Читать книгу Сказки на ночь для взрослого сына - Татьяна Прудникова - Страница 4

Самая главная война в истории закончилась, а эта история – только начиналась. Советские офицеры Павел и Анна встретили долгожданный День Победы в Австрии, в городе Вене. Решив присоединить ко всеобщей мировой радости свою, личную, они в День Победы поженились.

Осенью пришел приказ о демобилизации, и молодожены отправились на родину. К декабрю они добрались до небольшого текстильного городка – повидаться с родителями Павла; потом поехали в Москву, где в подвале бывшего доходного дома в маленькой комнатушке коммунальной квартиры жила Анина мать.

Возвращение двух фронтовиков, тем более под новый год, всколыхнуло всю многокомнатную коммуналку. Хотя особо душевных отношений между жильцами не водилось никогда, тут все порадовались: наконец-то и Михайловне, потерявшей в войне сына-летчика, счастье привалило! Дочка, Нюрка, с фронта живая вернулась, не покалеченная; да еще мужа оттуда привезла. Тоже не инвалида. За четыре фронтовых года из смешной девчонки она превратилась в красивую взрослую Анну, и Нюркой соседи ее больше не называли.

Отметили, как положено. И победу, и новый 46 год, и Анино замужество. Михайловна с Анной напекли ржаных пирогов с капустой, отварили ведро картошки. Павел поставил выпивку и консервы. Соседи поучаствовали, чем богаты; выставили на общий стол соленья разные, варенья. Одинокая подслеповатая старушка Ольга Филипповна из угловой комнаты щедро пожертвовала на празднество шмат деревенского сала. Посидели на славу, попели, поплакали. Правда, обошлись без драки: кроме Павла в коммуналке молодых мужиков не наблюдалось, а он, хоть и фронтовик, пил мало, не задирался, держался с соседями степенно и уважительно.

Посиделки эти вся Якиманка обсуждала почти неделю. Ну, может, и не вся Якиманка, и не неделю, но народ обсуждал, и нежданно-негаданно общественный резонанс получился широкий. В том смысле, что замоскворецкие домушники вскорости узнали о возвращении фронтовиков и, имея виды на великий улов фронтовых трофеев, навестили хозяев. В их отсутствие, разумеется. Однако главное сокровище Павла и Анны, надежно спрятанное, находилось при Анне неотлучно: его появление на свет ожидали в первую декаду февраля. А других сокровищ у Анны и Павла не имелось.

Но визитеры этого не знали. Проинспектировав весь немудреный скарб Михайловны и ее дочки с мужем и не найдя ничего мало-мальски стоящего, они, наверное, расстроились несказанно. И забрали из комнатушки всё, что пролезло через маленькое окошко, верхняя рама которого находилась вровень с асфальтом. Воры вытащили всю заначку круп и муки, всю одежду, старенькое постельное белье и полотенца, а главное – пеленки, распашонки и всё прочее детское приданное, подаренное Аннушке свекровью.

Приехавшие на место происшествия милиционеры ничего не нашли, но выдали важную справку; благодаря ей Анна то ли на каком-то складе, то ли в женской консультации, под роспись получила перед родами: хлопчатобумажные пеленки (две штуки), байковую пеленку (одну) и три метра небеленой марли для подгузников. С тем Аннушка и отправилась рожать.

Погоревали, да стали дальше жить. Соседи немного помогли бельишком, для малыша кое-что удалось приобрести на барахолке в обмен на Павловы наручные часы. Сами-то Павел и Анна в военной форме и кирзовых сапогах ходили еще до-о-олго. Но нельзя сказать, что молодые от скудности своей жизни сильно тужили. Чего тужить-то? Многие тогда жили скудно. И Павел с Анной – молодые, полные планов на светлое будущее – внимания на бытовые трудности не обращали.

Павел устроился на работу, собрался продолжить учебу: до того, как он ушел добровольцем на фронт, он два года проучился в Ленинградском университете. Павел надеялся без потери курса перевестись в МГУ. Фронтовик все-таки. И как-нибудь совместить и работу, и учебу.

Аня родила; месяца через три или четыре она вышла на работу, оставив сына на попечение бабушки Михайловны. Не от хорошей жизни, кто ж спорит! Но на работе ей тоже выдали карточки – и сводить концы с концами стало легче.

«С карточками вполне прожить можно, а тряпки всякие – ерунда, не в тряпках счастье!» – так, наверное, говорила себе Аня, собираясь рано утром на работу и надевая полинявшую гимнастерку, уже тесноватую в груди.

Как и всем работающим советским гражданам, Ане и Паше приходилось в изрядном количестве приобретать облигации государственных займов: надо же в стране послевоенную разруху преодолевать. Стране нашей надеяться не на кого, никто из капиталистических стран беспокоиться о нас не будет. Лишь сами за себя и способны постоять. Не до платьев тут и не до туфель! Шутили: вот через двадцать лет государство займы погасит – сразу по три пары обуви всем купим! и печатную машинку для Павла докторскую диссертацию печатать! и Аннушке – овчинный тулуп, чтобы зимой в морозы не мерзла! А морозы в те годы стояли знатные, не то что сейчас; холодно в шинельке-то…

Справедливости ради, нелишне заметить, что и Павел, и Анна не отказались бы жить сытнее и богаче. Масло растительное каждый день в картошку добавлять. Чай с сахаром пить не «вприкуску», а «внакладку». И с лимоном! И чтобы появилась какая-нибудь другая еда, кроме пустых щей, картошки и пшенной каши, хорошо бы – колбаса…

Молодые были работящи, настойчивы в достижении целей и небесталанны. И вот уже Павел получил университетский диплом и направление в аспирантуру, Аню на работе повысили, и она в свой черед подумывала об учебе в институте; их сын, дитя победы, рос под бабкиным присмотром, радуя собою родителей и многочисленных соседей по коммуналке.

Одним словом, нам ли стоять на месте! В своих дерзаниях всегда мы правы…

И вот в конце 49-го года один фронтовой товарищ предложил Павлу и Анне поработать в Восточной Германии: образовалась Германская Демократическая Республика, для укрепления кадрового состава советских оккупационных войск подбирали надежных товарищей. При этом возвращаться на военную службу не нужно: группа наших войск в Германии многочисленная; теперь требовались и гражданские специалисты. Товарищ советовал поехать для начала на пару лет, а там – как получится.

Товарищ был человеком очень серьезным, и предложение – серьезное.

Павел и Анна подумали и решили ехать.

Михайловна поворчала, но согласилась с доводами дочки и зятя, хотя понимала, что подрастающий внук останется целиком и полностью на ее руках.

Пошли бесконечные собеседования, проверки, оформление документов. Придирчиво собеседовали. Бдительно проверяли. Тщательно оформляли. Уж точно не меньше полугода. Но ничего порочащего Павла и Анну не обнаружили. Компетентные органы вполне удовлетворились результатами своей деятельности: Павлу и Анне дали санкцию на выезд за границу СССР. А дальше – бумажки, бумажки, бумажки…

Оформляли отъезд долго, а сборы были скорыми. Потом – Белорусский вокзал, граница; пол-Европы медленно прокручивалось перед глазами, как в кино, и путники вспоминали: было, было…

Но вот – немецкий город /V, пункт назначения.

Знакомились с обстановкой; удивляло – всё.

Их ждала высокооплачиваемая работа. Роскошное, по их московским меркам, жилье: уютная квартира с отдельным входом в аккуратном домике, утопавшем в зелени. Квартира с гостиной, спальней и кабинетом, с туалетом и собственной ванной комнатой!

Обвыкали на новом месте, присматривались. И, как пузырьки воздуха к поверхности воды, сами собою стали подниматься вопросы. Множество вопросов.

С одной стороны, вроде бы есть страна Германия, а с другой стороны, очевидно: государств немецких – два; а кроме двух немецких государств совсем обособленно существует Западный Берлин со своими порядками.

Или, как, например, уложить в голове: в нашу восточную зону Берлина можно попасть исключительно через паспортный контроль, там – граница! А между Восточным Берлином и Западным Берлином никакой границы нет. И контроля – нет. Гуляй туда-сюда, сколько хочешь. Но почему-то гуляют в одном направлении. Говорят, что уже больше 50 тысяч немцев удрали из ГДР под крыло американцев и англичан с французами. Неужели у капиталистов лучше?

С одной стороны, немцы обязаны репарации заплатить, и мы, победители, оборудование с заводов забираем и вывозим, а с другой стороны, не одобряют репарации свои же товарищи – немецкие коммунисты, а капиталисты – наоборот, говорят: вывозите на здоровье!

Немцы войну проиграли, а мы – выиграли, и живут немцы не сахарно и не мармеладно, но разве сравнить их бедность с той нищетой, которая досталась на долю победителей?! И еда, и одежда, и всё другое в магазинах есть. Только деньги плати. Почему? Не по-советски, честное слово!

Да и с деньгами сплошная путаница: есть марка восточногерманская, есть – западногерманская…

Множество вопросов задавали самим себе Паша и Аня. Или друг другу шепотом в постели перед сном.

Но вопросы – вопросами, а жизнь потекла спокойно и размеренно: работали, зарплату получали, ходили по магазинам. Обживались, обзаводились хозяйством. Покупали кастрюли, чайники-кофейники, посуду, столовые приборы и много всякого разного, чего в Союзе и не видывали. Присматривались к сервизу «Мадонна». У Ани появились модные крепдешиновые и шерстяные платья, плиссированные юбки, жакеты, батистовые и шифоновые блузки; туфли, ботиночки, ботики, белье шелковое – она даже и не мечтала о таком. И еще шубка под котик. С муфтой. Павлу справили два костюма: шевиотовый и бостоновый, сорочек дюжину и еще – модное габардиновое пальто. Купили печатную машинку «Optima» (немецкие умельцы уже наладили выпуск машинок с кириллицей).

В магазинах, неожиданно для себя, Аня просила иногда показать ей вещи для новорожденных, рассматривала их и со вздохом откладывала в сторону. Она грустила от того, что ее единственный и любимый сыночек вырос в какой-то застиранной рванине. Теперь-то, конечно, они с Павлом с каждой оказией слали домой и игрушки, и одежду, чтобы ребенок ни в чем не нуждался. Даже собрались купить для него немецкое пианино, чтобы сынишка учился музыке. Но батистовых с кружевами пеленок, распашонок, чепчиков судьба ее мальчику не подарила. И Ане, глядя на эти милые вещицы, хотелось плакать.

Павел и Анна постепенно приобрели новые привычки, невозможные в московской коммуналке. Хорошо принять душ с утра и позавтракать чашкой кофе со свежей белой булочкой, намазав ее сливочным маслом или мармеладом. Перед работой – зайти в парикмахерскую. Они быстро привыкли не надевать два дня подряд одну и ту же одежду. Все чаще по вечерам хотелось посмотреть фильм в кино, заглянуть в кафе до сеанса, поужинать там. Павел и Анна быстро восстановили подзабытый ими немецкий язык, свободно общались и читали по-немецки.

И чего уж греха таить, им все больше и больше нравилось то, что их окружало: от прибранности немецких домов, улиц и городов до рисовых зернышек в солонках на столах в кафе и пивных. Чтобы соль не слеживалась. Очевидная аккуратность и разумность немцев в обустройстве человеческого быта пришлись по душе Павлу и его жене, недавние враги вызывали невольную симпатию своим трудолюбием. В определенном смысле победа в войне приобретала в глазах Анны и Павла особую весомость: такого врага победить не просто. Но мы-то победили! Значит, и в своей стране устроим разумную, сытую и аккуратную жизнь.

Мало-помалу сложился круг общения. У Павла появились хорошие товарищи по работе, подружились семьями. Алексей и Валентина Бариновы прибыли из Ленинграда, из Казани – Володя и Люся Крузины. Многое сближало: одна далекая родина, одно поколение, одна война…

Они часто проводили вместе выходные, и вскоре дружеские воскресные обеды вошли в традицию.

Аня и Паша остро переживали разлуку с оставшимися в Советском Союзе сыном, родней, друзьями и знакомыми. И в первый год работы в Германии они считали дни до отпуска, как солдат считает дни до дембеля. Но когда они приехали в Москву, обнаружилось, что, несмотря на радость долгожданного свидания, они через силу могут находиться в шестнадцатиметровой подвальной комнате коммунальной квартиры с единственным сортиром на двадцать с гаком жильцов. Поэтому Павел и Аня, прихватив с собой пятилетнего сына и Михайловну, гостили почти весь отпуск в доме Аниной сестры Клавдии в подмосковном Перово. И возвращались они из отпуска к месту своей длительной заграничной командировки с мыслью о том, что не мешало бы максимально продлить ее срок.

Два года, два счастливых года для Павла и Анны промелькнули незаметно. Наступил 53-й год. Паша и Аня решили после отпуска в конце лета забрать с собой в Германию семилетнего сына; его ждал первый класс школы военного городка. И еще они решили: пора родить второго ребенка. Здесь, в Германии.

Между тем с родины пришли страшные новости: умер Иосиф Виссарионович Сталин.

Жизнь в городке не то чтобы замерла – она как будто стекла в подпол, словно талая вода весной, оставив на поверхности Чейн-Стоксово дыхание, глубокую скорбь всего советского народа и непоколебимую решимость дать достойный ответ врагам. Советские граждане за рубежами отчизны равным образом скорбели на партсобраниях; в свободное время все предпочитали сидеть по домам.

И вся эта тишина рванула мармеладным бунтом 16 июня. В городах Восточной Германии и в восточной зоне Берлина на улицы высыпала тьма-тьмущая народа. Немцы кричали: «Иван! Уходи домой!»

Организацию подавления антисоветских волнений поручили Берии. Он прилетел ночью из Москвы в ГДР, и наши вывели танки на улицы немецких городов восточной зоны.

«Опять будет война?» – Павел видел в глазах Ани немой вопрос и, успокаивая, обнимал, гладил ее по голове… Нет, родная, не бойся!

Воевать с СССР в 53-м году в Европе желающих не нашлось. Но спокойствие, размеренность и безбедность существования далеко от родины оказались – увы! – иллюзорными.

Прошел месяц, и на партийном собрании, созванном в спешном порядке, ответственные товарищи из Москвы информировали коммунистов военного городка: товарища Лаврентия Павловича Берию на пленуме ЦК исключили и из ЦК, и из партии, и из товарищей; его разоблачили как врага коммунистической партии и советского народа! На самом деле он подготавливал передачу ГДР американцам и англичанам!

Пошли гулять слухи: якобы сам Берия на пленуме отсутствовал, его арестовал Жуков 26 июня, почти за десять дней до начала пленума. И даже был слух, что не арестовали его, а застрелили. В общем: «Берия, Берия вышел из доверия…»

И Аня с Пашей поняли: сын пойдет в первый класс в далекой Москве. И планы на увеличение семьи в такой ситуации правильнее отложить. Надо пережить тревожные дни. Тем более что в группе войск пошли кадровые чистки. Хотя Павла с Анной и их ближний круг чистки эти не затронули, они встречали новый 54-й год с искренней надеждой на лучшее.

Время бежало вперед, бури улеглись, жизнь возвращалась в свою колею.

В библиотеку военного городка поступило письмо из редакции Большой советской энциклопедии. В письме рекомендовали вырезать из новенького пятого тома энциклопедии страницы с портретом Берии и статьей о нем, затем вклеить на их место страницы, приложенные к письму. Разумеется, на присланных страницах никакого Лаврентия Павловича уже не было, но количество строк в новой статье в точности совпадало с количеством строк в статье о бывшем товарище. Павел, Алексей и Владимир беззлобно пошутили по этому поводу. Что-то вроде того, что авторам БСЭ необходимо не только уметь писать, но и хорошо считать…

Постепенно возобновились воскресные обеды в дружеском кругу. Особенно обеды удавались у Ани: она отлично готовила. Собирались, ели, понемногу выпивали, обсуждали последние местные новости и вести с родины. Шутили, смеялись, но вполголоса.

Однажды в конце лета Анин начальник, проходя мимо в кабинет, попросил ее зайти к нему.

В кабинете он, проверив, плотно ли закрыта дверь, молча, протянул ей листы бумаги с машинописным текстом.

Анна читала, и ее лицо сначала стало пунцовым, потом – мертвенно бледным.

Начальник, понизив голос до шепота, проговорил:

– Видишь, какую интересную бумагу один добрый человек для меня выловил. Не бойся, хода я ей не дам. Но вам с Павлом я советую ехать домой. По семейным обстоятельствам, что ли… Сообрази что-нибудь! И не откладывай! Чтобы к октябрю – ноябрю вас здесь уже не было.

Начальник взял из онемевших Аниных пальцев листы и порвал их на мелкие части. Сложил в своей пепельнице и поджег.

Анна всё еще не могла прийти в себя: она прочитала анонимный донос на своего мужа, которого обвиняли в подрывной деятельности и антисоветской пропаганде.

С трудом овладев собой, спросила:

– Вы знаете, кто написал?

– Не знаю. И тебе выяснять не советую. Нет этой бумаги. И не было… Вон, пепел один остался! Но… Думаю, из вашего с Павлом ближнего круга бумага появилась. Кстати, может, Павлу об этом пока не стоит говорить?

Анна вернулась на свое рабочее место. Задумалась.

По некоторым деталям, «фактам», фигурировавшим в доносе, ей стало ясно, что его сочинил кто-то из Бариновых либо Крузиных. Вот тебе, Аня, воскресные обеды! И Большая советская энциклопедия…

Ничего она не скажет Павлу!

Но вот по каким семейным обстоятельствам им уехать домой?

Через полчаса в Аниной голове с аккуратной укладкой «перманент» все выстроилось по полочкам; она придумала, что нужно делать. Домой с работы она вернулась в хорошем настроении, даже веселая.

В середине октября Павел и Анна оформили завершение своей загранкомандировки. По семейным обстоятельствам. И начали паковать вещи, переживая за «Мадонну» и недавно купленное немецкое пианино.

Накануне отъезда Аня и Павел позвали всех близких знакомых, коллег на прощальный ужин. Все радовались за Павла и Анну: они уезжали на родину. Германия, прощай!

Пролетело еще несколько месяцев. В родной Ленинград из Германии уехали Бариновы, уехали и Крузины – в Казань.

В июне 55-го года на свет появились семейные обстоятельства Анны и Павла. У них родилась дочь.

В Германии они больше никогда не были.

Вышли из моды и сносились немецкие платья и костюмы, побилась привезенная посуда, но в серванте стояла синяя с золотом «Мадонна», радовало своим звуком немецкое пианино, на котором играли дети. И навсегда остались «немецкая» привычка к аккуратности во всем, да рис в солонке.

С Бариновыми и Крузиными обменивались поздравительными открытками к праздникам. Встречались редко, если у них случались командировки в столицу; пару раз проезжали через Москву на отдых – вот и всё.

Анна так и не проговорилась мужу о доносе. Однажды, уже после его смерти, она поведала эту историю, что называется, в педагогических целях, взрослой дочери, с которой жила в маленькой, но отдельной хрущобе. Времена, правда, наступили другие, но она все-таки решила рассказать. Мало ли…

Когда Анна умерла, пережив Павла всего на три года, ее взрослые дети сообщили об этом печальном событии всем, кто знал Анну в молодости. Написали в Ленинград Бариновым. И в Казань – Крузиным.

Алексей Онуфриевич Баринов позвонил по телефону, посо-болезновал. Сказал, что и сам он, и Валентина Ивановна много болеют. Неловко пошутил: они с Валей уже готовы к свиданию с Павлушей и Аннушкой. В конце разговора его голос задрожал; Валентина Ивановна вообще не смогла произнести ни слова – она плакала.

А из Казани спустя месяца два пришло длинное письмо, написанное скачущим почерком. Краткое содержание письма таково.

Людмила Георгиевна Крузина соболезнует, но ее положение – отчаянное, ей не с кем поделиться своими бедами, не с кем посоветоваться, вот и Аня – умерла.

Со своим старшим сыном Крузины давно утратили взаимопонимание, он шокировал их своими сомнительными связями, которые бросали тень на всю семью.

А ведь Владимир Иванович – доктор философских наук, профессор университета, ждал тогда назначения на должность проректора; она сама – Людмила Георгиевна – заслуженный учитель республики, у нее ученики! Поэтому они вовсе перестали общаться со своим старшим сыном и его ужасной женой.

Младшего, Димочку, талантливого и успешного, студента третьего курса университета, комсомольца и отличника, направили на стажировку за границу, в ГДР; он там пропал. Из компетентных органов Крузины узнали, что Дима познакомился с профессором из Западной Германии, убедил немца в том, что Димины родители – алкоголики, издевались над ним и их лишили родительских прав, что сам Дима воспитывался в детском доме, что в Союзе он якобы бедствует и мечтает жить в свободной Германии. В общем, Дима теперь – где-то в ФРГ и какие-либо сношения с родителями прекратил, они не знают его адреса. Крузиных трясут эти самые компетентные органы: шутка ли, член семьи – невозвращенец!

У Владимира Ивановича – удар, его парализовало, сама Людмила Георгиевна не знает, как и зачем жить дальше…

…Анина дочь читала письмо; рука ее потянулась к купленной по талонам пачке «Явы».

Женщина закурила, поймав себя на том, что никогда не сделала бы этого при матери.

Прочитала.

Прочитала еще раз. Отложила листки в сторону.

Что ответить?

Она вспомнила Людмилу Георгиевну и десятилетнего Диму, заглянувших к ним по дороге в санаторий в Минводах: приятная женщина в «джерси» и накрепко приклеенный к ней вежливый мальчик… Надо же!

Какое-то непонятное ей самой чувство медленно подымалось внутри. Анина дочь резко взяла письмо в руки и порвала. Сложила в пепельницу, поднесла зажигалку к обрывкам, но вдруг рассмеялась. «Не в кино», – подумала она и вытряхнула пепельницу в мусорное ведро.