Читать книгу У Цзын-Цзын. Китайский Бестиарий - Ульяна Ольховская - Страница 6

Философ из коленчатого коридора отпер мохнатую дверь, сбежал по избитой лестнице и толкнул дверь на мороз.

Как правдой обдало его холодом. Из-за метели встала высокая фигура.

– Аф-тяф! – Крикнула надорванным голосом.

Не она, собака у нее на руках.

– Осторожно, животное! – Прогудела из-под тявканья фигура, покрытая заметенной рогожей и седая от снегодуя.

Ужасно знакомый хрипатый тенор!

– Тэн? Ты что ли?

Тот вгляделся. Сморщил одну щеку, другую нет. Поднял верхнюю губу и прищурил глаз, держа над переносицей очки. Приняв, что это улыбка, Кавабари тоже постарался широко улыбнуться. Правда, навык был в существенной мере утрачен.

– О! Здорово, отец! Откуда? —

– Да я, скорее, куда. Где гастроном?

– Какой правильный вопрос! А мы проводим, да, Бонза?

Счастливый скулеж раздался из-под рогожи. Сверху рухнул в снег газетный куль с мусором. Оба посмотрели в снежную пропасть неба. Протлевшим насквозь зонтом над ними свисала черная липа.

– Ты один или с герлой?

– Втроем.

– Тогда берем четыре, минимум. У тебя с капиталами как? У меня-то…

– Да хватит пока.

– О-о, ну Москва-а, пть, – взревел Тэн, воздевая руки в черной липе.

Песик вывалился и заметался пургой у поребрика.

С храпом, как битюг, рванул Тэн с места нахоженной дорогой в подворотню.

– Ну и где ты сейчас? Все пишешь, никак не бросишь?

– Ага.

Учитель Тэн опять сморщился и показал зубы, но как называется это выражение лица, философ не понял. Но на всякий случай нашел оправдание:

– Так ведь как станешь писать, так непременно что-нибудь да напишешь. Чудеса! Да тут и напьешься.

– А чего вспомнил про наше оленье убежище?

– Увидишь, одна особа. Королевских кровей. Во дворец не пойдет, хижину подавай.

– Вот тебя плющит, старик.

– Да точно тебе говорю, Тэн. Каких-то старых кровей алтайских.

– А-а, у них может быть. Сочувствую, отец. Ханских-то кровей!

Настороженно проехала полиция. Учитель Тэн махнул хламидой, снега сев скрыл из глаз проезжую часть. Но вряд ли наоборот. Учитель же, упоенный своей властью над погодой, сел в сугроб и замычал.

– Ладно, пойдем… – служебный философ, приученный на работе к трусоватости, взял старого друга под микитки. – Вставай, люди выпить ждут.

– Люди ждут освобождения! – Изрек алкоголик, опираясь об урну. – Представь себе только, ты в меру пьян и тебе хорошо, жасмин цветет, а идти никуда не надо, ты в саду, лежишь на раскладушке и смотришь на облака. Зачем тебе вставать?

Учитель всмотрелся в озабоченный блин Кавабари, тужащегося вытянуть его из сугроба, махнул руковицей по носу, ухнул и захохотал.

– А ты какой школы сейчас? – Попробовал перекрыть олимпийский хохот философ.

– Хуяк! – Тэн рубанул вниз локтем, – И нет заблуждения. Знаешь такую школу? А вот ты очень расслабился, старик. В натуре тебе говорю, зря ты так сильно расслабился. Да не тяни ты так. Ах, как это все остопиздело! Все та же зима и разговоры об одном и том же!

Вставший учитель утратил пафос:

– Через дорогу.

– Аригато. Теперь я сам.

Загорелся зеленый.

По пути обратно оба заметно осели.

– А пиво в мороз – это по-московски… – Побормотал Тэн.

– Сегодня китаец на Львином мостике – и тот с нами пил. Хотя и вино. Я, говорит, маньчжур. Так что, свой человек.

– Очередной принц Пу?

– Не, с нами приехал. Конфуцианский талмудист, коммунист отчасти. Хороший парень, в свитере. Хотя и в пиджаке.

– А. Он откуда?

– Вроде родился в Хэбэе. Потом в Хэнань переехал. В Лояне работал – типа профессор Luoyang University of Foreign languages. Структура НОАК, между прочим…

– А гнилостные вы, москвичи. – Неопределенно разочаровался учитель. И оба поднатужились. Невелики сумки, да вески, однако.

Последняя часть пути запомнилась плохо. Вот стоят они с Тэном под липой около дома, и философ объясняет ему, смутно шевеля пальцами, что луна похожа на спил дерева, как написал Басё, а учитель интересуется, кто же распилил голубой ствол. Последовал политический разговор. Потом разговаривали о женщинах. Но когда пьяные мужики не хотят признать свою главную проблему – алкоголизм (а не усталость от отношений), разговор о женщинах тоже никуда не ведет.

– Ну, а ты можешь помочь? Ну, там, алмазный топор твой, а, Тэн?

– Всяко, старик, мы все узлы разрубим.

Мудрецы тонко улыбнулись.

Пьяницы вошли в подъезд.

Хороший ли учитель Тэн? – Думал философ, поднимаясь за ним в четвертый по счету этаж. – Ну вот спрошу себя: а что мы с ним делали вместе? Пили. Курили. Разговаривали. Собственно, все. И все же, если б не он, некому было бы приносить сюда старое чувство свободы.

Наконец были одолены все ступени.

– Заходи! – Гаркнул Тэн. Гулкая лестница тоже что-то гаркнула.

Ума и Сергей на подоконнике пили чай.

– Между прочим, по третьей чашке уже.

– Между здешних насельников у меня старый друг отыскался, знакомьтесь.

– Тэн.

– Ума. Это – Сергей.

– Сергей.

Тэн кивнул, сел на пол, встрёпанный, как мочало:

– Устал я, люди!

Освобожденный от тисков хозяина Бонза закрутился волчком по кухне, но почти сразу вернулся обратно, примостился рядом с кормильцем. Кавабари достал хлеб, сыр, ветчину, нарезал крупными ломтями. Разлил по кружкам виски.

– За подлинные драгоценности! – Объявила Ума.

– Камбей! – Сергей махом осушил свою.

– Кампай. – Поддакнул Кавабари.

– Хук! – Крякнул Тэн.

Он крутил пальцем волосы.

– Правильная ты баба. И платье у тебя, мать, правильное. Кр-расное можно подчеркнуть только кр-расным. Ты откуда?

– Я из Москвы.

– А дом?

– Далеко…

– А чего в Мозгву-то? – Лениво спросил Тэн, расчесывая себе ногтем хрустящую складку на шее.

– Так… – Она слезла одной ягодицей с подоконника. – Придворная черепаха велела. – Слезла другой, одернув алое платье. Вышла перед затонувшим в диване Тэном и бросила к нему корпус, сломившись в пояснице. Вэй Чжун щелкнул раковыми пальцами из угла, как цыган. Ее пряди повисли перед очками Тэна сетями с рыжими водорослями.

– Чего она там прошамкала? – Учитель пытался выглянуть остекленным глазом.

– Устро-ойся, – откинулась назад, выдавив притолокам овальную грудь, – на самую нудную работу, в са-амом, – скрестила ладони на длинном горле, – сером городе, сиди и цифруй реальность. – Она выпрямилась с кошьей улыбкой. – Это твое послушание.

– А зачем? – Кавабари плеснул еще по порции.

– Чтобы сле-едующая, – Ума перегнулась к нему через бок и уперлась пальцами в плечо, топнув колготкой в рыхлый паркет, – жизнь, говорит, не каза-алась, – провела ему ладонью по скуле и свернула его голову прочь к стенке, – такой же скучной!

Ума прыгнула, подобрав алое тело, упала на корточки, заведя локти за лопатки, и поволочила кисти по полу, как стрекозиные крылья, вертясь по паркету. Подняла голову с усмешкой.

Народ слегка припух.

Она рассмеялась:

– Да, ладно! Я пошутила!

– Нормального мужика тебе надо искать, мать, – пробасил Тэн.

– У вас как будто все так поставлено, чтобы на своих ногах не стояло, – неожиданным фальцетом вступил Сергей Вэй-чжун из темного угла, где он, сидя на полу, сам себе подливал потихоньку и закусывал черным хлебом. – Женщине желают, чтобы она кого-то нашла. – Он подставил ладонь трубой валенка под ухо. – А нужно, чтобы ее нашли, как отрыли сокровище из земли. И радостно застучали бы заступом о край земли, сбивая глину, а на шум сбежались бы уж родня, там, друзья, там, подруги, ура, фейерверк, свадьба … – Постаревший от длинного периода, попробовал отринуть из-под себя напольный вязаный коврик. Уме его жест напомнил движение кого-то дремучего, выбирающегося из-под медвежьей полости. Мгновенно промелькнуло неартикулируемое воспоминание. Вытащив наконец из-под треугольной задницы шерстяной половик, китаец скатал его, закинул под голову и растянулся с чашечкой виски в костлявой темной руке. Стрекозиный танец Умы сверг его из-под потолка с паутиной, где он царил грозным взглядом, на промятый пол.

– Вы молодой народ, но от вас пахнет потерянностью и склерозом. Какого «нормального мужика»? Равного по крови? Я знаю. – Успокоил Уму едва заметным движением пальца, заодно толкавшего ко рту чашечку. – Равного по уму? Отмерившего те же ли по неизмеримому пути? Кто сформулировал? Никто. А о чем вы вообще думаете, если не об этом? А я скажу. Вы ни о чем не думаете. Вы народ без головы. Без пути. Без счета во всемирном банке. Так что… – Вэй Чжун с наслаждением закряхтел, перекатываясь на бок, – так что, нюхайте весной сирень, и вы узнаете свое будущее. А что вас не любят, ну и что? Вы сами себя не любите. Но живете же. Потому что для жизни это не главное, любят, не любят… Жди не того, кто любит, а того, кто отдаст тебе главное, – с пьяной лаской сказал он Уме. – И ничего не попросит за это.

Ума молчала.

Тогда Вэй Чжун умудрено скосился на Тэна. Учитель попробовал повыше высесть из дивана, но плюнул и остался.

– Книжно говоришь, индеец… – Сказал совсем окосевший Тэн. Между прочим, книжек в кухне было много. В том числе на диване, куда он ввалился.

– Я прожил – и сказал. – Ответил смятый Вэй-чжун – сел верхом на стул, повернув его от стола к дивану, лицом к Тэну.

– Ну, теперь я скажу. Допустим, что ты – поел. Переварил, через себя пропустил и наложил – как продукт называется, знаешь? Думай, индеец!

– Говно.

– Правильно! Но при чем тут истина? Ну, поюморили мужчины, поугорали.

Тэн сокрушенно опустил в ладони голову и повертел. Философ подумал, что с макушки Тэн совсем поседел. Тот тоже что-то подумал, потому что поднял лицо, и белки под очками закатились, хер знает куда.

Вэй Чжун впечатлительно осклабился. Похоже, от манер Тэна повеяло на него чем-то родным.

– Ты попробуй получать впечатления и ничего не думать. Ничего не фиксируй в знаках. Отпусти их. О-очень голову прочищает. – Проинструктировал Тэн.

– Сейчас? – Сказал китаец. Возражать он был не в силах.

– Да вон сядь к окну и смотри – туда. А я пока забью, – ответил Тэн и встал.

– «И зелень древности наполнит мне ладони», – лениво прокомментировал Кавабари, забавляясь.

Вэй Чжун, не обратив внимания, в полутьме отвез стул к подоконнику. Тэн ушел в комнату или в туалет, кто его знает. Было часов 11 вечера. Снаружи все давно стихло. Напротив стоял обсыпавшийся фасад. Тропинка цвета чая с молоком запиналась о бряклый садик. Тэн подсел на подоконник, поджёг джойнт и после себя протянул китайцу. Тот подохал, как с отвычки, затянувшись. Они продолжали смотреть. Пока восточный гость кашлял, у подъезда на тропинке вырезался силуэт с женской фигурой и рюкзаком на заднице, поднес варежку к уху. Девушка, разговаривающая по телефону?

– Не думай, – пресёк Тэн. – Брось! – Вэй Чжун уронил подбородок. Опять поднял. Оба бессмысленно пялились в темноту, где ничего не стало, кроме бессловесно происходившего. Не озаряло.

Ума шагнула наискось, отразившись у них в стекле.

– Ну, ладно. Поезд уже скоро.

Перечитала смс с бронью, полчаса как свалившуюся в телефон.

– Как всегда, только номер вагона. – Удовлетворенно улыбается в сумрак окна.

И опять никто ничего не сказал.