Читать книгу Лунный камень - Уилки Коллинз - Страница 8

Оставив чувства при себе, я почтительно попросил мистера Франклина продолжать. Он ответил: «Не ерзайте, Беттередж», – и продолжил.

Из первых слов нашего юного джентльмена выяснилось, что его открытия, связанные с нечестивым полковником и алмазом, начались с его посещения (до приезда к нам) семейного адвоката в Хэмпстеде. Однажды после обеда, когда они остались наедине, мистер Франклин случайно проговорился о том, что отец поручил ему доставить подарок мисс Рейчел ко дню рождения. Так, слово за слово, разговор закончился тем, что адвокат рассказал ему, о каком именно подарке идет речь и как завязались дружеские отношения между покойным полковником и мистером Блейком-старшим. Факты здесь настолько необычны, что я вряд ли сумею достойно изложить их своим языком, поэтому постараюсь рассказать об открытиях мистера Франклина словами самого мистера Франклина.

– Беттередж, вы помните те времена, когда мой отец пытался доказать свое право на это несчастное герцогство? – начал он. – Как раз в это время мой дядя Гернкастл вернулся из Индии. Отец узнал, что у его шурина имеются какие-то бумаги, которые могли бы помочь ему выиграть дело в суде. Он наведался к полковнику, якобы для того чтобы поздравить его с возвращением в Англию, но полковника обмануть было непросто. «Вам что-то нужно, – предположил он. – Иначе вы не стали бы ставить под удар свою репутацию приездом ко мне». Отец понял, что делать нечего, придется признаваться, и тут же заявил, что ему нужны бумаги. Полковник попросил день на раздумья. Ответ его пришел в виде необычного письма, которое мой друг адвокат показал мне. Полковник начал с того, что ему тоже кое-что нужно от отца и что он предлагает совершить дружественный обмен услугами, так сказать. Военное счастье (это выражение полковника) сделало его обладателем одного из крупнейших алмазов в мире, и у него имелись основания предполагать, что ни он сам, ни его драгоценность не будут в безопасности ни в одном доме, ни в одном уголке мира, где бы они ни находились вместе. Движимый этими тревожными обстоятельствами, он принял решение отдать алмаз на хранение другому человеку. Человеку этому бояться нечего, он может хранить драгоценный камень вдали от себя в любом надежно защищенном месте, например в банке или у ювелира в специально оборудованном для хранения ценностей помещении. Его личная ответственность в этом деле будет пассивного свойства. Ему или его доверенному представителю нужно будет в заранее договоренном месте в заранее договоренный день каждый год получать письмо от полковника с извещением о том, что он еще жив. Если в указанный день письмо не придет, молчание полковника будет верным признаком того, что полковник убит. В этом случае, и ни в каком другом, следует распечатать определенный конверт, и содержащиеся в нем указания относительно того, как нужно распорядиться алмазом, должны быть исполнены в точности. Если отец согласится выполнить это странное задание, он может получить интересующие его бумаги в любое время. Вот о чем говорилось в том письме.

– И что сделал ваш отец? – спросил я.

– Сделал? – повторил мистер Франклин. – Я скажу, что он сделал. Он проявил бесценную способность, называемую «здравый смысл». Все это, заявил он, просто смешно. Во время своих скитаний по Индии полковник где-то нашел какой-то жалкий кристалл, который принял за алмаз. А что до якобы грозящей ему опасности и мерах предосторожности, которые он предпринял для защиты себя и своей стекляшки, так мы живем в девятнадцатом веке, и любому здравомыслящему человеку достаточно было просто обратиться в полицию. Последние годы полковник был известным опиумистом, и если единственный способ заполучить бумаги состоял в том, чтобы принять опиумные бредни за факт, отец был готов взять на себя эту смехотворную ответственность, тем более что его это нисколько не затруднит. Алмаз и запечатанный конверт с указаниями отправились в банк, письма, время от времени извещавшие о том, что полковник жив, получал и вскрывал наш семейный адвокат мистер Брафф, доверенный представитель отца. Ни один человек в здравом уме в подобном положении не отнесся бы ко всему этому иначе. Ничто в этом мире, Беттередж, не кажется нам вероятным, если не согласуется с нашим собственным опытом, и мы верим в необычное, только когда прочитаем об этом в газетах.

Из этого мне стало понятно, что мистеру Франклину мнение его отца о полковнике казалось опрометчивым и неверным.

– А что вы сами об этом думаете, сэр? – спросил я.

– Сначала я закончу о полковнике, – ответил мистер Франклин. – Мыслям англичан не хватает упорядоченности, Беттередж, и ваш вопрос, мой старый друг, тому подтверждение. Когда мы не заняты конструированием машин, мы (в умственном отношении) самые неаккуратные люди в мире.

«Вот тебе и заграничное образование, – подумал я. – Наверное, это во Франции его научили так насмехаться над нами».

Между тем мистер Франклин вновь взялся за потерянную нить повествования и продолжил:

– Отец получил нужные ему бумаги и с тех пор больше ни разу не видел своего шурина. Год за годом в условленный день мистер Брафф получал и вскрывал условленное письмо от полковника. Однажды я видел эти письма, собранные вместе. Все написаны в одинаковой сухой деловой манере: «Сэр, сим удостоверяю, что все еще жив. Алмаз остается у вас. Джон Гернкастл». Ни одного другого слова он не написал ни разу, и письма приходили день в день, и лишь спустя шесть-восемь месяцев содержание письма изменилось. Он написал так: «Сэр, мне говорят, что я умираю. Придите ко мне и помогите составить завещание». Мистер Брафф пошел и нашел его в маленькой загородной вилле с прилегающими землями, в которой полковник жил после возвращения из Индии. Он держал собак, кошек и птиц, но рядом с ним не было ни одного человека, если не считать служанки, которая приходила заниматься хозяйством, да доктора у кровати. Составление завещания оказалось делом совсем не трудным. Полковник растратил большую часть состояния на химические исследования. Последняя воля его уложилась в три пункта, которые он продиктовал с кровати, находясь в здравом уме и твердой памяти. В первом пункте оговаривалось содержание и уход за его животными. Вторым пунктом он основывал кафедру экспериментальной химии в одном северном университете. В третьем пункте он завещал Лунный камень племяннице с тем условием, что он будет подарен ей на день рождения моим отцом. Отец поначалу отказывался это делать. Но, подумав, все же согласился, ибо полагал, что исполнение чужой воли не принесет вреда, и прислушался к словам мистера Браффа, который посоветовал это сделать ради Рейчел, поскольку алмаз, в конце концов, мог что-то стоить.

– Полковник не объяснял, почему оставил алмаз мисс Рейчел? – спросил я.

– Не только объяснял, но и внес объяснение в завещание, – ответил мистер Франклин. – У меня есть при себе отрывок, и скоро вы его увидите. Но не спешите, Беттередж! Все по порядку. Вы услышали про завещание полковника, теперь должны узнать, что случилось после его смерти. Для подтверждения завещания требовалось произвести официальную оценку алмаза. Все ювелиры, к которым обращались, как один подтвердили утверждение полковника, что он владел одним из самых больших алмазов в мире. Точная оценка его вызвала серьезные трудности. Размер делал его уникальным явлением на рынке алмазов, окрас ставил его в особую категорию, неопределенности добавляло и то, что камень имел изъян в прозрачности – пятно в самой середине. Однако даже с учетом этого серьезного недостатка наименьшей из различных названных цен была двадцать тысяч фунтов. Только вообразите изумление отца! Он ведь едва не отказался становиться душеприказчиком, и тогда этот удивительный камень навсегда был бы потерян для семьи. Интерес, который он теперь испытывал к этому делу, заставил его вскрыть конверт с указаниями, хранившийся вместе с алмазом. Мистер Брафф показывал мне этот документ вместе с другими бумагами, и, на мой взгляд, он проливает свет на заговор, который угрожал жизни полковника.

– Выходит, сэр, вы верите, что заговор существовал? – спросил я.

– Чудесным здравомыслием моего батюшки я не наделен, – ответил мистер Франклин, – и потому верю, что жизни полковника грозила именно та опасность, о которой говорил полковник. Запечатанные указания, насколько я понимаю, объясняли, как вышло, что он все-таки умер спокойно в своей постели. В случае насильственной смерти (другими словами, если бы очередное условленное письмо не пришло в условленное время) отцу надлежало тайно отправить Лунный камень в Амстердам и передать там одному известному резчику с тем, чтобы тот разрезал алмаз на четыре-шесть отдельных камней. После этого камни нужно было продать за самую выгодную цену, а вырученные деньги отправить на основание той кафедры экспериментальной химии, о которой полковник позже упомянул в завещании. Теперь, Беттередж, напрягите свой острый ум и скажите, на какие выводы наводят эти указания полковника.

Я мгновенно напряг ум, но мне как англичанину не хватало упорядоченности мыслей, из-за чего они перемешивались, и так бы они путались дальше, если бы мистер Франклин не указал на то, к чему они должны были прийти.

– Обратите внимание, – сказал он, – как ценность алмаза как целого камня искусно была поставлена в зависимость от сохранения жизни полковника. Ему не достаточно сказать врагам, которых он боится: «Убейте меня, и вы не окажетесь ближе к алмазу, чем сейчас; он там, откуда вам его не достать, в охраняемом банковском хранилище». Нет, вместо этого он говорит им: «Убейте меня, и алмаз перестанет существовать, сама его сущность будет уничтожена». Что это означает?

И тут на меня (как мне тогда показалось) снизошло чудесное просветление.

– Я знаю, – сказал я. – Это означает уменьшение цены камня, и этим он хотел провести своих преследователей!

– Ничего подобного, – возразил мистер Франклин. – Я навел справки на этот счет. Алмаз с изъяном после распила стоил бы больше, чем он стоит в нынешнем виде, по той простой причине, что за четыре, пять или шесть идеальных бриллиантов совокупно можно выручить денег больше, чем за один большой, но не идеальный камень. Если в основе заговора лежало ограбление ради прибыли, то указания полковника были только на руку ворам. За него можно было бы выручить больше денег, а продать на рынке бриллиантов – несравненно легче, если бы он прошел через руки амстердамских резчиков.

– Господи помилуй, сэр! – вскричал я. – Что же это за заговор такой?

– Это заговор индусов, которым принадлежал драгоценный камень, – ответил мистер Франклин. – Заговор, в основе которого лежит какая-то старинная индуистская легенда. Это мое мнение, и оно подтверждается одним семейным документом, который у меня с собой.

Наконец-то я понял, почему появление трех индийских фокусников представилось мистеру Франклину обстоятельством, достойным внимания.

– Навязывать вам свое мнение я не хочу, – продолжил он, – но идея о нескольких преданных служителях древнего индийского культа, посвятивших себя поиску возможности вернуть свой священный камень, невзирая ни на какие трудности и опасности, как мне представляется, идеально согласуется со всем, что нам известно о терпеливости восточных народов и влиянии восточных религий. Впрочем, я человек с воображением, и мясник, булочник да сборщик налогов для меня не являются единственным проявлением действительности. Но оставим мою догадку и давайте обратимся к единственному практическому вопросу, который для нас важен. Сохранился ли заговор против Лунного камня после смерти полковника? И знал ли об этом полковник, когда оставлял камень в подарок племяннице?

И тут я начал понимать, что это дело теперь касается миледи и мисс Рейчел. Я ловил каждое его слово.

– Когда я узнал историю Лунного камня, – сказал мистер Франклин, – мне не очень хотелось привозить его сюда. Но мистер Брафф напомнил мне, что кто-то должен передать кузине ее наследство, и я мог это сделать не хуже других. После того как я забрал алмаз из банка, мне начало казаться, что на улице за мной следит какой-то оборванец с темной кожей. Я зашел в дом отца забрать свои вещи и нашел там письмо, которое неожиданно задержало меня в Лондоне. Я вернулся в банк с алмазом, и по дороге мне показалось, что я опять увидел оборванца. Сегодня утром, снова забирая из банка алмаз, я увидел этого человека в третий раз, но сумел отделаться от него и, пока он снова не напал на мой след, выехал утренним, а не дневным поездом. Я приезжаю сюда с алмазом в целости и сохранности, и какая новость встречает меня первой? Я узнаю, что в доме побывали трое бродячих индийских фокусников и что, думая, будто остались одни, они обсуждали мое прибытие из Лондона и то, что я должен привезти с собой. Я не буду тратить время на обсуждение того, как они лили чернила на ладонь мальчика и просили его увидеть в них человека на расстоянии и то, что лежит у него в кармане. Все это – пыль в глаза, и вы тоже так считаете. Сейчас нам нужно ответить на другой вопрос: ошибаюсь ли я, придавая значение случайному совпадению, или же мы действительно получили доказательство того, что индусы вышли на след камня, как только он был изъят из банка?

Ни ему, ни мне не хотелось разбираться с этой частью исследования. Мы посмотрели друг на друга, потом на прилив, мягко наползающий на Зыбучие пески.

– О чем вы думаете? – вдруг спросил мистер Франклин.

– Я думал, сэр, – ответил я, – что с удовольствием бросил бы этот алмаз в пески, и на этом все закончилось бы.

– Если у вас в кармане лежит сумма, которую можно выручить за камень, – сказал мистер Франклин, – назовите ее, и алмаз ваш.

Любопытно заметить, как даже малейшая шутка приносит облегчение, когда у вас неспокойно на душе. Тогда нам показалась ужасно забавной идея покончить с законной собственностью мисс Рейчел и ввести мистера Блейка, душеприказчика, в страшные хлопоты, но сейчас я решительно не понимаю, что мы в этом нашли смешного.

Мистер Франклин первым вернулся к предмету разговора. Он достал из кармана конверт, открыл его и протянул мне лежавшую в нем бумагу.

– Беттередж, – сказал он, – ради моей тети мы должны разобраться, почему полковник решил завещать камень племяннице. Прочитайте это, но помните, как леди Вериндер относилась к брату после его возвращения в Англию и до того времени, как он сказал вам, что запомнит день рождения племянницы.

Он вручил мне отрывок из завещания полковника. Сейчас, когда я пишу эти строки, этот документ все еще находится у меня, и я приведу его для вас.

«Третье, и последнее: я завещаю моей племяннице Рейчел Вериндер, дочери и единственному ребенку моей сестры Джулии Вериндер, вдовы – если ее мать, вышеупомянутая Джулия Вериндер, будет жива во время следующего после моей смерти дня рождения вышеупомянутой Рейчел Вериндер, – принадлежащий мне желтый алмаз, известный на востоке под названием Лунный камень, при условии, что ее мать, вышеупомянутая Джулия Вериндер, будет к тому времени жива. Я желаю, чтобы мой душеприказчик либо собственноручно, либо через назначенное им доверенное лицо передал указанный алмаз в частное владение моей вышеупомянутой племяннице Рейчел в ее следующий после моей смерти день рождения в присутствии, если возможно, моей сестры, вышеупомянутой Джулии Вериндер. И я желаю, чтобы моя вышеупомянутая сестра посредством заверенной копии данного документа была поставлена в известность о его третьем и последнем пункте, которым я передаю алмаз ее дочери Рейчел в знак моего полного прощения за тот вред, который ее поведение по отношению ко мне нанесло моей репутации, и в особенности в знак того, что я, как подобает умирающему, прощаю оскорбление, нанесенное мне как офицеру и джентльмену, когда ее слуга по ее указанию закрыл передо мною дверь ее дома в день рождения ее дочери».

Далее говорилось о том, что, если миледи или мисс Рейчел умрет до смерти завещателя, алмаз должен быть отправлен в Амстердам в соответствии с запечатанными указаниями, которые хранятся вместе с камнем. В этом случае выручка от его продажи должна быть прибавлена к сумме, уже завещанной на основание химической кафедры в северном университете.

Я молча вернул бумагу мистеру Франклину. До этой минуты, как вы знаете, я считал, что полковник умер так же презренно, как жил. Я не хочу сказать, что отрывок из его завещания заставил меня отказаться от этого мнения, я просто говорю, что он меня удивил.

– Что ж, – обратился ко мне мистер Франклин, – вы прочитали заявление самого полковника, что теперь скажете? Я, доставив Лунный камень в дом тети, слепо помогаю вершиться его мести или же оправдываю его как раскаявшегося христианина?

– Трудно сказать, сэр, – ответил я. – Он умер с ужасной местью в сердце и ужасной ложью на устах. Только Господь Бог знает правду. Не спрашивайте меня.

Мистер Франклин сидел и крутил в пальцах отрывок из завещания так, будто хотел выдавить из него истину. В то же время он заметно изменился. Если до этого он был ярким и оживленным, то теперь непостижимым образом превратился в медлительного, серьезного и задумчивого молодого человека.

– У этого вопроса есть две стороны, – заметил он. – Объективная и субъективная. Какую примем?

Он получил не только французское, но и немецкое образование, и до сих пор, как мне казалось, одно из них властвовало над ним безраздельно. А теперь, насколько я мог судить, его место занимало второе. У меня есть правило: никогда не замечать то, чего не понимаю. Я последовал курсом средним между объективной стороной и субъективной. Говоря проще: уставился на мистера Франклина и ничего не ответил.

– Давайте вычленим суть, – сказал тогда он. – Почему дядя завещал алмаз Рейчел? Почему не оставил его моей тете?

– Тут, во всяком случае, ответ понятен, – ответил я. – Полковник Гернкастл слишком хорошо знал миледи, чтобы понимать, что она откажется принимать в наследство что-либо от него.

– Но и Рейчел могла его не принять.

– Сэр, разве есть хоть одна юная леди, которая устояла бы перед искушением принять в день рождения такой подарок, как Лунный камень?

– Это субъективная точка зрения, – заметил мистер Франклин. – Похвально, что вы можете ее принять, но существует еще одна загадка, связанная с наследством полковника, на которую пока нет ответа. Как объяснить, что он отдавал подарок Рейчел только при условии, что ее мать будет жива?

– Я бы не хотел говорить дурно о мертвом, сэр, – ответил я, – но если он действительно хотел своим наследством доставить сестре как можно больше хлопот и подвергнуть опасности через ее дочь, то его сестра должна быть живой, чтобы прочувствовать всю неприятность этого.

– О, стало быть, вот что, по-вашему, было у него на уме? Но это снова субъективное мнение. Беттередж, вы бывали в Германии?

– Нет, сэр. Позвольте узнать ваше мнение.

– Я вижу, – сказал мистер Франклин, – что целью полковника, вполне возможно, было не облагодетельствовать племянницу, которую он даже никогда не видел, а доказать сестре, что он умер, простив ее, и доказать это очень любезно, сделав подарок ее дочери. Существует объяснение, совершенно не совпадающее с вашим, Беттередж, и оно рождено субъективно-объективной точкой зрения. Насколько я вижу, одно истолкование ничем не хуже другого.

Придав делу этот приятный и удобный оборот, мистер Франклин, кажется, стал думать, что выполнил все, что от него требовалось.

Он был столь умен и проницателен (пока не начал нести заграничный вздор) и до сих пор столь уверенно вел дело, что я оказался совершенно не готовым к внезапной перемене, которая с ним произошла, когда он начал беспомощно цепляться за меня. Лишь потом я узнал (с помощью мисс Рейчел, которая первой сделала это открытие), что эти загадочные перемены и метаморфозы мистера Франклина являются последствием его зарубежного образования.

В возрасте, когда все мы обзаводимся собственной индивидуальностью в форме отражения индивидуальностей других людей, его отправили за границу, где он перемещался от одного народа к другому, не успевая приспособиться ни к одному. Как следствие, он вернулся с характером, наделенным таким количеством граней, причем не согласующихся одна с другой, что казалось, будто живет он в постоянном противоречии с самим собою. Он мог быть непоседливым и ленивым; недалеким и проницательным; живым воплощением целеустремленности и образцом совершеннейшей беспомощности – все разом. У него была французская сторона, немецкая сторона и итальянская сторона, время от времени проступало и его английское начало, как будто для того, чтобы заявить: «Вот оно я, как видите, переродившееся, но какая-то часть меня где-то глубоко внутри все еще хранится». Мисс Рейчел говаривала, что его итальянская сторона проявлялась в тех случаях, когда он неожиданно сдавался и смиренным, заискивающим тоном просил вас взвалить на свои плечи его ответственность. Полагаю, вы не ошибетесь, если сделаете вывод, что сейчас возобладала именно его итальянская сторона.

– Разве это не ваше занятие, сэр, – спросил я, – знать, что делать дальше? Уж точно не мое.

Мистер Франклин не заметил, с каким напором я произнес свой вопрос, он тогда, похоже, вообще ничего не замечал, кроме синего неба над головой.

– Не хочу без повода тревожить тетушку, – промолвил он. – Но и не предупредить ее не могу. Если бы вы оказались на моем месте, Беттередж, скажите в двух словах, как бы вы поступили?

Я ответил в двух словах:

– Подождал бы.

– Вот как, – промолвил мистер Франклин. – И как долго?

Я стал объяснять:

– Насколько я понимаю, сэр, кто-то должен вложить этот злосчастный алмаз в руку мисс Рейчел в день ее рождения, и вы можете это сделать не хуже остальных. Прекрасно. Сегодня двадцать пятое мая, а день рождения у нее двадцать первого июня. У нас есть почти четыре недели. Давайте подождем и посмотрим, что в это время будет происходить, и, в зависимости от обстоятельств, либо предупредим миледи, либо нет.

– Превосходно, Беттередж! – воскликнул мистер Франклин. – Но что нам делать с алмазом до дня рождения?

– То же, что желал делать ваш отец, разумеется! – ответил я. – Ваш отец поместил его для сохранности в лондонский банк. Вы поместите его для сохранности в банк во Фризинголле.

Фризинголл – ближайший к нам городок, и тамошний банк ничуть не уступал по безопасности Английскому банку.

– На вашем месте, – прибавил я, – я сразу поскакал бы туда, пока не вернулись женщины.

Почувствовав возможность чем-то заняться, более того, заняться этим верхом, мистер Франклин вскочил на ноги так, будто его подбросило, да еще совершенно бесцеремонно поднял меня.

– Беттередж, вы золото! – вскричал он. – Ступайте в конюшню, седлайте для меня лучшую лошадь.

Тут, слава богу, наконец-то сквозь заграничный лоск проступило его английское начало! Это был тот мистер Франклин, которого я помнил, радующийся, как прежде, предстоящей прогулке верхом и напоминающий мне старые добрые времена! Оседлать для него лошадь? Я оседлал бы дюжину лошадей, если бы он мог на всех них поехать одновременно.

Мы торопливо вернулись к дому, торопливо оседлали самую прыткую лошадь в конюшне, после чего мистер Франклин торопливо ускакал, чтобы снова поместить алмаз в банковское хранилище. Когда стих топот копыт по дороге, когда я повернулся, осмотрел двор и увидел, что остался один, у меня возникло желание спросить себя, не приснилось ли мне все это.