Читать книгу Невидимая рука. Экономическая мысль вчера и сегодня - Ульрих ван Зунтум - Страница 6

До начала ХХ столетия интенсивность конкуренции определяли прежде всего по числу участников рынка. Считалось неоспоримым, что монополии – это всегда зло и что конкуренция функционирует тем лучше, чем больше товаропроизводителей соперничают за расположение покупателей. Несколько позже в целях подтверждения этого вывода стали предлагать различные математические модели. В том числе была разработана модель так называемой совершенной конкуренции. Эта модель исходит из существования исключительно рационально действующих индивидов, которые на идеальных рынках предлагают и покупают товары. Важное допущение в рамках этой модели состоит в том, что участники рынка способны мгновенно реагировать на любое изменение, так что даже на мгновение не может образоваться прибыль выше нормальной. Большая заслуга в деле математического описания рыночных процессов принадлежит кембриджскому экономисту Альфреду Маршаллу (1842–1924) и его лозаннскому коллеге Леону Вальрасу (1834–1910). Результаты их работы позднее получили название неоклассической модели.

Однако уже спустя немого времени появились сомнения в разумности этот модели. Действительно, математизация экономики позволила лучше понять некоторые взаимосвязи, которые еще оставались непознанными для классиков с их простоватым научным инструментарием. Так, Вальрас смог показать, что при определенных условиях на самом деле на всех рынках может установиться полное равновесие предложения и спроса. Это так называемое общее равновесие помимо всего прочего обладает еще и таким приятным свойством, что предполагает использование всех факторов производства и полное отсутствие расточительства ограниченных ресурсов. Тем самым в известной мере было представлено математическое доказательство теоремы Адама Смита о невидимой руке рынка.

Однако цена полученного доказательства оказалась непомерно высокой. Какое отношение эта модель имела к действительности? Разве в повседневной жизни мы постоянно не сталкиваемся с неравновесным состоянием отдельных рынков, в результате чего, по крайней мере временно, возникают «аномальные» прибыли или убытки? И не является ли рационально действующий homo oeconomicus, все помыслы которого направлены только на увеличение прибыли и получение максимальной выгоды, на самом деле монстром, которому чужды самые элементарные моральные нормы поведения и понимание реальности? То есть казалось, что неоклассическая модель недостаточно пригодна для практического использования. Но где тогда еще можно найти оправдание рыночному хозяйству?

Очевидно, что неоклассическая экономика забила гол в собственные ворота. Место дифференцированного человека Адама Смита неожиданно занял homo oeconomicus, как позже стали называть неприглядный образ полностью рационального и эгоистического индивидуума. Хотя эта искусственная фигура была создана, собственно говоря, только для того, чтобы с экономической точки зрения анализировать определенные формы поведения как бы в лабораторной пробирке. В естественных науках также часто проводят исследования в лабораторных условиях, далеких от реальности, чтобы изучить определенные явления, такие как, например, проявление силы притяжения. Еще Джон Стюарт Милль (1806–1873), в творчестве которого отразились как идеи классической, так и неоклассической экономической теории, использовал этот метод. При этом он, однако, настоятельно подчеркивал недопустимость отождествления homo oeconomicus с реальным человеком. К сожалению, по прошествии времени это важное указание было забыто.

Так данное Смитом реалистическое описание поведения производителей и потребителей в ХХ столетии постепенно уступило место сухому математическому анализу, который, к тому же, не мог понять ни один политик. Хуже того: применяя принципы неоклассической модели, можно было без труда повсеместно находить так называемые провалы рынка, поскольку эта модель служила только целям математического описания определенных фундаментальных взаимосвязей и совершенно не могла точно совпадать с действительностью. Однако на ее основе были сформулированы новые рекомендации для принятия таких мер государственного вмешательства в экономику, против которых столь яростно выступал Адам Смит.

В последующее время экономическая теория прилагала усилия, чтобы вновь представить реальную картину конкуренции. В 1933 г. Джоан Робинсон (1903–1983) и Эдвард Чемберлин (1899–1967) независимо друг от друга разработали модель так называемой несовершенной, или монополистической, конкуренции. В ней на этот раз было учтено, что каждый продавец, как правило, имеет определенный ценовой зазор, даже если у него есть конкуренты. Например, смартфон компании Samsung наделен такими же функциями, что и IPhone фирмы Apple, что даже привело к патентному спору между ними. Тем не менее речь идет не о совершенно идентичных изделиях, во всяком случае с точки зрения потребителей. Клиент также может поручить выполнение какой-то работы более дорогому мастеру, так как ранее уже имел с ним положительный опыт общения. Тем более он не может быть уверен, что более дешевый мастер также качественно выполнит его заказ. По этой причине вполне возможно и даже вероятно, что очень похожие товары и услуги будет торговаться на рынке по разным ценам.

Монополию сегодня также рассматривают под несколько иным углом зрения. Австрийский экономист Йозеф Шумпетер (1883–1950) в своей «Теории экономического развития» (вышла в свет в 1911 г.) указал на то, что, по существу, каждый изобретатель нового продукта сначала становится монополистом. Согласно Шумпетеру, именно в этом и заключается существенный побудительный мотив для того, чтобы в качестве предпринимателя-новатора вообще вывести на рынок новые товары и технологии. Однако со временем начинает появляться все больше подражателей, в результате чего в конкурентной борьбе начальное преимущество в размере получаемой прибыли нивелируется. По Шумпетеру, именно динамическая последовательность инновации и подражания и является истинным смыслом конкуренции. Одновременно в ходе конкуренции новые предприятия и продукты постоянно вытесняют с рынка старые. По этой причине Шумпетер образно называл конкуренцию процессом созидательного разрушения.

Его австрийский коллега Фридрих Хайек (1899–1992) пошел еще дальше. Для него конкуренция также в первую очередь была процедурой открытия, но не только применительно к разработке новых продуктов и производственных технологий. Согласно Хайеку, само многообразие товаров и потребительских запросов, уже существующих на рынке, носит слишком сложный характер, чтобы какое-либо государственное плановое ведомство было в состоянии хотя бы его обозреть. Сегодня потребители хотят, например, есть бифштекс из говядины, завтра они потребуют пиццу, а послезавтра, возможно, блюда китайской кухни или еду, приготовленную из биопродуктов. В отношении других товаров желания потребителей не менее многообразны и изменчивы, что хорошо заметно при смене сезонов в индустрии моды.

Как в условиях этого многообразия государственный плановый орган может знать, какие товары, в каком количестве и в каком месте будут пользоваться спросом? Каким образом оно может обеспечить конкретное удовлетворение этого многоцветья спроса? Только децентрализованное знание сотен тысяч предпринимателей, торговцев и менеджеров, каждый из которых ищет свою выгоду, может решить эту «задачу поиска». Тот, кто когда-либо имел возможность на личном опыте узнать, что такое дефицит снабжения и ограниченность товарного предложения в плановой экономике, не может не согласиться с этой центральной идеей Хайека.