Читать книгу Жизни и реальности Сальваторе - Татьяна Шевченко - Страница 13

3. Вода

Ай, вот работа кормящая – в шахте киркой махать! Да в городе, полном упырей, опасная и неблагодарная: кровь высосут, во тьме напав, аль все силы досуха вычерпают, через указы да приказы, ибо никто не ценит труд простого человека меньше, чем мертвец. Вот и нет здесь добытчиков, хоть и родит земля каменья да металлы. Все граждане – ремесленники, los profesores и торговцы, так-то. Но упыри на уме себе, с сёл да других городов людей обещаниями заманивают, а слову вразумляющему странники нечасто доверяют, а как до головы-то правда дойдёт, так и поздно становится: вот что надежда да морковка, перед носом красующаяся, делают.

Впрочем, что я, что Чичо? Все там будем, все об этом помним. Как сказал старина Хименес:

Ах! Adios[9], старина. Dejemos la triste charla[10]. Так вот и идёшь, ноги еле волочишь, а то вдруг гитару крутобокую хвать и мчишь петь, что твой школяр. Хотя иные школярами остаются всю жизнь, с этим Чичо согласится, да.

Добрался я до места, сомбрер на пол положил – монет, мол, жду, люди добрые! – и стал наигрывать. Да людей сегодня бродило совсем уж мало, а кто был, к стенам жались да смотрели глазами круглыми. Когда Балда притащился, прижимая к себе за талию одетую в футляр скрипку, я молвил:

– Народ сегодня пугливый. Разойдёмся по-хорошему?

– А что расходиться, пока никто не видит? – отвечал Балда и икнул. Уселся прямо на пол и начал тщательно настраивать да облизывать скрипку свою. Движения его были до перебора точными, как у всякого, кто под мухой ходит, и я прямо-таки заинтересовался:

– Это откуда ты таким красавцем пришёл?

– День рожденья у одного в коммуне, – Балда снова кивнул и уточнил: – Второй день. Давай с нами, я приглашаю, как отыграем!

– А что б и нет? Айда! Долго не сыграем, вода с небес вот-вот польётся.

Балда повеселел и запиликал суетливее. Облака кидались на Санта-Марию бесчисленными полчищами, ползли скрытно, над самой землёй. Храбрая Мария дырявила их, величаво выплывая из тумана; а облака прыгали и вновь скрывали её за собой. Рядом с нами постанавливались зрители-слушатели, и я, на них не глядя, гаркнул:

– Проходимте по делам! Не выступаем ещё!

Но остановившиеся молчали, как за гробом, и я – la cabeza vacía![11] – только и поднял глаза. Как увидел их, так и подумал: ай, дурак, надо было сразу на предложение Балды бежать – бить теперь будут!

Прошлоразовые бисерные это пришли, и, судя по лбам сморщенным да губам в струну сжатым, пришли с намерениями угостить нас пудовыми кулаками. Но надежда не растаяла в воздухе туманном, и я воскликнул:

– Друзья!

Я толкнул ногой сидевшего блаженно в обнимочку со скрыпочкой Балтасара, он ошалело поднял глаза и протрезвел мгновенно; а я продолжал:

– Пришли, дабы обменяться песнями?

– Добрый вечер и тебе, музыкант, – сквозь зубья свои процедил один бисерный. – Ты соврал, и мы знаем это.

– Какого чёрта? – я разразился всей бранью, которую знал, руками размахивая и вознося их к небу. – Приходите в наш дом, insultais[12], обижаете, а какие ваши доказательства?

– Мы были у градоначальника, – второй бросил, что монетой одарил.

– Это кто вас, малышатых, пустил? – продолжал я, в общем и целом ясно понимая, что место проиграно. Эх, вот и самое время ahogar las penas en vino[13], но разве ж я могу остановиться, когда меня вот-вот с моего родного места прогонят? Хоть натешусь всласть напоследок. – Или же сами рассказываете китайские сказки?[14] Нас обвиняете, а сами, а?

– Какое бесстыдство! – вскричал первый бисерный. – Нет, это совершенно отвратительно! Вы говорите о неком покровительстве, но все это ложь, весь город это знает!

– Ага! – возопил я и вновь воздел руки к Санта-Марии. – Вот оно, ваше враньё, синьоры! Не были ни у града, ни у начальника, а вошли в таверну и спросили у забулдыги!

Первый смешался, очи долу опустив, и меня прямо радость взяла: прав оказался! Так и продолжил:

– Покайтесь, синьоры, ибо движимы жаждой и любовью к деньгам! Покайтесь и подите вон с Богом!

– Ты сам за деньги бьёшься, – процедил второй.

– По себе не меряй! – с искренней обидой возопил я. – Мне искусство дорого!

– Так и поди со своим искусством, не мешай деньги ловить тем, кому надо.

– Так сам и иди: надо мной упыри.

– Нет над тобой вампиров, лгун.

Круг замкнулся. Мы продолжили браниться-копья слов ломать, Балтасар на ноги поднялся и дополнял мои словесные выпады своими обзывательствами-камушками. Здоровяки заскучали, хозяевами забытые, и я уверился, что это прочно: зевали здоровяки, то на стены, мхом покрытые, то на шпиль Марии поглядывая, животы облакам таки вспоровший. Закапали первые капли.

А потом второй бисерный о них вспомнил, и они выдвинулись, суставами хрустя. И тут, истинно рояль из машины, выскочил пухлый старичок и грозно голос свой поднял, точно меч:

– Вы, странные! Зачем музыкантов обижаете?

– Не обижаем, но делиться просим.

– А я слышу, обвиняете да гоните, – отрезал старичок. – Да что ж вы забулдыг спрашиваете, а меня, допустим, не спрашиваете? – и оскалился, а клыки у него – во! И все наружу. – Мои музыканты, – сказал он. – Я их сюда поставил, мне и убирать. Поняли, странные?

Да не слушали уже: здоровяки первыми припустили, что твои олени, а за ними и бисерные, трубами размахивая. Остались мы, глазами хлопающие, да старичок, который ножкой застенчиво брусчатку ковырнул.

– Слушаю вас каждый день, как под землю иду, – молвил, – очень нравится.

– Как нам отблагодарить вас? – спросил я. Вражда враждой, но коли помог именно этот мертвяк – почему бы не ответить ему добром? Бальтасар заволновался, пятнами красными-белыми покрылся, но не сказал ничего.

– О, я не хотел бы вас беспокоить. Разве что маленькой просьбой. Видите ли, день рождения у меня, двести пять лет, плюс-минус ещё пять и полгода. Не могли бы вы мне спеть… поздравление? В вашем фирменном образе, само собой, – и упырь подмигнул нам.

– Вы не путаете? – подал голос, точно лапу, Балда, и старик покачал головой.

Мы переглянулись, дунули, плюнули – и начали.

Старик захохотал, да так громко, что смех его к небу летел, от неба отскакивал да на людей рушился, оглядываться да останавливаться заставляя.

Старик заплясал. Вот сколько раз в своей коротенькой, как самая нижняя из всех нижних юбок приличной женщины, жизни шутил – а сейчас не шучу! Идут люди, оглядываются, а старик почтенный колена выделывает, будто шут какой!

Все, кто дела оставил да остановился нас послушать, хохотали. Радостней всех, вопреки обыкновению и повадкам, присущим родичам, хлопал себя по ляжкам и бокам да хохотал благообразный упырь, и кричал:

– Вы слышите, слышите? Это про меня! Мне поздравление! Мне с днём рождения! – и подпевал: – «И мгновений круговерть приближает твою… СЛАДКУЮ! смерть!..»

3. Квинтэссенция

Я плыл сквозь вечную пустоту.

Я знаю, учёные говорят, что космос – никакая не пустота, а целые поля волн, мельчайших частиц. Но если я не натыкаюсь на пространство при движении – не значит ли, что оно для меня пустое? Я полагаю, что дело обстоит именно так, иначе бы я и с места сдвинуться не мог.

Астероиды, выстроившиеся вокруг толстой звезды, – другое дело. С ними я могу столкнуться, а значит, пространство больше не пустое и я должен быть осторожным. Я включил защитный режим и уделил больше внимания маневрам (как говаривал старпом: «прокачал скилл ловкости»).

Они двигались в потоке – против меня – и в то же время гармонично, сосуществуя, точно толпа на переходе, и я, продвигаясь сквозь, лавировал, то чуть вставая боком, то меняя траекторию, толпа двигалась, иногда кто-нибудь в последний момент уходил с моего пути – срабатывало защитное поле, но слишком полагаться на него не стоило: одно тело оно отбросит, а десять – нет. Я работал слаженно, как бы забыв о себе и даже о них, и думал только о грузе, который я вёз внутри – бесценном грузе, который нужно было, просто необходимо донести до людей. Содержимое, бездонно важное. Квинтэссенция. Может быть, без него проживут, а про мою смерть не узнают, но мне, как каждому кораблю, кажется, что именно моё содержимое – нужное, и в чём-то каждый из нас прав: ведь не станут же сквозь пропасть без дна, стен и крыши посылать кого-то, чтобы принёс что-то неважное или ненужное?

Я бережно нёс содержимое внутри, а астероиды вокруг расходились, сходились, распадались, исчезали, шли своим потоком, а потом всё кончилось, и я опять остался в пустоте.

Нормально ли это? То есть – нормально ли, что кто-то вроде меня задумывается обо всём этом? Хотя – что такое вообще норма? Норма, подсказывает мне мозг, есть некоторый диапазон значений, признанный наиболее подходящим. То есть если ты попадаешь в этот диапазон, всё хорошо. Но у некоторых маленьких людей, когда они начинают вырастать, появляются вопросы к этой норме и к тому, что они установлены людьми. Хотя, на мой взгляд, тут вопросов не должно быть, ведь если ты живёшь в обществе, организуемом людьми, ты подчиняешься тому, что лучше для всех, а не для тебя одного. То есть, о себе подумать тоже надо, но только в меру, в день рожденья и в рождество – в общем, не превышая норму. Ведь какие общества побеждали? Те, в которых их люди думали в первую очередь об окружающем, а не о себе. Все их люди. Поэтому в целях выживания общество может потребовать от человека исполнения некой нормы: не курить, или, допустим, не выгуливать домашних животных там, где этому будут не рады, или не допускать сухопутных крыс до нормальных кораблей.

Увы, но часть людей не очень умна – я в бытность работы с экипажем понял это очень хорошо. И некоторым нужно разжевать, зачем да почему. Командир никогда не мог найти для этого слов, кроме бранных, а я бы вот как объяснил: на физиологических примерах, которые должны быть наиболее доступны любому.

«Вот, допустим, стоит сотрудник на взлётной полосе и вдруг понимает, что всё. Схватило и не отпустит. А до туалета далеко – десять минут езды. Уже не добежать. Ну, что делать: идёшь и где-нибудь в полутьме за углом делаешь своё чёрное дело. Ты умный, ты один раз так сделал и больше никогда не будешь, потому что понимаешь всю «прелесть» поступка. А глупые не поймут. Они увидят и будут ходить испражняться по-маленькому в тот же угол, а кто-то и по-большому там начнёт. Вот прямо с корабля сойдут и начнут. Не потому, что дотерпеть до дома нет возможности, а потому, что так удобнее, понимаешь? А потом и прямо посреди полосы начнут.

Что станет с углом и с улицей, ясно – там находиться будет нереально. Грязь, распространение болезней. В целом для общества плохо? Плохо. Так лучше ввести норму «не испражняться на улицах», чем каждому объяснять, что нормы имеют размытый характер, тут нельзя, тут исключение, тут вообще тебя не касается…

8

И я пойду; и я буду один, без дома, без леса зелёного, без колодца белого, без неба голубого и мирного… и останутся птицы петь. (Хуан Рамон Хименес)

9

Прощай!

10

Оставим пустые разговоры.

11

Пустая голова (исп)

12

Оскорбляете (исп.)

13

Залить горе (Дословно: «Утопить печали в вине») (исп.)

14

Дословный перевод contáis un cuento chino, что означает «рассказывать небылицы».