Читать книгу Адская машина принуждения к свободе - Татьяна Александровна Югай - Страница 9

Стедмен-Джоунз причисляет к властелинам Вселенной, в первую очередь, Хайека и Фридмана, однако, я начала свои поиски смысла приватизации с работ Людвига фон Мизеса. Несмотря на то, что он вначале довольно скептически отнесся к начинанию своего ученика Хайека и не охотно посещал заседания Мон Пелерина, именно в его трудах нужно искать истоки идей, которые были развиты его неолиберальными последователями, хотя и получили при этом довольно гротескную форму. Сам Мизес оставался классическим либералом и впоследствии старался дистанцироваться от неолиберализма.

Приведу несколько фактов из биографии, которые проливают свет на его роль в становлении неолиберализма в Европе и США. Мизес родился в 1881 году в Лемберге (современный Львов), который входил в состав Австро-Венгерской империи. Окончил Венский университет (1906) и преподавал там в 1913—1938 гг. В 1926 году основал Австрийский институт исследования бизнес-циклов. В 1940 году Мизес, спасаясь от фашизма, эмигрировал в США при поддержке Фонда Рокфеллера. Как и многие европейские либералы, которые нашли убежище в США, он получал финансовую поддержку Фонда Волкера. Мизес был приглашенным профессором в Нью-Йоркском университете и занимал эту должность с 1945 года до своей отставки в 1969 году, при этом жалованье ему выплачивал не университет, а щедрые спонсоры [162].

Описать все гигантское научное наследие Мизеса не представляется возможным. Остановлю внимание на двух книгах, которые наиболее отвечают моей задаче, а именно: «Человеческая деятельность. Трактат по экономической теории» (1949) и «Либерализм» (1962), в которых мы увидим разные ипостаси Мизеса. Первая книга привлекла меня претензией на фундаментальность, а вторая – популярностью изложения.

Само название книги «Человеческая деятельность. Трактат по экономической теории» обязывает. Читатель вправе ожидать изложения фундаментальных основ экономический науки. Хотя Мизес так и не дал ответа на мой уже превратившийся в идею-фикс вопрос об эффективности частной собственности, рассмотрю основную проблематику этого труда. В дальнейшем она будет служить ориентиром для выяснения того, насколько далеко ушли его ученики от тематики традиционного либерализма. Основная тематика книг включает стандартный либеральный набор: свобода, рынок и частная собственность, конкуренция и монополии, государство вообще и социалистическое, в частности. Вполне понятно, что большая часть экономической теории по Мизесу посвящена частной собственности и рынку. Однако он не рассматривает законы функционирования и развития рыночной системы, а провозглашает ее вечный естественно-эволюционный характер.

Краеугольный камень учения Мизеса представляет свобода, которая существует для него только в рыночных координатах. Он патетически пишет: «Не существует иной личной и политической свободы, чем та, которую несет с собой рынок. В тоталитарном гегемонистском обществе у индивида остается только одна свобода, поскольку ее нельзя у него отобрать, это свобода покончить жизнь самоубийством» [32, c.204]. Получается довольно жесткая безальтернативная конструкция: нет рынка – нет свободы. Отсюда берет истоки тотальное отрицание социализма, хотя ни Мизесу, ни его сторонникам так и не удалось доказать его неосуществимость. «Замена рыночной экономики планированием устраняет всякую свободу и оставляет индивиду лишь право повиноваться». Изначальная зашоренность и категоричность исходных посылок лишает подход Мизеса потенциала творческого исследования, для которого характерны сомнения и даже метания. Отрицает Мизес и возможность третьего пути, т.е. сочетания частной и государственной собственности.

Вторая жесткая связка «рынок – частная собственность» окончательно придает ригидность ментальной конструкции Мизеса. «Частная собственность на средства производства представляет собой фундаментальный институт рыночной экономики. Именно наличие этого института характеризует рыночную экономику как таковую». По Мизесу, частная собственность носит вечный цивилизационный характер. «До настоящего времени все цивилизации были основаны на частной собственности на средства производства. В прошлом цивилизация и частная собственность были связаны воедино» [32, c.261]

Довольно интересна трактовка Мизесом прав собственности. «Частная собственность представляет собой человеческий механизм. Она не божественна. Она возникла на заре истории, когда люди своей собственной силой и своей собственной властью присваивали себе то, что прежде не было ничьей собственностью. Собственники то и дело лишались своей собственности путем экспроприации. Историю частной собственности можно проследить до того момента, когда она возникла в результате действий, которые определенно не были законными» [32, c.261]. Он признает, что происхождение частной собственности связано с первоначальным присвоением, однако, тут же находит весьма неуклюжий выход из этой коллизии. «Однако тот факт, что юридический формализм может проследить любое право собственности либо до самовольного присвоения, либо до насильственной экспроприации, не играет никакой роли в обстоятельствах рыночной экономики. В рыночной экономике собственность более не связана с отдаленным происхождением частной собственности… Лишь в юридическом и формалистском смысле собственники могут считаться преемниками захватчиков и экспроприаторов» [32, c.262].

Он выдает пленарную индульгенцию былым «захватчикам и экспроприаторам» на том основании, что первородный грех искупается тем, что они якобы будут использовать собственность на благо тех, у кого они ее отобрали. Абсурдная логика его рассуждений такова: «В рыночной экономике собственники капитала и земли могут получать пользу от своей собственности, только применяя ее для удовлетворения потребностей других людей… Собственность является активом только для тех, кто знает, как наилучшим образом поставить ее на службу потребителям. Она суть социальная функция» [32, c.262]. Оправдание Мизесом неправедного завладения собственностью является не просто теоретическим казусом; оно получило вполне практическое применение в процессе российской приватизации.

Далее Мизес раскрывает содержание прав собственности независимо от способа ее приобретения. «Права собственности, очерченные законами и защищенные судебной системой и полицией, представляют собой продукт вековой эволюции». Он убеждён, что «право собственности должно давать собственнику право претендовать на все выгоды, которые могут быть порождены использованием данного блага, с одной стороны, и возлагать на него весь ущерб от его использования с другой. Только тогда собственник будет нести полную ответственность за результат». При этом во всех возможных отклонениях от эффективного использования собственности на благо потребителей, Мизес, согласно своей логике, обвиняет государство, а не собственника. «Его поведение будет отклоняться от линии, которой оно следовало бы, если бы законы лучше соответствовали экономическим целям частной собственности» [32, c.242].

Довольно спорным даже для современной Мизесу экономики является идеалистическое утверждение: «Рынок – последняя инстанция. Рынок в одиночку упорядочивает всю общественную систему и придает ей смысл и значение» [32, c.265]. Он довольно схематично и идеалистически описывает функционирование рыночного механизма. «Рыночный процесс является согласованием отдельных действий множества членов рыночного сообщества с требованиями взаимного сотрудничества. Рыночные цены сообщают производителям, что производить, как производить и в каком количестве. Рынок это фокус, в котором сходится деятельность индивидов, центр, из которого расходится деятельность индивидов» [32, c.266].

В своем анализе рынка Мизес, по сути дела, отменяет невидимую руку Адама Смита. «Принято метафорически говорить об автоматических и анонимных силах, приводящих в действие механизм рынка. Используя подобные метафоры, люди готовы пренебречь тем, что единственными движущими силами, управляющими рынком и определением цен, являются намеренные действия людей. Автоматизма не существует; есть только люди, сознательно и осмысленно стремящиеся к выбранным целям» [32, c.226].

Понимание конкуренции Мизесом также является отходом от классической политической экономии, и это не случайно. «Концепция конкуренции не включает в себя требование наличия множества конкурирующих субъектов. Конкуренция это всегда соревнование одного человека или фирмы с другим человеком или фирмой, независимо от того, сколько этих других состязаются за один и тот же приз» [32, c.295]. Мизес пошел на это отступничество сознательно, понимая, что в условиях монополизации капиталистической экономики необходимо пожертвовать чем-то из либерального арсенала. Либо конкуренцией, либо самим свободным рынком, хотя последний без первого такой же нонсенс, как нетающий лед. Чтобы прикрыть зияющую дыру в рыночной идеологии, Мизес идет на подлог, обвиняя в монополизации своего извечного врага – государство. Здесь Мизес прокладывает дорогу неолиберализму, который упорно не «замечает» противоречия между монополизацией и свободным рынком. Он утверждает: «Проблема монополии, стоящая сегодня перед человечеством, не является результатом действия рыночной экономики. Она продукт целенаправленной деятельности правительства» [32, c.299].

Третьей логической парой в либеральном учении Мизеса является свобода – государство. «Концепции личной свободы и зависимости имеют смысл только по отношению к функционированию государства» [32, c.202]. Он весьма неохотно допускает змия государство в рыночный рай, предупреждая, что «Государство общественный аппарат сдерживания и принуждения неизбежно представляет собой гегемонистский орган. Если бы правительство было в состоянии расширять свою власть по желанию, оно могло бы упразднить рыночную экономику и заменить ее во всех отношениях тоталитарным социализмом. Чтобы не допустить этого, необходимо ограничивать власть правительства. Это задача всех конституций, биллей о правах и законов. В этом смысл всех сражений за политическую свободу, которые вели люди» [32, c.204].

Какие же функции Мизес оставляет за государством? «Государство общественный аппарат сдерживания и принуждения не вмешивается в рынок и в деятельность людей, направляемых рынком. Оно применяет силу, заставляющую людей подчиняться, только для предотвращения действий, приносящих вред сохранению и спокойному функционированию рыночной экономики… Государство создает и оберегает среду, в которой рыночная экономика может благополучно функционировать» [32, c.204]. Таким образом, минимальное либеральное государство должно служить телохранителем рынка. Теперь понятно, по какому лекалу выкраивал Гайдар пореформенное государство в своей книге «Государство и эволюция».

Кульминацией исследования Мизеса является анализ четвертой логической связки государство – собственность. Здесь появляется некоторое разнообразие. Во-первых, два антагониста – капитализм и социализм. «Рыночная экономика, или, как ее часто называют, капитализм и социалистическая экономика исключают друг друга». Во-вторых, существуют различные формы смешанной экономики, которые он решительно отвергает. «Никакое смешение этих двух систем невозможно и непредставимо; смешанной экономики, системы, частично являющейся капиталистической, а частично социалистической, не существует» [32, c.266]. В-третьих, «Система деформированной рыночной экономики, или интервенционизма нацелена на сохранение дуализма различных сфер деятельности государства, с одной стороны, и экономической свободы в условиях рыночной экономики с другой… Государство своими приказами и запретами вмешивается в ход экономической жизни» [32, c. 530].

Термин интервенционизм говорит сам за себя. Государство – интервент, враг рыночной экономики. С проблематикой интервенционизма Мизес связывает проблемы коррупции, перераспределения доходов и налогов. Он так и пишет: «Коррупция является постоянным спутником интервенционизма» [32, c. 530]. С легкой руки Мизеса проблема коррупции истинной или мнимой широко используется США и их сателлитами для борьбы с неугодными правительствами, как внутренними, так и внешними противниками [58, с.39-51].

Мизес непримиримый противник государства благосостояния и вообще любых социальных функций государства. «Сущность интервенционистской политики состоит в том, чтобы взять у одной группы и отдать другой. Она суть конфискация и распределение. Любая мера в конечном итоге оправдывается заявлением, что было бы справедливо обуздать богатых ради блага бедных» [32, c.543—544]. В полном согласии со своим мировоззрением, Мизес считает налоги конфискацией богатства. «Государства должны прибегать к помощи налогообложения, т.е. они должны собрать доходы путем принуждения подданных к отказу от части их богатства и доходов [32, c.552]. Вспомним, что Гайдар называл налогообложение государственным рэкетом.

Особое неприятие у Мизеса вызывает прогрессивное налогообложение. «Система дискриминационного налогообложения, принятая повсеместно под вводящим в заблуждение названием прогрессивного налогообложения доходов и наследства, не является одним из методов налогообложения. Скорее она представляет собой метод замаскированной экспроприации добившихся успеха капиталистов и предпринимателей» [32, c.598]. Следует отметить, что современные неолиберальные государства, следуя заветам Мизеса, всячески стремятся переложить налоговое бремя с богатых на бедных. Особенно преуспел в этом Дональд Трамп.

Мизес резюмирует свое описание различных форм хозяйствования вполне ожидаемым образом. В своей патологической ненависти к социализму он противопоставляет идеально пасторальную картинку капитализма исчадию ада в лице социализма. При этом ненависть лишает его способности к анализу. Поскольку в его учении частная собственность – это квинтэссенция не только капитализма, но и цивилизации в целом, он считает, что ее превосходство над общественной собственностью – это аксиома не требующая доказательств.

По сравнению с «Человеческой деятельностью» книга «Либерализм» является более полемически заостренной, политизированной и откровенно циничной. Многие темы и оценки перекочевали из предыдущего трактата, однако, есть, если так можно выразиться, и «научная новизна». Таковой в «Либерализме» является апология либеральной глобализации, которую позже возьмут на вооружение неолиберальные правительства. «Либерализм не останавливается на ограниченных группах, он не заканчивается на границе деревни, провинции, страны или континента. Его мышление отличается космополитичностью и всемирностью: оно вбирает в себя всех людей и весь мир. Либерализм в этом смысле является гуманистическим учением, а либерал – гражданином мира или космополитом» [30, c.103—104].

В заключение краткого очерка либеральной экономики и философии Мизеса хотелось бы остановиться на такой новой по сравнению с «Человеческой деятельностью» теме, как зоологическая ненависть к России. Можно было бы ожидать, что она является развитием и продолжением его отрицания социализма. Однако Мизес ненавидел не только СССР, но и дореволюционную Россию. Думаю, будь он жив, еще пуще бы ненавидел нашу страну сегодня. В главе «Россия» он пишет: «Есть нации, у которых остались неустойчивые атавистические порывы к грабежу и насилию… Сегодня есть только одна великая нация, которая твердо придерживается милитаристского идеала, а именно русские… С того самого момента, когда Россия начала влиять на европейскую политику, она неизменно вела себя как разбойник в засаде, готовый внезапно наброситься на свою жертву и ограбить ее. Никогда российские цари не признавали никаких других ограничений для расширения своей империи, кроме продиктованных силой обстоятельств. Позиция большевиков в отношении территориальной экспансии не отличается ни на йоту» [30, c.145].

Отметим два важных момента. Во-первых, «Либерализм» был издан в 1962 году, т.е. после двух мировых войн, где агрессором была отнюдь не Россия. Во-вторых, Мизес эмигрировал в США, спасаясь от фашизма, а не сталинизма. Свою иррациональную ненависть он подкрепляет измышлениями наподобие следующего. «… Россия не желает войти в систему человеческого социального сотрудничества. В отношении человеческого общества и сообщества наций ее позиция – это позиция народа, нацеленного исключительно на потребление того, что накопили другие. Люди, жизненной силой которых являются идеи Достоевского, Толстого и Ленина, не могут создать прочную социальную организацию. Их удел – возвратиться к условиям полного варварства». Он рекомендует политикам, «руководящий принцип политики цивилизованных наций в отношении России. Пусть русские будут русскими. Пусть они творят, что хотят в своей собственной стране. Но нельзя позволить им переходить границы своей земли с целью уничтожить европейскую цивилизацию». В экономической сфере его завет заключается в том, что «правительства Европы и Америки должны прекратить содействовать советской политике разрушения, поощряя экспорт в Советскую Россию и тем самым укрепляя советский строй в России с помощью финансовых вкладов. Пусть они прекратят пропаганду эмиграции и экспорта капитала в Советскую Россию» [30, с.146—147]. Написано в прошлом веке, а как будто сегодня в оправдание политики Трампа, НАТО и иже с ними!

Русофобию  неолибералов первой волны , в большинстве своем эмигрантов из Европы, можно объяснить их глубоко личными историями, иррациональными страхами и психологическими травмами. Впоследствии русофобия стала безличной силой и была возведена в абсолют западной пропагандистской машиной.