Читать книгу Эта ласковая земля - Уильям Крюгер - Страница 8

Утром нас разбудил не Вольц, а старший воспитатель мальчиков. Мартин Грини был крупным неразговорчивым лысеющим мужчиной с вечно уставшим взглядом и огромными ушами. Он ходил неуклюже переваливаясь, чем из-за больших ушей всегда напоминал мне слона. Он проводил нас в спальню и всю дорогу говорил о том, как он надеется, что мы усвоили урок и в нашем будущем больше не будет тихой комнаты. Он особенно упирал на три понятия, которые всегда подчеркивали в Линкольнской школе: ответственность, уважение и награда.

– Не забывайте про первые два, и третье придет к вам, – говорил он.

Мы умылись и приготовились к работе. Я нигде не видел ни Альберта, ни Вольца и поэтому немного нервничал. Я надеялся, что с ними ничего не случилось из-за проявленной прошлой ночью доброты. Кажется, в Линкольнской школе доброта не приводила ни к чему хорошему. Ральф, сын Бледсо, ждал у пикапа, и мы с Мозесом залезли в кузов вместе с остальными мальчиками, которых отправляли на сенокос.

Работа была тяжелой, но в тот день – недолгой. По субботам весной и летом мы работали на фермеров только полдня. Потому что должны были посещать бейсбольные матчи, которые наша команда проводила во второй половине дня. Гектор Бледсо накормил нас обедом из сухого хлеба и тонкого безвкусного сыра и сам отвез обратно в Линкольнскую школу. Пока мы выпрыгивали из кузова, он крикнул:

– Отдохните на выходных, парни! Говорят, в понедельник будет пекло.

Мне показалось, что он ликующе расхохотался, но возможно это все мое воображение.

Некоторым, например, Мозу, пришлось поторапливаться, потому что они были заявлены на игру. Остальные отправились в спальню. За несколько минут до начала игры мистер Грини привел нас на поле. Мы увидели, как девочки вышли из своего корпуса под предводительством Лавинии Стрэттон, учительницы музыки и старшей воспитательницы девочек. Мисс Стрэттон была старой девой непонятного возраста, высокой и какой-то длинной – длинные ноги и руки, и даже лицо, которое к тому же было очень невзрачным и вечно озабоченным. У нее были худые руки, а пальцы, как и все в ней, длинными и тонкими. Играя на пианино, она закрывала глаза, и ее пальцы жили собственной жизнью. Иногда ее музыка была такой красивой, что возносила меня над жизнью в Линкольнской школе и на минуту уносила куда-то далеко, к счастью. В эти чудесные мгновения я думал, что мир прекрасен, и она тоже была прекрасна. Когда музыка заканчивалась, на ее лицо возвращалось обеспокоенное выражение, и она снова становилась невзрачной, а моя жизнь вновь становилась тяжелой, как подъем в гору.

Мы сидели на деревянных трибунах. Горожане тоже пришли на игру, в основном посмотреть на подачи Моза. Так же, как пальцы мисс Стрэттон создавали нечто прекрасное, Моз, когда стоял на горке и бросал бейсбольный мяч, был прекрасен в каждом движении. В тот день мы играли с командой из Луверна, которую спонсировало «Общество ветеранов иностранных войн». Игроки уже вышли на поле и разогревались. Я поискал глазами Альберта, который ни капли не был спортсменом и почти всегда сидел на скамейке. Не увидев его нигде, я начал волноваться. На дальнем конце трибун я заметил миссис Фрост и Эмми. Обычно они приходили на игры и болели за нас. Пока мистер Грини разговаривал с мисс Стрэттон, я ускользнул и нашел место рядом с Эмми.

– Привет, Оди, – радостно улыбнулась она.

– Добрый день, Оди, – сказала миссис Фрост. – Рада тебя видеть. Я боялась, как бы миссис Брикман не заперла тебя в тихой комнате навсегда.

– Всего на одну ночь, – сказал я. – Но без ужина.

Миссис Фрост рассердилась.

– Я поговорю с этой женщиной.

– Все нормально, – сказал я. – Альберт и мистер Вольц сумели передать нам с Мозом еды. Вы их видели?

– Разве Альберт не там? – Она оглядела поле и повернулась обратно ко мне. – Ты его не видел?

– Только вчера ночью. И мистера Вольца тоже.

– Может статься, что они работают над каким-нибудь столярным проектом вместе?

– Может быть, – сказал я и подумал, что если их и отвлек какой-то проект, то скорее всего это самогонный аппарат Вольца. Я понадеялся, что лучше уж это, чем какие-нибудь более мрачные варианты, которые могла наколдовать Черная ведьма.

И тут я увидел пробирающегося по трибунам Вольца. Он заметил нас и подошел.

– Добрый день, Кора, – сказал он миссис Фрост. – Привет, малышка Эмми. Ты сегодня красавица.

Эмми улыбнулась, показав ямочки на щеках.

– Герман, вы не видели Альберта? – спросила миссис Фрост.

Он покачал головой, потом осмотрел поле.

– Что могло отвлечь его от игры? – Он повернулся ко мне. – Ты его не видел, Оди?

– После вчерашней ночи нет.

– Плохо, – сказал Вольц. – Посмотрим, что я смогу выяснить. Но тебе, Оди, надо вернуться к остальным мальчикам.

– Можно он посидит с нами? Пожалуйста, – попросила Эмми.

Вольц нахмурился, но я знал, что он сдастся. Никто не мог отказать малышке Эмми.

– Я позабочусь об этом, – пообещал он.

Когда был жив Эндрю Фрост, он тренировал бейсбольную команду и привел ее в хорошую форму. Они стали известны, и даже посредственное руководство нынешнего тренера, мистера Фрайберга, чьей основной работой было вождение тяжелой техники, не свело на нет усилия покойного мужа Коры Фрост. Моз великолепно подавал, полевые игроки действовали безупречно, и мы выиграли со счетом четыре-ноль. Это было бы здорово, но я все время высматривал Альберта или Вольца с новостями об Альберте. Но когда игра закончилась, ни один из них так и не пришел.

После игры и перед ужином у нас выдался редкий час свободного времени. Я лежал на своей кровати и читал журнал «Удивительные истории», который взял в школьной библиотеке. Все книги в библиотеке Линкольнской школы были получены в дар, и не думаю, что мисс Дженсен, библиотекарь, хоть раз внимательно проверяла пожертвованные журналы. Я всегда находил интересные выпуски – «Аргоси», «Приключенческие комиксы», «Страшные истории» – среди «Сатэдэй Ивнинг Пост» и «Лейдис Хоум Джорнэл». Нам не полагалось ничего выносить из библиотеки, но спрятать журнал под рубашкой было легко.

Во время учебного года младшие мальчики жили в одной спальне, а старшие – в другой. Но летом, когда многие ученики разъезжались по домам, всех мальчиков сгоняли в одну спальню. Пока я читал, один из младших мальчиков сидел в одиночестве на своей койке недалеко от моей, уставившись в пустоту. Он выглядел грустным и потерянным, что не было чем-то необычным, особенно среди новеньких. Его звали Билли Красный Рукав. Он был из племени шайенов откуда-то с запада Небраски. Его перевели в Линкольнскую школу из другой индейской католической школы в Сиссетоне. Мы все знали про Сиссетонскую школу. У Эдди Вильсона, сиу с берегов реки Шайенн, были кузены, которых отправили в Сиссетон. Он рассказывал нам истории, услышанные от кузенов, – о побоях хуже, чем в Линкольне, о монашках и священниках, которые по ночам приходили в спальни, поднимали детей с кроватей и заставляли делать неописуемые вещи. В Линкольнской школе работали несколько человек, которые иногда творили с детьми подобное, из них больше всего отличился Винсент ДиМарко, но мы старались быстро просветить новеньких, чтобы они не попадались. Те, кто приезжал из других школ, как Билли, не рассказывали о том, что с ними делали, но все было видно по глазам, по тому, с каким страхом они относились ко всем и вся, и это прорывалось каждый раз, когда ты тянулся к ним и натыкался на невидимую стену, которую они возвели в отчаянной надежде защититься.

Я глубоко погрузился в историю о парне, сражавшемся с марсианами в Арктике, когда поднял голову и увидел в дверном проеме ДиМарко. Я сунул журнал под подушку, но понял, что в этом не было необходимости. ДиМарко даже не смотрел в мою сторону. Его внимание было приковано к Билли. ДиМарко пошел между рядами коек. В спальне находились еще пара мальчиков, они сели ровно и были немы, как столбы, пока ДиМарко шел мимо. Билли его не замечал. Он бубнил себе под нос и вертел что-то в руках. ДиМарко остановился за пару коек и просто стоял, сверля его взглядом. Он был большой и тяжелый. На руках, кистях и пальцах росли черные волоски. На щеках темнела постоянная щетина. Глаза походили на маленьких жучков, которые сейчас ползали по Билли.

– Красный Рукав, – сказал он.

Билли дернулся, будто его прошило несколько тысяч вольт, и поднял голову.

– Ты говорил на индейском, – сказал ДиМарко.

Этов Линкольнской школе считалось ужасным проступком. Никому из детей не разрешалось разговаривать на родном языке. «Убить индейца – спасти человека» – на этом строгом принципе основывалась вся философия индейских школ-интернатов. Пойманному за разговором на любом языке, кроме английского, обычно грозила как минимум ночь в тихой комнате. Но иногда, особенно если ловил ДиМарко, наказание включало порку.

Билли помотал головой в слабой попытке отрицания, но не произнес ни слова.

– Что это у тебя тут? – ДиМарко схватил Билли за руки.

Билли попытался вырваться, но ДиМарко вздернул его на ноги и сильно тряхнул. То, что держал Билли, упало на пол. ДиМарко отпустил мальчика и поднял оброненное. Теперь я увидел: кукла из кукурузных листьев в платье из красной банданы.

– Любишь играть в девчачьи штучки? – спросил ДиМарко. – Думаю, тебе надо побыть в тихой комнате. Идем со мной.

Билли не сдвинулся с места. Он знал – все в нашей спальне знали, – что на самом деле значит поход в тихую комнату с ДиМарко.

– Идем, маленькая краснокожая девчонка. – ДиМарко схватил его и потащил прочь.

Не соображая, что делаю, я вскочил со своей койки.

– Он не говорил на индейском.

ДиМарко остановился.

– Что ты сказал?

– Билли не говорил на индейском.

– Я его слышал, – сказал ДиМарко.

– Вам показалось.

Даже когда я произносил эти слова, внутренний голос в голове вопил: «Что ты творишь?»

ДиМарко отпустил Билли и подошел ко мне. Рукава его синей рубашки были закатаны до бицепсов, которые в тот момент казались мне громадными. Дети в спальне застыли как статуи.

– Полагаю, ты собираешься сказать мне, что и это твое? – ДиМарко протянул куклу.

– Я сделал ее для Эмми Фрост. Билли просто попросил посмотреть, пока я ее не отдал.

Он даже не взглянул на Билли проверить, не отразится ли на его лице иное. Он пристально смотрел на меня, не как лев, чей голод можно понять, а как чудовище вендиго из истории, которую я рассказывал Мозу прошлой ночью.

– Думаю, вы оба пойдете со мной в тихую комнату, – сказал он.

«Беги!» – в отчаянии посоветовал внутренний голос.

Но не успел я дернуться, как ДиМарко схватил меня за руку, впиваясь пальцами в кожу и оставляя синяки, которые не сойдут еще много дней. Я попытался ударить его ногой, но промахнулся, тогда он схватил меня за горло, и я не мог дышать. Я увидел, что Билли в ужасе, наверное подумал, что он будет следующим, а позади него другие мальчики застыли каменными изваяниями от страха и беспомощности. Хоть я и пытался сопротивляться, хватка ДиМарко делала свое дело, и все вокруг начало меркнуть и расплываться.

– Отпусти его, Винсент, – раздался командный голос.

Не ослабляя хватки, ДиМарко повернулся. У входа в спальню стоял Герман Вольц, а по бокам мой брат и Моз.

– Отпусти его, – повторил Вольц, и это прозвучало для меня как благословенный глас воина-архангела Михаила.

ДиМарко разжал пальцы на моем горле, но заменил их мертвой хваткой на плече, чтобы я по-прежнему оставался его пленником.

– Он напал на меня, – сказал ДиМарко.

– Я не нападал, – попытался сказать я, но из-за того, что он сделал с моим горлом, получилось какое-то лягушачье кваканье.

– Красный Рукав говорил на индейском, – сказал ДиМарко. – Я собирался его наказать. Ты знаешь правила, Герман. Потом О’Бэньон вскочил и набросился на меня.

– Билли не говорил на индейском, – уже разборчивее прохрипел я.

– Думаю, это недоразумение, Винсент, – сказал Вольц. – Ты не заберешь этих мальчиков.

– Послушай, ты, фриц… – начал ДиМарко.

– Нет, ты послушай. Ты сейчас же отпустишь мальчика и покинешь спальню. И если я услышу, что ты обидел Оди или Билли, или кого-то еще, я найду тебя и изобью до полусмерти. Ты понял?

Долгое мгновение пальцы ДиМарко больно впивались в мою ключицу. Наконец он отпустил меня, грубо оттолкнув.

– Мы еще не закончили, Герман.

– Уходи, – сказал Вольц. – Быстро.

ДиМарко прошел мимо меня. Вольц, мой брат и Моз расступились, чтобы дать ему выйти, и снова сомкнули ряды.

В тишине после ухода ДиМарко я услышал всхлипы Билли Красного Рукава. Я подобрал кукурузную куклу и вернул ему.

– Лучше не держать на виду, – сказал я. – И никогда не давай застать себя одного, понял?

Он кивнул, открыл сундучок в ногах кровати и бросил куклу внутрь. Потом сел спиной ко мне.

– Оди, ты в порядке? – Альберт уже был возле меня. – Боже, посмотри, что он сделал с твоей шеей.

Конечно, я не мог увидеть, но по выражению его лица понял, что все очень плохо.

– Что за человек, – сказал Вольц. – Трус или того хуже. Мне жаль, Оди.

Моз покачал головой и показал: «Ублюдок».

Меня и раньше пороли до рубцов и синяков, но быть задушенным почти до смерти это другое. Это не было наказанием, которыми ДиМарко наслаждался. Это было персональное нападение. Я и раньше ненавидел уродливую гориллу и боялся его. Сейчас страха не было, только ярость. Я поклялся себе, что придет день ДиМарко. Я за этим прослежу.

– Где ты был весь день? – спросил я Альберта.

– Занят, – только и сказал он, и было ясно: он не хочет, чтобы я расспрашивал дальше.

Я повернулся обратно к Билли Красному Рукаву.

– Ты в порядке?

Он не ответил. Сидел, ссутулившись, и таращился в пол, уйдя глубоко в себя.

У меня были Альберт и Моз, и мистер Вольц. Наверное, Билли Красный Рукав считал, что у него никого нет, и я не мог избавиться от мысли о том, как ему, должно быть, одиноко.

Но одиночество Билли станет только глубже, потому что на следующий день он исчез.