властные отношения как всеобщий эквивалент, как мера любых социальных отношений, экономическое и политическое господство бюрократии (часто принимающее деспотические формы) – вот определяющие черты восточных обществ» [9, c.12—13].

4) Традиционный, отсталый Восток обречен веками догонять прогрессивный Запад. Таким образом, косному и регрессивному Востоку противопоставляется передовой Запад.

Рассмотрим эти тезисы. Начнем с такой экзотики, как «азиатский способ производства». Это понятие встречается в ранних трудах Карла Маркса, в частности, «Экономические рукописи 1857—1859 годов» [29]. В предисловии к «Критике политической экономии» Маркс, писал: «азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить, как прогрессивные эпохи экономической общественной формации» [28, c.7]. Научное сообщество неоднократно обращалось и возвращалось к толкованию и осмыслению этого высказывания. Наиболее оживленные дискуссии между советскими учеными – сторонниками и противниками концепции азиатского способа производства, как такового, имели место в конце 1920-х – начале 1930-х гг. и в 1960 —1970 гг. Как справедливо отмечает Вячеслав Волков, «самая загадочная тема в теоретическом наследии К. Маркса – азиатский способ производства. Прошедшие дискуссии смогли восстановить аутентичный взгляд классика на данную проблему, но не привели к единому мнению на существование рассмотренного К. Марксом феномена в истории» [6].

Масло в огонь подлила оригинальная «теория гидравлического государства», выдвинутая Карлом Виттфогелем. Согласно этой концепции, ирригационный способ земледелия приводит к развитию бюрократии и, как следствие, к усилению авторитаризма; возникает восточная деспотия, или «гидравлическое государство» (hydraulic state)» [11]. Примерами гидравлических обществ, по Виттфогелю, являются Древний Египет, царство Цинь в Китае, Ассирия, города-государства Нижней Месопотамии, государства Древней Мексики и т. д. [262, c.166].

Примечательно, что Виттфогель включил в эту сложную классификацию Киевскую Русь и послемонгольскую Россию, хотя в Древней Руси строительство гигантских ирригационных сооружений не практиковалось. Дело в том, что книга известного историка-китаиста Виттфогеля является не только научным, но и политическим проектом. В молодости он был сторонником марксизма, а в зрелые годы переквалифицировался в убежденного антикоммуниста. Вот уж поистине – от любви до ненависти один шаг! В главе 9 «Взлет и падение теории азиатского способа производства», он подробно анализирует взгляды Маркса, Энгельса и Ленина, а в заключительной главе делает на этой основе вывод о том, что СССР – это «азиатская реставрация России». Во-первых, революция 1917 года была возвращением старого азиатского наследия в новом обличье. Во-вторых, описанное в работах классиков марксизма-ленинизма социалистическое общество имеет большое сходство с моделью азиатского способа производства [262, c.372—398, 438—440].

Следует отметить, что исследования азиатского способа производства в нашей стране и за рубежом осуществлялись, в основном, историками-востоковедами. Одним из немногих экономистов, который довольно последовательно изучал эту тематику, является Рустем Нуреев. По вполне понятным причинам, до перестройки Нуреев в своих публикациях строго придерживался марксистских взглядов [35, 36]. В 2007 году он чувствует себя более свободным и интерпретирует азиатский способ производства с позиций неоинституционализма. В совместной статье с Юрием Латовым он полемизирует с Президентом Владимиром Путиным, который, по их мнению, «видит путь к устойчивому экономическому росту в централизации государственной власти». В рамках этого заочного спора, в духе соревнования Эллочки-людоедочки с Вандербильдихой, они рассматривают «институциональный генотип» российского общества и, в частности, анализируют такой базовый институт командной экономики («восточного деспотизма») как власть – собственность». Опираясь на концепцию Виттфогеля, они интерпретируют развитие российской цивилизации, «как конкуренцию двух институциональных систем («институциональных матриц») – власть-собственность contra частная собственность».

По их мнению, «радикальные экономические реформы в России, став закономерным результатом упадка командной экономики советского типа, не прервали существование институтов власти – собственности, а трансформировали их». Авторов беспокоит вопрос о том, не произойдет ли снова откат к азиатчине? Они пишут: «Констатация сохранения и даже усиления институтов власти-собственности заставляет задуматься о степени необратимости радикальных рыночных реформ 1990-х гг. Ведь история стран Востока знает немало периодов временного усиления институтов частной собственности („феодализации“). Однако в восточных обществах приватизация всегда выступала как временный отход от генеральной линии развития, как подготовка нового витка централизации в соответствии с циклом власти-собственности. Не ждет ли и Россию аналогичная реставрация?» [37].

Не обошел своим вниманием азиатский способ производства и Михаил Восленский, автор культовой книги «Номенклатура», в которой он довольно поверхностно воспроизводит концепцию Виттфогеля [8, c.620]. При этом Восленский дополняет и исправляет Виттфогеля. «Логика приводимого Виттфогелем материала сама подталкивает к выводу: „азиатский способ производства“ возникал не только в обществах с ирригационным сельским хозяйством, это лишь частный случай. Общая же закономерность состоит в том, что тотальное огосударствление применяется для решения задач, требующих мобилизации всех сил общества». После такой корректировки ему уже нетрудно прийти к широкому обобщению: «…метод тотального огосударствления может быть применен всюду, где есть государство, значит, и в наши дни. А не может ли быть, что реальный социализм и есть „азиатский способ производства“, обосновавшийся в XX веке?» [8, c.623].

Новейшей версией теории гидравлического государства является термин «бензиновое государство» в интерпретации Андрея Рябова, главного редактора журнала «Мировая экономика и международные отношения» ИМЭМО РАН. «В самом общем смысле «бензиновое государство» предполагает критическую зависимость экономики страны от добычи и экспорта нефти… Российская Федерация прочно интегрировалась в современный мировой порядок как поставщик важнейших полезных ископаемых, прежде всего, энергетических ресурсов для индустриальных и быстро индустриализирующихся государств. И от выполнения ею этой роли в решающей степени зависит устойчивость внутреннего и международного положения страны» [45]. Прискорбно, но факт. Однако важно, как поворачивает этот общепризнанный факт Рябов. Он утверждает, что «бензиновое государство» – это не только упомянутая выше экономическая модель, государственный механизм, оберегающий и укрепляющий эту модель, но и организованная определенным образом система общественных отношений, иерархия социальных групп». Уже ближе к Виттфогелю и его гидравлическому государству!

При этом, по Рябову, «„бензиновое государство“ в его нынешнем состоянии не может быть социальным, сбалансированным, учитывающим интересы большинства населения. Таким, каким являются государства в развитых странах мира». А теперь похоже на стенания Нуреева-Латова. «Для „бензинового государства“ реформы – это не средство перехода к более высоким формам социальной и экономической организации общества, а, прежде всего, инструмент оптимизации существующей системы, избавления ее от всего лишнего, обременяющего». И совсем уже интересно о приватизации природных ресурсов. «Что же касается формы собственности на глобальные ресурсы, то относительно перспектив „бензинового государства“ этот вопрос не имеет принципиального значения. Поскольку очевидно, что правящая элита согласится на масштабную приватизацию ведущих нефтяных и газовых компаний лишь при условии, что по завершении этого процесса контрольные пакеты акций этих корпораций останутся в ее руках» [45].

Следует отметить идеологическую направленность, которую в последние годы приобрели дискуссии по этой проблематике. Андрей Колганов справедливо отмечает: «Важную роль в распространении концепции „власти-собственности“ сыграла, вероятно, идеологическая мода рубежа 1980-1990-х годов, когда широкую популярность получили любые идеи, позволявшие негативно оценивать социалистическую систему… На базе этой концепции гипертрофированная роль бюрократии в экономической системе советского типа становится поводом для отождествления социалистического строя с экономическим строем азиатских деспотий… При этом выстраивается линия преемственности между средневековой Россией, СССР и современной российской экономикой, все беды которой объясняются сохранением тяжелого наследия „власти-собственности“» [24].

После краткого экскурса в историю вопроса возвратимся к исходному постулату книги Гайдара. Вызывает недоумение вопрос, почему он взял за основу своей конструкции столь шаткую и спорную концепцию как азиатский способ производства? Почему вопреки всем законам истории поместил Россию ХХ века между первобытно-общинной и рабовладельческой формациями (античностью, по Марксу)? И если он действительно считал СССР и Россию настолько замшелыми реликтами цивилизации, неужели действительно рассчитывал за несколько месяцев выдернуть страну из тысячелетней отсталости, где она столь прочно, на его взгляд, укоренилась? Представляется, что ответ на эти сугубо риторические вопросы лежит в другой плоскости. Горькая правда заключается в том, что идеолог либеральных реформ намеревался демонтировать не только и не столько социализм, но и всю российскую государственность, как таковую, коль скоро вся российская история и цивилизация были неправильными, незападными, непрогрессивными, а Россия тысячелетиями блуждала в тупиковом ответвлении истории.

Характерно следующее утверждение Гайдара: «Лишь в XIX веке „Запад“ и „Восток“ по-настоящему встретились. Эта встреча показала преимущества западной системы: экспансия в самых разных формах шла с запада на восток и никогда в обратном направлении…» [9, c.18]. Если, конечно, не считать трехсотлетнее татаро-монгольское иго! Одной полуфразой Гайдар подписал приговор Востоку с его тысячелетней историей Китайской, Османской, Персидской империй, цивилизаций Индии и Ближнего Востока.

Не удивительно, что после такого заявления следует тезис о том, что «с XVI века проявилось легшее в основу всех последующих конфликтов главное обстоятельство – Россия оказалась в положении перманентно догоняющей Запад цивилизации». При этом автор нисколько не сомневается, что Россия должна непременно догонять Запад. Он рассматривает два возможных ответа на европейский вызов. «Первый: попытаться перенимать не структуры, воспроизводящие экономический рост, а только его результаты, идя при этом „своим путем“; …используя государственные структуры для экономического скачка, для преодоления отставания». Другая стратегия заключается в том, чтобы «изменить само устройство социально-экономической системы, попытаться снять многовековые наслоения, восстановить прерванное социальное и культурное единство с Европой, перейти с „восточного“ на „западный“ путь, пусть не сразу, постепенно, но взрастить подобные европейским институты на российской почве и, опираясь на них, создать мощные стимулы к саморазвитию, инновациям, предпринимательству, интенсивному экономическому росту. Но это неизбежно означает „укоротить“ государство» [9, c.48]. Вполне понятно, что его сердцу был любезен именно второй путь, на который он безжалостно выволакивал Россию в лихих 1990-х годах.

Далее Гайдар бегло анализирует прозападные реформы Петра I, однако, и они его не устраивают. «В петровской политике обе альтернативные линии причудливо переплетаются, и все же опора на государственную силу, машину принуждения явно преобладает. Разумеется, Петру и в голову не приходило хоть в чем-то ослабить государство, но, наоборот, он стремился резко усилить его как главный инструмент для решения национальных задач. Самое яркое наглядное свидетельство характера петровских модернизационных усилий – увеличение государственного финансового гнета» [9, c.49]. А тот факт, что «слаборазвитая страна» должна была постоянно противостоять и довольно успешно агрессии столь любезного автору Запада, он даже не упоминает.

В книге «Долгое время», изданной в 2007 году или 10 лет спустя после «Государства и эволюции», оценки значительно смягчаются. Он снисходительно замечает, что Россия в XI—XIII веках «удаленная от центра европейских инноваций и потому относительно малоразвитая, была… со всей очевидностью европейской страной». Однако недовольство автора по-прежнему вызывает то, что «догоняющее развитие» испокон веков шло в неправильном русле. «Российская политическая элита хотела заимствовать не европейские институты, на которых базируются достижения Западной Европы, а военные и производственные технологии, опираясь при этом на финансовые ресурсы государства, не ограниченные ни традициями, ни представительными органами» [10, c. 260, 273—274]. Не вдаваясь в подробности, хотела бы привести только один пример, разоблачающий надуманность этой игры в догонялки, которую нам упорно хотят навязать. Именно массово копируя западные технологии, а не западные институты, Китай под руководством компартии не только догнал, но и перегнал страны семерки и уже идет вровень со США. А по некоторым показателям, таким как развитие 5G технологий, обогнал Запад.

Причина отставания Востока от Запада, согласно упрощенному схематичному подходу Гайдара кроется, конечно же, в отсутствии частной собственности. «Отсутствие традиции глубокой легитимности собственности – вот что трагически отличало Россию от Европы. Отсутствовал, по сути, главный психологически-культурный стержень, на котором крепилось все здание европейского капитализма» [9, c.55]. Предельно упростив теорию Маркса и ее воплощение при социализме, Гайдар сводит их к примитивной схеме. «Экспроприация частной собственности – государственно-бюрократическая собственность – частно-бюрократическая. Вот формула развития социалистического общества от рождения до гибели». И отмечает далее, «В принципе мы здесь сталкиваемся с частным случаем общей проблемы всех восточных деспотий, о чем уже говорилось, – универсальным стремлением чиновников „приватизировать“ свою власть, превратить ее в собственность» [9, c.94].

Вот здесь обнажается голая и неприглядная истина. Эффективность частной собственности не при чем. Главное – скачок из неволи азиатского способа производства в царство западной свободы. Для этого нужно демонтировать государство (причем любое, не только социалистическое, но и капиталистическое, феодальное), а сделать это возможно, лишь выбив из государственной конструкции краеугольный камень – государственную собственность. Вот и получается, что приватизация – это не экономический, а политический проект. Дальнейший анализ покажет именно политическую направленность приватизации 1990-х годов в России, которая проводилась под прикрытием радикальной экономической реформы.

Дальше начинается самое интересное – идеолог и зачинатель либеральных реформ объясняет логику приватизации в России. Он постепенно готовит читателя к этому, начав с того, что «номенклатурная приватизация» в СССР началась задолго до его развала, а российская приватизация была закреплением статуса-кво. Далее, повествует он, «начались „пожарные реформы“, и была призвана команда „камикадзе“. Нас позвали в момент выбора. До этого времени номенклатурная приватизация развивалась по классическому при „азиатском способе производства“ сценарию: приватизация как тихое разграбление сатрапами своих сатрапий. В средние века этот процесс мог тянуться десятилетиями, при современных темпах хватило и трех лет (1989—1991), чтобы увидеть дно колодца. Но принципиальные черты остались те же: келейная, паразитическая приватизация без включения рыночных механизмов и смены юридических форм собственности» [9, c.127 -129].

Он видит историческую заслугу своего либерального правительства в переломе характера процесса. «Если до конца 1991 года обмен власти на собственность шел в основном по нужному номенклатуре „азиатскому“ пути, то с началом настоящих реформ (1992) этот обмен повернул на другой, рыночный путь… Открытая приватизация – поворотное историческое дело, мирный, цивилизованный эквивалент революции» [9, c.130—132].

Заключительная, самая интригующая часть книги «Государство и эволюция» посвящена авторскому видению роли государства после лишения его собственности, т.е. экономической кастрации. Он утверждает: «Если приоритет – модернизация страны, расчистка социально-экономического пространства для развития современного общества, то перечень обязанностей государства достаточно четок и локален. Государство должно… обеспечить неприкосновенность частной собственности, произвести разделение собственности и власти и перестать быть доминирующим собственником, субъектом экономических отношений в стране. Государство должно вести активную политику в области борьбы с инфляцией и стимулирования частных (в том числе иностранных) инвестиций, энергично проводить антимонопольную политику» [9, c.158].

Гайдар ставит во главу угла неприкосновенность частной собственности, а потом скороговоркой, через запятую перечисляет всё остальное. «Государство должно брать на себя заботы об экологии, образовании, здравоохранении, развитии науки, культуры, о бедных и нетрудоспособных». «Важнейшая задача государства сегодня – борьба с уличной преступностью… и с мафией, которая во многом определяет экономические процессы в стране, выкручивает невидимую руку рынка». При этом он хочет лишить государство не только собственности, но и доходов. «Государство должно ограничить и свой „рэкет“, свои аппетиты по части налогов. Это вполне достижимо, если не государство становится основным инвестором в экономику» [9, c.158].

Он считает, что «это один государственнический подход. Эффективное и недорогое государство по возможностям страны, нужное, чтобы обеспечить динамичное развитие общества на пороге XXI века» [9, c.158—159]. А я бы охарактеризовала этот подход как антигосударственный. Завершает он антиутопию о государстве-дешевке оптимистически. «Если удастся „расшить“ социально-экономическое пространство, завершить либерально-демократическую эволюцию государства, тогда Россия имеет все шансы занять достойное место в цивилизации XXI века» [9, c.168]. Остается гадать, каким он видел достойное место России в западной земле обетованной? Подобно бывшей Югославии, Украине, Ливии и т.п.?

В крестовом походе неолибералов против государства имеется российская специфика. Обращает на себя внимание особая ненависть Гайдара к такой функции государства, как защита граждан от внешней агрессии. Он изображает российских правителей и советских руководителей, как параноиков, сидевших в осажденной крепости. Любой человек мало-мальски знакомый с историей России понимает, что в силу своего географического положения, обширности территории, физического рельефа местности, а главное – богатства природных ресурсов, страна всегда была вожделенным объектом для завоевателей и с Востока, и с Запада. Поэтому призыв к всеобщему и полному разоружению означает сдачу крепости без боя. Он пишет: «Гипертрофированный военный сектор – самый яркий, но отнюдь не единственный пример крупномасштабной, бессмысленной с точки зрения благосостояния людей экономической деятельности» [9, c.140—141]. Удивительно, что это пишет человек, живший в эпоху холодной войны!

Известный историк СССР и России Маршалл Голдман опубликовал в 2003 году книгу под очень характерным названием «Пиратизация России. Российская реформа идет наперекосяк». В ней он придерживается прямо противоположных взглядов на конверсию оборонной промышленности и предупреждает, что чрезмерность шоков может привести к тяжелейшим социальным последствиям. «В лучшем случае переход от военного к гражданскому производству является трудным. Если в дополнение к этому экономика также переходит от централизованного планирования к рыночной системе, то почти неизбежно будут массовая безработица и закрытие заводов. Немногие правительства, даже недемократические, могут пережить такую радикальную операцию. Русские люди известны своей способностью переносить огромные лишения и страдания, но столь резкое сокращение военных расходов и введение жестких бюджетных ограничений (без субсидий) могли вызвать массовые уличные протесты и вероятное насилие. Вряд ли это было подходящим временем для запуска других далеко идущих социальных экспериментов, таких как приватизация крупных государственных предприятий. Но такие реформаторы, как Гайдар и Чубайс, пришли к выводу, что ждать еще опаснее» [131, c.23—24]

Финал книги «Государство и эволюция» сдержанно оптимистичный. «Крушение бюрократической империи под воздействием разъедающей коррозии имущественных интересов бюрократической олигархии, приватизация власти – закономерный финал любой „восточной“ империи. Он означает конец определенного витка, цикла в ее развитии. Россия сегодня имеет уникальный шанс сменить свою социальную, экономическую, в конечном итоге историческую ориентацию, стать республикой „западного“ типа» [9, c.165—166].

Еще раз обратим внимание на то, что описывая процесс приватизации, Гайдар так и не поведал нам, в чем именно экономическое, а не политическое или историческое преимущество частной собственности над государственной. При этом он намеренно избегает дискуссий о моделях с различным соотношением частной и государственной собственности. Характерным для рыночного фундаментализма является следующее высказывание. «Социальное государство или свободный капитализм… Тема для академического спора! Ни фон Хайек, ни лорд Кейнс не создавали свои теории применительно к номенклатурно-„азиатскому“, находящемуся под мощным криминальным воздействием государству. Сменим систему, построим хотя бы основы западного общества – вот тогда и станут актуальны эти проблемы» [9, c.166]. Вот и получилось, что сменили систему по западному лекалу, а получили бандитский капитализм. Кстати, нужно отдать им должное, Гайдар и Чубайс честно предупреждали, что сначала у нас будет бандитский капитализм, как переходная стадия к светлому западному будущему. Однако никто не подозревал, что они совершенно сознательно строили его!

Следует отметить, что демонизируя государство, Гайдар пользуется расхожими клише неоинституционализма, в частности, теорий прав собственности и общественного выбора, хотя в работе эти термины не упоминаются, так же как нет ни одной ссылки на их авторов. Придется обратиться к трудам неоинституционалистов в поисках неолиберального Грааля. Об этих и других теориях речь пойдет в последующих главах книги.