Читать книгу Сказки на ночь для взрослого сына - Татьяна Прудникова - Страница 9

С утра до вечера

– Мal Тебя!

– Хорошо, принеси трубку на кухню. Инна Ивановна выключила воду, вытерла о фартук мокрые руки и взяла у сына телефон.

– Да! Лидия Сергеевна? Здравствуйте! Рада Вас слышать. Как Вы себя чувствуете? Да, Вы правы… Чего уж тут ждать… Вы смотрите телевизор?! Зачем?.. Так они же всё врут! Ни слова правды не скажут! Телевидение – основное орудие манипулирования… Оно же в руках подлецов и негодяев! Посмотрите на их лица! Заевшиеся самодовольные оккупанты!…Какие деятели культуры их поддерживают?…Их купили! Купили, должностями поманили, или еще чем-то… Предатели!…А где же свобода слова, о которой они кричат на каждом углу? Ложь, ложь, одна ложь! Хоть бы бомба на это «Останкино» упала, простите меня за резкость!…Нет, не боюсь… Я устала бояться… Сколько же можно унижать народ? Да, конечно, я знаю… Мы с Борисом недавно приехали оттуда… Пообедаем и вернемся… Я не могу сидеть сложа руки! В конце концов, народ вправе заявить, что он думает о происходящем! Мы катимся к катастрофе!.. Лидия Сергеевна! Вы же знаете: я двадцать лет отдала школе, но такого безобразия не помню. Получаем копейки, учебные программы постоянно перекраивают, нагрузка – сумасшедшая… А дети? Разве это дети? На контакт не идут, дерзят, курят, романы крутят, матерятся; на уме всё, что угодно, только не занятия… Я пытаюсь держать себя в руках… Да, Вы правы, мой одиннадцатый – совсем не подарок… Наглые, развязные… Да-да, Вы их помните… Вы же у них вели в начальной…

Инна Ивановна почувствовала, как бывшая ее коллега постепенно утеряла к разговору интерес: слушала невнимательно, отвечала междометиями. Инна Ивановна немного обиделась и свернула разговор. Нечего метать бисер и попусту терять драгоценное время.

«С чего бы я понадобилась этой старой лисе? Что она хотела разнюхать?» – размышляла Инна Ивановна; накопленный ею за годы учительства опыт свидетельствовал: Лидия Сергеевна позвонила не просто так.

«Интересно, кому же ласковая Лидушка вызвалась услужить?…Копают, интригуют… Никак не успокоятся… Раньше пытались поймать на репетиторстве, а теперь – что? Идейно чуждая? Флюгеры!.. Или, наверное, место у меня очень завидное», – заключила она.

– Борис! Садись есть! Нам через час надо выдвигаться!

Борис – высокий, спортивный, приятный лицом и покладистый характером парнишка; не отличник и даже не хорошист. Его усердие в учебе по большей части оценивалось на «троечку». Причем математичка всегда ставила ее, поджимая губы.

Борис искренне не понимал, почему, даже выучив практически наизусть заданное на дом, он редко получал оценку выше этой самой тройки. Исключение составляли два любимых предмета, но мать постоянно твердила ему, что для успешного окончания школы и устройства будущей жизни физкультуры и гражданской обороны недостаточно. Можно подумать, что сама она за свои пятерки получила у судьбы исключительный подарок! Как бы не так…

Огорчало и то, что иногда (в воспитательных целях, естественно) ему давали понять: если бы не его мать, Инна Ивановна, вряд ли бы он так надолго задержался в этой школе.

С одноклассниками у Бориса дружеских отношений не сложилось, хотя он не подличал и никогда намеренно их учителям не закладывал. Однако его воспитание не позволяло что-либо скрывать от матери, и убедившиеся в этом одноклассники дружбы с ним не водили.

В прошлом году мать поставили на классное руководство «ашками», а сына пересадили в параллельный класс. Но бывшие одноклассники Бориса, как ему показалось, его отсутствия даже не заметили.

Ну, и пожалуйста! Он себя еще покажет… И не всё в жизни определяется оценками по всяким физикам – химиям… математикам…

Борис вжимался и вжимался в холодную землю рядом с колесами «жигулей», уткнувшись в нее лицом и закрывая руками голову, желая одного: спрятать себя, отгородить от того, что творилось вокруг. Но уши слышали свист пуль, сквозь крепко зажмуренные глаза пробивались всполохи от взрывов, нос втягивал горький запах земли, приправленный бензином, едкий холодный пот струился по лбу, по вискам, по спине между лопатками.

Борису было нестерпимо тоскливо и страшно: шальная пуля запросто могла попасть в него и убить. Убить его, шестнадцати лет отроду, ничком лежащего на холодной земле, старающегося слиться с палой листвой. И он станет недвижим, уйдет в эту землю навеки вечные, превратится в ее часть…

Нет, он точно знает: ему нельзя сегодня умирать!

Сердце Бориса било в набат, отдаваясь в висках, в животе, в кончиках пальцев.

…Эта холодная горькая земля – наша? А пули? Наши? Не наши?..

Борису не хотелось умирать ни от какой пули. Смерть! Какой смысл в его смерти? Смысл – в жизни!

Глупо… И пару по физике он не исправил…

Он вспомнил о грузной и немолодой матери, которая тоже лежит на холодной земле и ждет смерти. У него в голове неожиданно возникла жуткая мысль, что юбка на матери может задраться, обнажив ее большие полные ноги.

Страшно. Холодно. Грязно. Глупо.

Борис не знал, сколько времени прошло с той минуты, как они с матерью, окрыленные участием в великих событиях и ожиданием триумфа, поднялись из метро на улицу. Думали: их позвали навстречу славной победе новой, народной, октябрьской революции, а оказалось – пулям…

Еще сегодня днем он своими глазами видел море людей, слившихся воедино в общем желании направить жизнь к лучшему, свергнуть диктатуру и утвердить справедливость. Он видел ту силу, перед которой отступит любая власть, и ощутил себя частью этой силы. Он видел народ, и на стороне народа была правда.

Он ехал сюда и в подробностях представлял: вот его вместе с матерью показывают по главным телевизионным каналам… И чужой ему одиннадцатый «А» узнает! Когда он придет в школу, его обступят сверстники и будут, затаив дыхание, слушать именно его, Бориса, а не этого невыносимого болтуна Сёмку Гинзбурга! И придурошная Светка Кольцова будет слушать. Жаль только, что он буднично катит с матерью на метро, а не мчится по проспектам и улицам города в грузовике в составе боевого отряда с автоматом в руках.

Что же случилось? Неужели их предали?

Кто стреляет? Наши? Почему они стреляют по нашим? Или стреляют не наши? Почему тогда наши позволяют ненашим стрелять в народ? И чья же теперь победа?..

Вчера ночью он рисовал на стене напротив своего дома белой краской: «Кремлевскую банду – под суд!» и чувствовал: судьба зовет его к великому предназначению.

Теперь же он согласен на любую, даже самую незначительную жизнь, теперь он вжимается в холодную горькую землю и всё отдаст за то, чтобы стать совершенно невидимым для неизвестно чьих пуль и для тех, кто эти пули посылает.

Вокруг свистело и громыхало. Он не сразу услышал над ухом срывающийся материнский голос: «Боренька! Что с тобой? Ты жив? Борис! Борис!»

Мать склонилась над ним, бледная, плачущая, с трясущимися губами. Она боялась прикоснуться к сыну и мучительно выговаривала его имя: «Борис! Борис!»

Борис открыл глаза и поднял голову.

– Слава тебе, Господи! Живой! – всхлипнула убежденная атеистка Инна Ивановна. – Вставай, вставай! Пока затихло, нужно бежать отсюда!

Он вскочил, мельком взглянул на зарево пожара и побежал прочь, что было сил. Вдруг он сообразил: матери за ним не угнаться – и заставил себя остановиться.

Мать, с трудом переводя дыхание, нагнала его. У телецентра вновь раздались выстрелы – она через силу побежала быстрее, увлекая за собой сына. Через сквер, через незнакомые подворотни и дворы выскочили на соседнюю улицу, как будто выскочили из ночного кошмара.

Вокруг – дома, в домах тихо светятся окошки. Обычная жизнь: осень, воскресный вечер, чисто одетые люди идут по своим делам. А случившееся с Борисом и его матерью – сон. Очень-очень страшный сон.

Молча и не глядя друг на друга, они добрались до метро, спустились вниз на станцию. На свету стало заметно, что их одежда перепачкана, люди в метро посматривали на них и сторонились.