Читать книгу Адская машина принуждения к свободе - Татьяна Александровна Югай - Страница 6

В России за реформаторами прочно закрепилось коллективное прозвище «Чикагские мальчики» по аналогии с их чилийскими предшественниками. Однако наши реформаторы в Чикагском университете не обучались и учителя к ним приехали на дом. В 1990-х годах гарвардская профессура избрала нашу страну как очередной полигон для испытания неолиберальных концепций, которые они до этого уже апробировали в Чили, Боливии, Польше и далее везде. Однако они явно переоценили свои возможности и недооценили комплексность задачи, поскольку масштаб и богатство России даже после демонтажа КПСС и распада СССР никуда не делись. В самом начале реформ в Москву высадился десант из Гарварда, к которому примкнул шведский гражданин мира Аслунд. Он вспоминает, что приехал в Москву через две недели после путча 1991 года, несколько дней провел в правительственных коридорах, пытаясь протолкнуть свои радикальные идеи, а главное трудоустроиться в качестве иностранного консультанта. Когда он, пав духом, собрался улететь восвояси, случайно встретил в аэропорту Александра Шохина, который пообещал познакомить его с Гайдаром [39, c.33].

Заокеанские гости приехали не с пустыми руками, а с домашними заготовками, т.е. расхожими концепциями либеральных реформ, разработанными в университетах Чикаго и Гарварда. Надо сказать, что к тому времени произошла очередная мутация неолиберализма, который, осознавая свою научное бесплодие, инкорпировал в себя идеи неоинституционализма.

Рецептурные книги американских шеф-поваров содержали неудобоваримую смесь популярных в то время неоиституциональных концепций, главным образом, теоремы Коуза (права собственности), теорий общественного выбора, рентоориентированного поведения (rent seeking) и контрактов. Именно эти концепции были буквально притянуты за уши для обоснования приватизации. Понимая невозможность доказательства гипотезы о более высокой эффективности частной собственности по сравнению с государственной на своем поле, т.е. в рамках неоклассической экономической теории, неолибералы, ничтоже сумнящеся подменили теорию. Благо, в то время российская научная общественность находилась в шоке и не следила за руками заморских магов. Характерно то, что основные участники приватизационной драмы в России, как выяснилось позже, являлись адептами разных ветвей неоинституционализма. Впоследствии они сделали блестящие академические карьеры, разъезжая по миру с лекционными турне и публикуя ретроспективные анализы приватизации в России и других постсоциалистических странах. Здесь я рассмотрю серию трудов авторов, оказавших наибольшее влияние на концепцию программы приватизации в России.

Аслунд отстаивал необходимость ускоренной приватизации с позиции теории общественного выбора, в то время как Андрею Шлейферу была больше по душе теорема Коуза, а Джеффри Сакс теперь вовсю открещивается от своей причастности к приватизации и даже публично покаялся. Теперь он сменил ориентацию и подвизается на ниве борьбы с бедностью под эгидой Всемирного банка.

Шлейфер и Роберт Вишны в статье «Приватизация в России: первые шаги» раскрыли свои взгляды на теоретические основы приватизации. Они исходят из ряда предпосылок, которые приписывают Коузу. 1) если права собственности полностью определены между группой агентов, они могут договориться об эффективном способе использования активов; 2) во многих случаях неэффективное использование ресурсов проистекает из плохо определенных прав собственности; 3) коль скоро права собственности четко определены, не имеет значения, как именно они разграничены [210, c.138].

Авторы «фокусируются на ситуациях с плохо определенными правами собственности». Понятно, что они имеют в виду Россию накануне приватизации. «Государственные компании в России, как и в других странах Восточной Европы, являются примером того, как многие агенты обладают перекрывающими друг друга правами контроля над активами… Рабочие, менеджеры, министерства, местные органы власти и центральное правительство обладают определенными правами на денежные потоки и контролем за использованием активов, и во многих случаях эти права частично перекрываются. В этой ситуации теорема Коуза предсказывает неэффективный результат» [210, c.139].

По их мнению, «приватизация – это способ определения прав собственности между различными претендентами с тем, чтобы они впоследствии могли заключать эффективные сделки». Они рассматривают приватизацию «как перераспределение существующих прав контроля над активами компании между заинтересованными сторонами. Чтобы заинтересованные стороны согласились на это перераспределение, им необходимо получить компенсацию в виде дивидендов и доходов от приватизации. Российская программа приватизации в большинстве случаев пытается урегулировать конфликты между заинтересованными сторонами» [210, c.160, 142]. Они довольно откровенно, цинично и вместе с тем последовательно рассматривают программу приватизации в России с позиций торга приватизаторов с основными заинтересованными группами и их подкупа [210, c.139, 153—158].

В другой программной статье команда западных приватизаторов делает попытку дать экономическое обоснование приватизации. Однако из их рассуждений становится ясно, что дело совсем не в неэффективности государственных предприятий, а в том, что приватизация является составной частью «модели деполитизации», поскольку «во многих случаях механизмы политического влияния на фирмы разрушаются при приватизации фирм». Авторы проговариваются: «Несмотря на то, что конечной экономической целью приватизации является реструктуризация, приватизация всегда и везде является политическим явлением» [82, c.143—144].

По их мнению, совершенно оторванному от действительности, именно быстрая приватизация должна обеспечить массовую поддержку либеральным реформам. «Цель правительств, которые всегда начинают приватизацию, – заручиться поддержкой реформистских (или консервативных) политиков. Массовая приватизация особенно подходит этому мандату, потому что воспринимается широкими массами населения как единственная часть экономической реформы, которая может однозначно принести им пользу… Необходимость заручиться поддержкой реформ является политическим аргументом в пользу быстрой приватизации. Быстрая приватизация – это приватизация, которая дает большие политические выгоды с самого начала – именно то, что нужно реформистскому правительству» [82, c.147—148].

Аслунд, современный Воланд, в статье с бравурным названием «История успеха России», опубликованной в 1994 году в Foreign Affairs победно рапортует: «Невероятно, но большая часть российской экономики… была приватизирована всего за два года. Россия уже стала рыночной экономикой, но она находится в процессе давно назревшей и масштабной реструктуризации. Россия претерпела фундаментальные изменения и находится на правильном пути… Основные политические институты, такие как выборы президента, парламент и западная конституция уже существуют» [72].

Для обоснования радикальных реформ Аслунд взял на вооружение концепцию рентоориентированного поведения, которая является ответвлением теории общественного выбора. Это явление было впервые рассмотрено Гордоном Таллоком и об этом речь пойдет далее. В одном из интервью, Аслунд дает следующее определение: «Рентоориентированное поведение приносит прибыль выше рыночной, нежели при конкурентном рыночном равновесии. Рентоискательство – это попытка занять привилегированное положение на рынке с помощью государственных субсидий или нормативных актов» [71, c.2].

Применительно к России Аслунд использует понятие рентоискательства, чтобы обосновать необходимость шоковой терапии. Его логика в буквальном смысле убийственна, хотя достаточно примитивна. Так, по его мнению, рентоориентированное поведение было свойственно социалистической экономике, особенно в последние годы существования СССР, а на его развалинах буйно разрослось. [71, c.2]. Под рентоискателями он, начитавшись Восленского, понимает бывшую советскую Номенклатуру и, особенно, «красных директоров», столь ненавистных российским реформаторам и их западным советникам. Ранее я уже упоминала, что Гайдар в книге «Государство и эволюция» «анонимно» воспроизводит теории неоинституционализма, не приводя ни одной ссылки на них, что весьма странно для научного работника, а тем более руководителя НИИ. Одним из таких «безымянных» концептов, на который он опирается в книге, как раз и является теория рентоориентированного поведения.

Аслунд пишет: «Фундаментальная политическая проблема посткоммунистических стран заключается в том, что коммунистическое государство работало на небольшую элиту под названием Номенклатура, а не на людей… В конце коммунизма рентоискательство взлетело до небес, потому что власть имущие чрезмерно эксплуатировали слабость экономических и политических институтов, в то время как общество было в смятении. Поэтому посткоммунистический переход потребовал от реформаторов взять контроль над рентоискательством, которое усиливало экономическую и политическую власть Номенклатуры» [70, c.312].

Он утверждает, что «наихудшая угроза для посткоммунистической трансформации состоит в том, что группа, стремящаяся к извлечению ренты, консолидирует свою власть в условиях диктатуры, поддерживая окаменевшую контролируемую государством систему…, и чтобы покончить с ней требуется еще одна революция». По его мнению, «желательно максимальное нарушение непрерывности, чтобы вывести общество из старого государства и избежать дорогостоящего частично реформированного государства. Поэтому необходим сильный шок как на уровне общества, так и на уровне личности». Он с удовлетворением отмечает, что «десятилетие посткоммунистических преобразований подчеркивает его важность и многочисленные функции. У шока была жизненно важная психологическая функция, заставившая всех изменить свое мнение об экономике. В бывшем СССР прорыв в мышлении о [необходимости] макроэкономической стабилизации произошел только после обвала российской валюты в октябре 1994 года, который нанес необходимый шок российскому истеблишменту и заставил всерьез задуматься о стабилизации» [70, c.316].

Аслунд цинично отмечает, что «Россия подверглась многочисленным шокам: внешний дефолт, падение государственных доходов, резкое сокращение внешней торговли и смена политического режима. Эти потрясения открыли окно возможностей для фундаментальных системных изменений» [73, c.7]. Однако далее он весьма садистски сожалеет, что шок начала 1990-х был все-таки недостаточно сильным и восторженно приветствовал финансовый кризис 1998 года, как новый сильный шок. По его логике, «механизм извлечения ренты» сохранил устойчивость, и чтобы «разрушить его, действительно нужен такой шок, который бывает, когда дефицит страны слишком велик и [сохраняется] слишком долго, и сумма долгового бремени становится чрезмерной, как в случае с Болгарией в 1996 году и Россией в 1998 году. Именно этот тип финансового кризиса приносит изменения» [71, c.2].

Итак, совет первый, реформы должны быть как можно более быстрыми, радикальными и жестокими. Второй совет тоже напрямую вытекает из концепции рентоориентированного поведения. Необходимо как можно скорее лишить государство экономического фундамента, т.е. приватизировать государственную собственность, а заодно пресечь рентоискательство старой номенклатуры [70, c.316- 317]. При этом для Аслунда, как и для Гайдара, приватизация остается чисто политическим, а не экономическим проектом.

Следует отметить, что с концепцией рентоориентированного поведения произошел большой конфуз. Это вынужден был признать сам Аслунд. На конференции Всемирного Банка в 1999 году он заявил: «Основная проблема России заключается в том, что несколько человек очень разбогатели на частичных реформах и купили большую часть российской политики – политиков и чиновников. Чтобы сохранить ренту, нувориши используют свою экономическую власть для предотвращения либеральных экономических реформ, которые могли бы обеспечить России экономический рост и благосостояние. Посткоммунистический период в России характеризовался борьбой между реформой и погоней за рентой. К сожалению, реформаторы в основном проиграли». Пикантность ситуации заключается в том, что теперь в рентоискательстве он обвиняет не старую коммунистическую номенклатуру, а новоиспеченных (самими же реформаторами) олигархов. «Опасение заключается в том, что новые крупные российские бизнесмены переняли поведение старых красных директоров, живших за счет государства, а не рынка» [73, c.3, 45].

И далее, Аслунд в неуклюжей попытке оправдать младореформаторов оказывает им медвежью услугу и наносит смертельный удар по их мантре об эффективном частном собственнике. Он пишет: «России удалось осуществить передачу большинства прав собственности на крупные и средние предприятия». Иначе говоря, права собственности были отняты у государства и переданы новым собственникам, однако, заветная теорема Коуза, на которую уповали Гайдар и Шлейфер, так и не сработала. Новые собственники пошли по старой протоптанной дорожке, т.е. присосались к скудеющей государственной кормушке. Вывод Аслунда неутешителен: «Приватизация не является альтернативой дерегулированию, хотя она может способствовать дерегулированию в будущем. Приватизация также не была эффективным препятствием для рентоискательства. Во время финансового кризиса 1998 года российские магнаты вели себя не как капиталисты, которые заботятся о стоимости своей собственности, а как рентоискатели, которые думали только о краткосрочных денежных потоках» [73, c.37]. Что собственно и требовалось доказать! По сути, это признание – типичный пример унтер-офицерской вдовы, которая сама себя высекла. Правда, пострадало при этом население России за минусом кучки олигархов.

Третий именитый, а вернее, печально знаменитый, западный советник Джефри Сакс после активного участия в бесславных российских реформах теперь всячески пытается выйти сухим из воды, хотя имеются его собственные восторженные высказывания о мнимых «успехах» реформ. В комментариях к статье Шлейфера и Вишны «Приватизируя Россию» он пишет: «Всего за два года приватизация превратилась из абстрактной идеи нескольких радикальных реформаторов в действительность для десятков тысяч предприятий…». И далее он выдает себя с головой, заявляя, что «будучи с самого начала консультантами по процессу приватизации, авторы и я решительно выступали за приоритет скорости над безупречностью в распределении акций» [82, c.184—186].

Сами же западные советники на личном примере блестяще доказали достоверность теории рентоориентированного поведения. Правда, весьма оригинальным способом. Самым красноречивым примером рентоискательства является поведение гарвардской профессуры, которая поспешила нажиться, используя свое привилегированное положение при правительстве Гайдара и доступ к конфиденциальной информации. Как пишет Сергей Глазьев, «Характерным примером являются удивительные коммерческие успехи многих иностранных советников и партнеров руководителей российской приватизации, которые, пользуясь служебной информацией, организовывали массовую скупку акций приватизируемых предприятий в пользу иностранных банков» [12, c.119—120].

Глазьев подтверждает свои выводы официальными документами, в частности, созданная решением Совета Федерации специальная Временная комиссия по расследованию причин, обстоятельств и последствий принятия решений Правительства Российской Федерации и Центрального банка Российской Федерации от 17 августа 1998 года указывает, что «в ходе подготовки решений от 17 августа А. Б. Чубайсом по согласованию с Председателем Правительства Российской Федерации и Председателем Центрального банка Российской Федерации без каких-либо утвержденных в установленном порядке директив и соблюдения необходимых требований национальной безопасности велись консультации с руководителями иностранных финансовых организаций, имеющих свои интересы на российском финансовом рынке. Им была передана информация конфиденциального характера, сознательно скрывавшаяся от российских участников рынка, представительных органов государственной власти, общественности. При этом не было принято необходимых мер, исключающих использование этой информации нерезидентами в коммерческих целях и в ущерб национальным интересам России… Таким образом, проведенный Временной комиссией анализ обстоятельств подготовки и принятия решений от 17 августа позволяет сделать вывод о грубых нарушениях С. В. Кириенко и С. К. Дубининым норм законодательства, принятых процедур подготовки и принятия решений Правительства Российской Федерации и Центрального банка Российской Федерации. Кроме того, А. Б. Чубайсом и С. В. Кириенко были грубо нарушены требования национальной безопасности в части раскрытия конфиденциальной информации заинтересованным иностранным организациям» [12, c.141—144].

Наиболее последовательным, беспощадным и бесстрашным критиком, идущим буквально по пятам иностранных консультантов из Гарвардского университета, является Джанин Ведель, профессор университета Джорджа Вашингтона, а также автор книги «Столкновение и сговор: странный случай западной помощи Восточной Европе в 1989—1998 годах». В мае 1998 года она опубликовала в журнале The Nation статью под броским названием «Гарвардские мальчики „сделали“ Россию». Она бросает им в лицо тяжелое обвинение. «После семи лет экономической „реформы“, на которую США и другие западные страны потратили миллиарды долларов в виде помощи, субсидируемых займов и реструктуризации долгов, большинство россиян оказались в еще более худшем экономическом положении. Приватизационная кампания, которая должна была помочь им пожинать плоды свободного рынка, вместо этого способствовала созданию системы капитализма финансовых магнатов, работающей на благо коррумпированной политической олигархии, присвоившей сотни миллионов долларов западной помощи и разграбившей богатства России». Она раскрывает роль Гарвардских советников в провале российских реформ. «Существенным условием реализации политики Чубайса была активная поддержка администрацией Клинтона и ее ключевым представителем по экономической помощи в Москве, Гарвардским институтом международного развития (ГИМР). Используя престиж Гарварда и связи в администрации, сотрудники Института приобрели виртуальный карт-бланш на программу экономической помощи США для России, с минимальным контролем со стороны вовлеченных правительственных учреждений» [256].

Ведель утверждает, что «с помощью советников из ГИМР и других западных консультантов Чубайс и его соратники создали сеть финансируемых за счет западной помощи „частных“ организаций, которые позволили им обходить законные правительственные органы и новый парламент Российской Федерации – Думу. Через эту сеть два сотрудника Чубайса, Максим Бойко и Дмитрий Васильев, контролировали почти треть миллиарда долларов в виде помощи и еще миллионы займов от международных финансовых институтов». По данным Ведель, «большая часть этих щедрот прошла через Российский приватизационный центр в Москве (РПЦ), основанный в 1992 году под руководством Чубайса, который был председателем совета директоров еще в то время, когда возглавлял ГКИ, и Бойко, который был руководителем РПЦ на протяжении большей части его существования. РПЦ юридически был частной некоммерческой организацией. Фактически он был создан указом Ельцина и содействовал проведению государственной политики в области инфляции и других макроэкономических вопросов, а также договаривался о займах с международными финансовыми институтами. ГИМР был учредителем РПЦ, а Шлейфер входил в совет директоров. РПЦ получил с помощью ГИМР около 45 млн долл. от США и миллионы от Европейского Союза, отдельных европейских правительств, Японии и других стран, а также займы от Всемирного банка (59 млн долл.) и Европейского банка реконструкции и развития (43 млн долл.), за которые потом должен будет расплачиваться русский народ» [256].

Еще одним детищем Гарварда был Институт правовой экономики (ИПЭ), финансировавшийся Всемирным банком и USAID (Агентство США по международному развитию). Как отмечает Ведель, «этот институт был создан с целью оказания помощи в разработке нормативно-правовой базы рыночной экономики, в частности, проектов указов российского правительства и получил финансирование в размере около 20 млн долл. от США. Когда аудиторы из офиса генерального инспектора USAID запросили документы о финансовой деятельности Института, последний отказался их предоставить» [256].

Ведель подчеркивает, что эти организации были созданы не для содействия российским реформам, а с вполне прозаичной целью, т.е. личного обогащения. «На фоне российского капиталистического Клондайка, который они помогали создавать и которым Чубайс и его команда распоряжались, советники из ГИМР использовали свои тесные связи с Чубайсом и правительством и занимались предпринимательской деятельностью для собственного обогащения. Согласно источникам, близким к расследованию правительства США, еще один представитель Гарварда Джонатан Хэй использовал свое влияние, а также ресурсы, финансируемые США, чтобы помочь своей подруге Элизабет Геберт, создать в России совместный фонд Pallada Asset Management, который стал первым взаимным фондом, получившим лицензию от Федеральной комиссии по ценным бумагам. Руководитель Комиссии Васильев выдал разрешение Палладе раньше, чем гораздо более крупным и авторитетным финансовым учреждениям, таким как, Credit Suisse, First Boston и Pioneer First Voucher». Не обижены были и законные супруги гарвардских советников. Так, жена Шлейфера Нэнси Циммерман, управляющая хедж-фондом в Бостоне, активно торговавшим российскими облигациями, создала совместную фирму с Сергеем Шишкиным, генеральным директором Института правовой экономики. В российских регистрационных документах, адрес и телефон компании и ИПЭ совпадали. Кстати, несмотря на то, что звезда Шлейфера в России закатилась, его жена вполне себе процветает в США. Она регулярно попадает в список богатейших женщин США по версии Forbes Magazine. Так, в 2018 году она занимала 31-ю строчку в номинации «Самые богатые еврейские женщины США, сами сделавшие состояние». В июне 2019 года ее состояние оценивалось в 740 млн долл., и она занимала 32-ю строчку в дамском списке Forbes1. Странно, что Forbes не упоминает о российском следе в ее состоянии, который вполне реален в отличие от других мифических российских вмешательств. Видимо, это касается только политики, а не финансов.

Однако оставим в покое дамские кошельки, поскольку Ведель, наконец, достает козырного туза. Она утверждает, что «в организованных Чубайсом инсайдерских аукционах по приватизации важнейших национальных активов, известных как залоговые аукционы, Гарвардская управляющая компания (HMC), которая занимается инвестированием средств университета, и спекулянт-миллиардер Джордж Сорос были единственными иностранными организациями, которые были допущены к участию. HMC и Сорос стали крупными акционерами Новолипецкого металлургического комбината, второго по величине сталелитейного завода России, и Sidanko Oil, чьи запасы превышают запасы „Mobil“. HMC и Сорос также инвестировали в российский высокодоходный внутренний рынок облигаций, субсидируемый МВФ» [256].

В сентябре 1998 года Ведель давала свидетельские показания в Комитете по международным отношениям Палаты представителей США. Она назвала свое выступление «Помощь США России: где все пошло не так». Есть у этого свидетельства и другое, очень конкретное название «Гарвардский клан Чубайса». Лейтмотивом выступления является утверждение, что «клан Чубайса, а не российская экономика в целом, был главным бенефициаром экономической помощи от Агентства США по международному развитию». В доказательство этого довольно серьезного обвинения она приводит конкретные цифры и факты. Так, в период с 1992 по 1997 год Гарвардская группа получила 40,4 млн долл. от USAID в виде неконкурентных грантов для работы в России и должна была получить еще 17,4 млн долл. Однако USAID приостановило финансирование Гарварду в мае 1997 г., сославшись на имевшиеся доказательства того, что руководители Гарварда были вовлечены в «деятельность ради личной выгоды» [257].

Ведель отмечает два весьма интересных обстоятельства, сопутствовавших финансированию из USAID. «Первый весьма необычный аспект этих грантов заключается в том, что Гарвард получил большую часть денег без проведения конкурсных торгов… Это было мотивировано тем, что Гарвард получил гранты по „внешнеполитическим“ соображениям, то есть национальной безопасности США… Другой весьма необычный и очень разрушительный аспект соглашения администрации США с Гарвардом состоит в том, что США под прикрытием экономической помощи делегировали внешнюю политику в критически важной области Гарвардскому университету, т.е. частной организации. В дополнение к получению миллионов долларов прямого финансирования Гарвард и клан Чубайса помогали направлять и координировать портфель экономических реформ USAID в размере 300 млн долл., которые включали приватизацию, правовую реформу, рынки капитала и развитие российской комиссии по ценным бумагам и биржам» [257].

Ведель указывает три основные проблемы, «связанные с экономической помощью США России, которые привели к срыву реальных рыночных реформ и демократических процессов в России». Первая проблема «заключается в том, каким образом приватизация формировалась и поддерживалась консультантами, оплачиваемыми США». По мнению Ведель, «программа, принятая Верховным Советом России, была направлена на предотвращение коррупции. Но программа, которую Чубайс в конечном итоге реализовал, содержала мало подобных гарантий и вместо этого поощряла накопление собственности в немногих руках. Эта программа открыла дверь для широкого распространения коррупции и была настолько противоречивой, что в конечном итоге Чубайсу пришлось полагаться в основном на указы президента, а не на одобрение парламента для ее реализации». Отсюда вытекает вторая главная проблема экономической помощи, заключающаяся в том, что США поддержали правление на основе указов. Она считает, что «вместо того, чтобы поощрять рыночную реформу, это правление указами провалило многие рыночные реформы, а также тормозило создание демократических, инклюзивных институтов… Реформы, за которые выступали USAID, Всемирный банк и Международный валютный фонд, включая приватизацию и реструктуризацию экономики, зависели от изменений в законодательстве, государственном управлении и менталитете и требовали работы со всем спектром законодательных органов и участниками рынка, а не только с одной группой». Она отмечает, что «третья главная проблема экономической помощи США заключается в том, что она создала еще и другие способы обхода демократических процессов, включая сеть финансируемых за счет помощи Запада частных организаций, контролируемых кланом Чубайса и группой Гарварда. Эти организации позволяли реформаторам обходить законные органы власти, такие как отраслевые министерства и Дума» [257].

Многолетнее расследование деятельности клана Гарварда-Чубайса Ведель увенчала блистательной публикацией «Грязные трансакции» в консервативном американском журнале The National Interest. Ведель разработала оригинальную концепцию «трансакционизма», которая предлагает методологическую основу для исследования данного феномена. Эта концепция настолько элегантна, что заслуживает подробного изложения. Она остроумно поясняет, что дала имя «трансакционизм» «этому особенному способу ведения бизнеса», опираясь на свой опыт антрополога. Действительно, то что происходило в эпоху дикого капитализма в России, лучше всего исследовать с применением инструментария антрополога, а еще лучше зоолога. Она пытается дать объяснение этому неуловимому и почти неосязаемому феномену. «Трансакционизм в том виде, в каком он применяется в отношениях США и России в течение последнего десятилетия, включает комбинацию отдельных лиц, учреждений и групп, официальный статус которых трудно установить. На самом деле, почти все, что касается трансакторов неоднозначно. Их сфера деятельности не является ни публичной, ни частной, ни политической, ни экономической; их деятельность не является ни полностью открытой, ни полностью скрытой и конспиративной; и трансакции не связаны исключительно с одной или другой стороной. Эта пластичность дает им огромную гибкость, что, в свою очередь, усиливает их влияние на все стороны» [255].

Соответственно под «трансакторами» она подразумевает «членов небольшой неформальной группы, которые работают вместе для взаимной выгоды, формально представляя различные партии. Поведение членов таких групп характеризуется чрезвычайной гибкостью и готовностью обмениваться ролями, даже если они представляют интересы сторон, отличных от тех, которые они официально представляют». Она тут же поясняет, что «в течение 1990-х годов удобная манера взаимодействия американских советников и российских представителей, то есть трансакторов и результаты их деятельности прямо противоречили заявленным целям программы помощи США в России… В начале нового десятилетия ключевые участники этой программы находятся под следствием в связи с отмыванием денег, коррупцией и другой преступной деятельностью, т.е. последствиями их незаявленных целей» [255].

Точкой отсчета, или зарождения трансакционизма в России Ведель считает дачные встречи между главными действующими лицами. Конечно, это начало прозаичнее, чем бал у Воланда, но итог гораздо трагичнее. Она повествует: «Когда в конце 1991 года рухнуло огромное советское государство, гарвардские профессора Сакс, Шлейфер и другие участвовали в собраниях на даче под Москвой. Там молодые потенциальные российские „реформаторы“ разрабатывали план экономических и политических изменений. Ключевыми россиянами, присутствовавшими на даче, были экономисты Гайдар и Чубайс» [255]. Надо понимать, что дача была не рядовой избушкой на 6 сотках, а бывшей дачей ЦК КПСС, в которой уютно обосновались «демократы». В России многие государственные вопросы до сих пор решаются в неформальной обстановке на дачах.

Дачные посиделки в скором времени переросли в крепкие связи между гарвардцами и гайдаровцами. Ведель отмечает, что «в России представители Гарварда работали исключительно с Чубайсом и его близким кругом, который стал известен как клан Чубайса. Интересы группы Гарвардского института и клана Чубайса вскоре стали совпадать. Их члены известны своей лояльностью друг другу и объединенным фронтом, который они проецировали на внешний мир. К середине 1993 года игроки группы Гарварда-Чубайса сформировали неформальную и чрезвычайно влиятельную трансакционную группу, которая определяла направление и последствия экономической помощи США и значительную часть западной экономической политики в отношении России» [255].

Ведель раскладывает по полочкам modus operandi, или попросту говоря грязную дачную кухню группы Гарварда-Чубайса. Она выделяет пять основных принципов ее функционирования.

1. Демократия по указам. «Предпочтительным способом проведения трансакций в российском контексте был президентский указ, спускаемый сверху вниз. Должностные лица США недвусмысленно поощряли эту практику как эффективное средство проведения рыночной реформы… Правление на основе указов позволяло трансакторам обходить демократически избранные Верховный Совет и, позднее, Думу. Директор Гарвардского института в России Хей и его сотрудники зашли так далеко, что сами писали проекты некоторых кремлевских указов» [255].

2. Гибкие организации. «Трансакторы Гарварда-Чубайса создали и контролировали сеть финансируемых за счет западной помощи частных организаций, чьей официальной целью было проведение экономических реформ, но которые часто использовались для продвижения местнических планов трансакторов. Эти организации вытесняли или обходили государственные учреждения. Они обычно выполняли функции, которые в современных государствах являются областью правительственной бюрократии. Они служили для обхода Думы и других институтов, чей вклад в долгосрочной перспективе имел бы решающее значение для успешного осуществления экономических реформ в России. Кроме того, организации, созданные за счет западной помощи, служили критически важным ресурсом для трансакторов, механизмом, позволявшим использовать финансовые и политические возможности для собственных целей. Я называю эти органы „гибкими организациями“ как признание их поразительно адаптируемого хамелеоноподобного многоцелевого характера» [255].

По мнению Ведель, «флагманской организацией доноров был Российский приватизационный центр, который представлял собой архетип гибкой организации, менявшей свою идентичность и статус в соответствии с ситуацией… Согласно документам Счетной палаты России, Центр имел бóльший контроль над некоторыми приватизационными документами и директивами, чем правительственное учреждение, формально отвечавшее за приватизацию. Два чиновника центра, его генеральный директор из клана Чубайса и московский представитель Гарварда Хэй, фактически были уполномочены подписывать решения о приватизации от имени Российской Федерации. Таким образом, русский и американец, оба связанные с частной организацией, в конечном итоге стали представителями России» [255].

3. Транс-идентичность. Ведель отмечает, что «менять облик могли не только организации. Гибкая организация имела свой индивидуальный эквивалент в феномене „транс-идентичности“, который относится к способности трансактора изменять свою личность по собственному желанию, независимо от того, какая сторона первоначально назначила его своим представителем. Ключевые трансакторы Гарварда-Чубайса были типичными хамелеонами. В соответствии с целями трансакторов, один и тот же человек мог представлять США на одном заседании, а Россию на следующем и себя самого на третьем независимо от национального происхождения» [255].

Она приводит убедительные примеры многоликости основных персонажей, однако, самым типичным представителем являлся Аслунд. «Наиболее эффективные и влиятельные трансакторы чрезвычайно искусны в работе над множеством ролей и идентичностей. Одним из таких вездесущих трансакторов являлся Аслунд, бывший шведский посланник в России, который работал с Саксом и Гайдаром. Аслунд, казалось, одновременно представлял и говорил от имени американских, российских и шведских правительств и властей… Хотя он был частным лицом, гражданином Швеции, он, тем не менее, участвовал во встречах на высоком уровне в Казначействе США, Государственном департаменте по вопросам политики США и МВФ. Аслунд также занимался бизнесом в России и на Украине. По данным Департамента организованной преступности МВД России, он имел „значительные“ инвестиции в Российской Федерации» [255].

4. Взаимозаменяемость. «Индивидуальная маневренность отдельных лиц, которую давала транс-идентичность, также присутствовала на уровне группы. Группа Гарвардского института, хотя формально представляла США, также представляла группу Чубайса. Так, иногда американские чиновники и следователи, запрашивавшие встречи с русскими, вместо них перенаправлялись к американцам. При лоббировании в США контрактов на оказание помощи России группа Гарвардского института постоянно ссылалась на свой доступ к российским „реформаторам“ в качестве своего основного преимущества; это было на самом деле ключевым компонентом их работы по связям с общественностью. В свою очередь, Гарвард выступал от имени клана Чубайса на встречах с политиками США и американскими фондами» [255].

5. Неподотчетность и самоувековечение. «Трансакторы в значительной степени были выше формальной ответственности. Группа расставляла своих членов на различные должности для выполнения собственных задач, которые могли противоречить интересам правительства или общественным интересам, которым они якобы служили. В результате получалось подобие игры в музыкальные стулья. Например, Государственный комитет по имуществу возглавлялся чередой трансакторов Чубайса, среди которых были сам Чубайс, Максим Бойко и Альфред Кох. Эти же лица также занимали различные ключевые позиции в Российском приватизационном центре при Гарварде-Чубайсе». Ведель делает предположение, что «Трансакторы Чубайса вряд ли исчезнут в России при Владимире Путине» [255]. К сожалению, предсказание Ведель оказалось верным. За почти 20 лет, прошедшие со времени ее разоблачений, сам Чубайс сменил не одно руководящее кресло, а трансакторы более мелкого калибра продолжают процветать.

Ведель переходит от исследования частного случая группы Гарварда-Чубайса к более широкому обобщению. Она пишет: «Американо-российский опыт трансакционизма интересен и тревожен не только сам по себе, но и потому, что такой способ действий может стать более распространенным способом ведения транснациональных взаимодействий в XXI веке. В условиях продолжающегося процесса глобализации национальная принадлежность участников становится все менее актуальной. Глобальные элиты, имея более тесные связи друг с другом и реже с национальными государствами, позиционируют себя не столько как американские, бразильские или итальянские, сколько как члены эксклюзивного и очень мобильного многонационального клуба, правила и нормы которого еще предстоит написать» [255].

Публикация Ведель не осталась незамеченной ее главными героями, которые написали в редакцию журнала The National Interest письма, пылавшие праведным гневом. В том же году вышло продолжение «Грязные трансакции: обмен мнениями». Завязалась дискуссия, хотя ее нельзя назвать подлинно научной. Со стороны главных персонажей она напоминала базарную перепалку типа «сам дурак». Были опубликованы ответы Сакса и Аслунда, которые больше похожи на самооправдания по отдельным мелким пунктам. О самой концепции они даже не упоминали. Видимо, нечем было крыть. Так, Сакс, оскорбленный сомнениями Ведель в том, что он официально работал на правительство России, выдает себя с головой. «Несмотря на странные намеки д-ра Ведель, что у меня не было консультативной роли при президенте Ельцине, он официально назначил нас советниками во время встречи 13 декабря 1991 г. Мы получили офисы в Совете министров в 1992 году и в Министерстве финансов в 1993 году. До конца 1992 года мы с Аслундом главным образом консультировали исполняющего обязанности премьер-министра Егора Гайдара, а в 1993 году мы возглавляли подразделение в министерстве финансов России, консультируя вице-премьера Бориса Федорова» [228]. Налицо явный конфликт интересов, поскольку Сакс официально представлял США. При этом крайне наивно выглядит его заявление о том, что Ельцин официально назначил их советниками без ссылки на соответствующие документы, т.е. указы или, по крайней мере, распоряжения президента.

Что характерно, от клана Чубайса на обвинения Ведель никто так и не среагировал. Как она пишет в заключительном слове, «в статье представлена теория трансакторства, способ организации отношений между народами. И Сакс, и Аслунд оглушительно молчат по этому центральному вопросу и не пытаются опровергнуть теорию, либо критический набор фактов, подтверждающих ее» [228].

В подборке были также приведены отзывы в поддержку концепции Ведель, в частности, Уэйна Мерри, директора Программы по европейским обществам с переходной экономикой при Атлантическом совете США. Он пишет, что наблюдал основные недостатки политики США в отношении России, когда работал в политическом отделе посольства США в Москве в 1991—1994 годах. Таким образом, он был непосредственным свидетелем событий, о которых пишет Ведель.

Он отмечает три основных порока американского подхода. «Прежде всего это было невежество, поскольку поставщики „Вашингтонского консенсуса“ выпустили на волю свою догму в стране, которую они не понимали и, что еще хуже, не хотели понимать. Затем было высокомерие на многих уровнях: вера в то, что „Вашингтонский консенсус“ воплощает в себе высшую экономическую истину (несмотря на его явные провалы); реагируя на любые сомнения относительно этой догмы обвинениями в ереси и нелояльности; взгляд на Россию как на экономическую пустошь (тот факт, что ей удалось построить все эти ракеты, они просто игнорировали) и как лабораторию для усовершенствования экономической теории… И, наконец, лицемерие, поскольку официальные представители Вашингтона утверждали, что были „шокированы, потрясены“, когда санкционированные правительством коррупцию и кражу государственной собственности в России было невозможно больше скрывать». Мерри завершает свой краткий, но емкий комментарий довольно загадочной и пессимистичной фразой о том, что Ведель «до сих пор видела только верхушку айсберга и то, что остается „засекреченным“, намного хуже» [228].

Интересно, узнает ли наше поколение всю правду, какой бы горькой она ни была?! «Во многом знании много печали…» сказано в Екклесиасте.