Читать книгу Эромемуары - Вадим Безанов - Страница 9

Возвращаемся к хронологии, восстанавливаем последовательность.

Пора телефонных знакомств и разглагольствований для меня началась с обыкновенного почтового конверта с письмом от некоей Ульяны, ученицы девятого класса, проживающей в том же селе, что и один из моих многоюродных братцев, с предложением учинить активную дружескую переписку. Фотография корреспондентки прилагалась. Так себе личико – третий сорт еще не брак (но и не повод для гордыни того, кого этот сорт разодолжил своим вниманием). И это, учитывая, что, по всей видимости, фотографом был взят самый выигрышный для фотомодели ракурс. Мне предлагалось ответить тем же, то есть письмом с вложенным в конверт снимком.

Поблагодарив мысленно заботливого братца из Ставрополья, и мысленно же прикинув все возможные последствия заочного знакомства (вряд ли я на летние каникулы отправлюсь в это степное совхозное царство, а если всё же отправлюсь, то как представитель аморального городского племени окажусь там под пристальным наблюдением местных охранителей обычаев и устоев, следовательно, ни от ульян, ни от акулин мне ни фига не обломится, а если всё же обломится тайком где-нибудь на сеновале, то всенепременно выйдет боком – в лучшем случае скандалом, в худшем – ещё и матримониальными обязательствами), я настучал на дядиной пишмашинке следующий ответ:

«Настоящим уведомляю Вас, гражданка Полушкина, Ульяна Батьковна (простите, но Вы Ваше отчество не указали, поэтому пришлось прибегнуть к имени собирательному), что Ваше письмо было получено такого-то числа такого-то месяца сего года (с.г.), запротоколировано, внесено в реестр и подшито к вновь открытому Делу за № 218663/061.

По поводу интересующего Вас субъекта уполномочен сообщить, что в настоящее время он пребывает в добром физическом, удовлетворительном психическом и тревожном моральном здравии.

Из перечисленных Вами вопросов о его предпочтениях, интересах и привязанностях со стопроцентной уверенностью могу утверждать следующее:

Вопрос № 1: Какие школьные предметы ему нравятся?

Ответ: Те, которые можно безболезненно прогулять. В зависимости от конкретного расписания, им может оказаться любой предмет из программы 9-го класса средней школы.

Вопрос № 3: Любимые писатели.

Ответ: Интересующий Вас субъект предпочитает любить только тех авторов, чьи произведения он читал. На текущий момент это К. Чуковский («Айболит», «Бибигон»), Е. Носов (трилогия о Незнайке) и А. Гайдар («Чук и Гек»).

Вопрос № 6: Какие девушки ему нравятся?

Ответ: Те, которые позволяют ему идти дальше локтя и выше колена. При этом их окрас ему по барабану, поскольку и блондинки, и брюнетки, и каштанки котируются только и только в зависимости от вышеуказанного критерия.

Вопрос№ 11: На каких музыкальных инструментах он играет?

Ответ: На никаких. Хотя играть обожает и, кроме как на нервах родных и близких, успешно играет на фондовых и сырьевых биржах Лондона и Нью-Йорка – как правило, на понижение. Недавно ему удалось понизить котировки акций «Дженерал Дайнамик» на три пункта. Попытки проделать то же самое с акциями «Стандард Ойл» и «Бритиш Петролеум» успехом не увенчались.

На остальные вопросы (те, что остались без ответа) в настоящий момент ответить с твердой уверенностью, к сожалению, не представляется возможным.

На этом мои полномочия заканчиваются.

Остаюсь Вашим покорным слугой,

зампомраспредучёта коллежский асессор

Егорий Творожников.

P. S. Фотографический снимок прилагается. (На фотке был изображен я в шести-восьми месячном возрасте, в привольной позе ню знатно отобедовавшего младенца)».

Думал, если ответит, значит, я обознался, значит, девочка с юмором, значит, продолжу переписку уже без всякого паясничания, значит, имеет смысл заехать на летних каникулах в Ставрополье недельки на две. Слава Богу, не ответила. Привет троюродному братцу! Ау, Серёга, где ты? Не даёт ответа… Должно быть, обиделся. На высокомерие городского сноба, на что же ещё? Связаться с ним по телефону и объяснить ситуацию я не мог – легче было с Белым Домом в Вашингтоне связь телефонную установить, чем с каким бы то ни было селом в советской державе по телефонному проводу соединиться. В больших городах с этим было легче. Правда, домашние телефоны были не в каждом доме, люди в очередях годами торчали, чтобы телефон у себя установить, разрешение на связь и персональный телефонный номер выбить. Зато в городах имелись телефонные будки, так называемые таксофоны, из которых (если они, конечно, пребывали в исправности, что составляло примерно 60 % от общего числа будок) можно было позвонить за две копейки кому угодно в черте города (в том, естественно, случае, если вы помнили наизусть или у вас был записан номер, потому как телефонные справочники в телефонных будках великого Советского Союза отсутствовали как класс). Посему двухкопеечные монетки ценились дорого, порой в два раза выше номинала. Подходили для звонка из таксофона и гривенники[11], но такой звонок считался дорогим и не все могли себе его позволить, ибо 10 копеек – это стаканчик мороженого, а 20 – уже пол-литровая кружка пива в разливухе!..

С гордостью сообщаю, что благодаря нашему папе мы никогда в телефонных очередях не стояли. К тому времени отец, худо-бедно, но дослужился до звания майора и должности замвоенкома в одном из районных военкоматов столицы края, в которой я заканчивал школу. А таким начальничкам телефон полагался по штату: а вдруг война, вдруг всеобщая мобилизация – пока вестовыми всю военкоматскую рать соберёшь, призывники по окрестным лесам, степям и горам как есть разбегутся, в смысле – рассредоточатся. Ищи потом ветра в поле, мобресурс живой силы в подполье…

Признаться, я до сих пор не решил для себя, почему не люблю долго болтать по-телефону: то ли от природы лишён склонности к бесконечному трёпу в эфире, то ли от того, что отец с ранних лет приучил меня к тому, что телефон существует для передачи срочной информации, а срочная информация должна быть четкой, краткой и понятной, ибо это великое изобретение военных инженеров никоим образом не предназначено для бесконечного точения ляс, беспредметной безудержной болтовни и прочих подобных нарушений устава, согласно которому любое общение по телефону не должно превышать двухминутного лимита… И вот, когда настала та пора взросления городских человеческих детёнышей, которая проявляется у них в том числе в виде телефонных знакомств и разглагольствований, я оказался к ней морально не готов. И понял это буквально с первого же подобного звонка.

Позвонила мне вроде как незнакомка, назвалась каким-то вычурным именем (Элеонора, кажется), и принялась, согласно трафаретным предписаниям подобной разновидности общения, то воду в ступе толочь, то круги на ней же разводить: мол, вы меня не знаете, я из другой школы, я вас тоже не знаю, зато слышала о вас много интересного, и вот решила позвонить – познакомиться…

– Вообще-то, говорю, знакомство предполагает визуальное общение человека с человеком, а не уха с телефонной трубкой…

На исходе второй, то есть последней, минуты общения до меня наконец дошло:

– Что-то голос, говорю, мне твой знаком. Очень похож на мою одноклассницу Галю.

Она: А что если это я и есть?

– Ничего, говорю. Остается уточнить, зачем ты звонила. Если разыграть меня, то поздравляю, тебе это почти удалось…

Она: А если не разыграть?

– Тогда тебе удалось привлечь мое внимание к своей особе. С завтрашнего дня начну к ней присматриваться, и что-то мне подсказывает, что непременно приду к выводу, что раньше я смотрел на неё, как говорится, одним глазом, а много ли хорошего одним глазом узришь? Как есть всё лучшее пропустишь…

– На кого – на неё? Ты о ком говоришь?

– Объясню при встрече, – вздыхаю.

– В классе?!

Она умудрилась уместить в этом кратком вопросе столько разочарования, что мне это даже польстило.

– Нет, говорю, у меня дома, завтра в три часа пополудни.

На её счастье вопроса «А это когда?» от неё не последовало.

На её счастье, да зато на мой облом, поскольку завтра ровно в три часа десять минут пополудни выяснилось, что до свадьбы Галя Окольникова не намерена мне ничего такого в отношении себя позволять: ни выше локтя, ни даже ниже коленки (а икры у этой Окольниковой были просто до объедения точёные, мы всем классом на них заглядывались, так что обидно мне стало чуть ли не до слёз, ведь ради них-то я, собственно, и попытался воспользоваться оказией её звонка). И целоваться наотрез отказалась: мол, знает она эти поцелуи, с них-то всё и начинается. Это меня вконец разозлило – ведь сама, можно сказать, напросилась, а теперь недотрогу из себя строит, целкой своей бравирует, матримониумом угрожает…

Ладно, говорю, после свадьбы, так после свадьбы. Допустим, мы идеально подойдём друг другу в постели, допустим! А как насчёт твоих хозяйственных талантов? Я имею в виду стряпню, уборку, стирку и прочие необходимые составляющие счастливой семейной жизни… И представляете, ребята, эту дурёха повелась! Всю квартиру нашу вылизала, посуду помыла, всё, что грязного в бельевой корзине нашла, выстирала, и обед приготовила: борщ с пампушками. Так в роль вошла, что меня попиливать начала: дескать, давно пора там то прибить, здесь сё подправить, и вообще не помешало бы мусор на помойку снести. На мусор с помойкой я сразу же согласился. И снёс. В смысле – вынес. С концами. Пустое ведро велел младшему братцу, игравшему во дворе, домой доставить, а сам отправился на свой НП в городском парке (устроенном по образцу приснопамятного Лёни Соколова) – трахающимися парочками любоваться, излишний пар из семенников вручную стравливать. И что примечательно, Галю Окольникову с её точеными икрами, при стравливании, наотрез отказался себе мысленно представлять. Просто тупо пялился на чужой коитус и качал, качал, качал. Словом, вёл себя как какой-нибудь голимый вуайерист…

Вечером мне был нагоняй от матери за то, что хорошую девочку Галю обидел, а наутро в школе скандал от этой самой хорошей девочки – с попытками членовредительства. Нет, по яйцам бить не пыталась, но намерение выцарапать мне мои бесстыжие глаза проявила. Правда, не сразу, а лишь после того, как я предложил оплатить оказанные ею вчера хозяйственные услуги в кредит: по пятьдесят копеек в день в течение недели…

Нечто схожее приключилось со мной и много позже, лет десять спустя, когда я гостил у своей бабушки. Вообще-то бабушек у меня было целых две: папина мама – бабушка Лена, и мамина мама – бабушка Шура. Обе-две одна лучше другой. Бабушка Шура проживала почти на тех же югах, что и мы, но только значительно ближе к тёплому морю. Ясное дело, летом от родственников у неё с тётей Ниной (одной из старших сестёр моей матери) отбою не было. Именно гостя у бабушки Шуры, я перезнакомился со всей моей роднёй с материнской стороны, включая четвероюродных сестриц и даже пятиюродных племянниц, интимные отношения с которыми не считаются инцестом даже у староверов, почему о сексуальных приключениях с ними и не было упомянуто в соответствующем месте моих эротических воспоминаний.

Так вот, одна из таких племянниц своим неадекватным поведением живо напомнила мне уже почти забытую мной Галю Окольникову. Помнится, после сытного бабушкиного ужина, дождавшись, когда все наличествующие чадцы и домочадцы улягутся на боковую, мы с нею (убей Бог, если я помню как звали эту племянницу, но пусть будет по созвучию с Галиной Алиной) уединились в лоджии. Уединились втроём: я, Алина и гитара. Алина оказалась большой поклонницей бардовской песни, что и продемонстрировала, спев приглушённо и возвышено несколько шедевров из репертуара широко известных в узком кругу знаменитостей. Честно говоря, я эту разновидность самодеятельности не особенно жалую. Для меня в музыкальном произведении на первом месте стоит мелодия. Нет мелодии – нет песни. Разумеется, хорошей мелодии. Ведь даже гениальные стихи, положенные на посредственную музыку, теряют свою гениальность, опускаясь до общего серенького уровня. Братец мой единоутробный, кстати, тоже пошёл стезёй бормотания собственных вирш под гитарное треньканье. Только у него настрой несколько брутальный, чрезмерно летальный и мало романтический, хотя блатной тематикой, к чести его, не грешит… Алина, между тем, не унималась: исполнив общепризнанные хиты своего любимого жанра (во-первых, о том, как здорово, что все мы тут, у бабушки Шуры на лоджии, сегодня собрались; во-вторых, прямиком вытекающее из «во-первых», что раз уж собрались, самое время взяться нам за руки, потому как всем скопом пропадать веселее, чем делать то же самое поодиночке; наконец, в-третьих, вдруг ни с того, ни с сего предложила совершить велопробег, как выяснилось в финале, не куда-нибудь, а в штат Кентукки, чтобы напиться вместо местного виски, привозного вина и покуролесить от души, притворившись счастливыми адептами бесшабашной левитации), она плавно перешла к прозрачным намёкам. Сперва намекнула на ночь немую, тревожную и тёмную, потому что она – де, знать, понимаешь, не ведает, навсегда ли я буду с нею. Затем принялась уверять в том, что стоит мне только захотеть, как она немедленно научиться шить, вязать, вышивать, чесать шерсть, прясть полотно и рожать детей от меня для меня целыми выводками. Наконец, презрев всяческие экивоки, эвфемизмы и прочие околичности, заявила с предельной откровенностью идейной комсомолки и прямотой сказочного Иванушки-дурака, бренча и подтренькивая себе на гитаре, чтобы я не кочевряжился и позволил ей себя полюбить, разрешил с собою жить, а также не препятствовал ей быть мне верной…

К стыду своему, я не сразу понял всю серьёзность её намерений в отношении моей особы. А может, просто не захотел понять в виду, как мне казалось тогда, наклёвывающегося интима. Почему и полез к ней с поцелуями и прочими лирическими нежностями. Поцелуи мои приняли на «ура», а вот с прочим получился сплошной отпад и облом. Дальше локтя, вплоть до грудей четвёртого размера, мне забраться разрешили, а вот с тем, что выше колена, пообещали разрешить только после свадьбы. Тогда-то я в сердцах и разразился репликой, сделавшейся впоследствии народным анекдотом, а именно: попросил поставить меня в известность после этой самой её свадьбы, клятвенно пообещав приехать и заняться с нею тем, в чём она сейчас мне отказывает…

Удивительно ли, что я питал, питаю и буду питать к идейным девственницам особую неприязнь. По мне, это низменные души, хладнокровные приверженцы брака по расчёту, торгующие своими пресловутыми целками на матримониальном фондовом рынке. Почему фондовом? Да потому что сделки они предлагают исключительно фьючерсные, со стопроцентной предоплатой. Вот они-то и есть сущие бляди. А те, кого по традиции так называют, просто честные давалки, даже если дают за деньги… Хотя, справедливости ради, надо признать, что одна из этих расчётливых особ меня очень даже позабавила. Во всех смыслах. Но об этом расскажу позже, когда речь у нас зайдет об анусах и анальном сексе. Так что не капай раньше времени слюной, читатель, и не забегай вперёд – поперёк батьки-автора в жопу пекла…

А сейчас мы плавненько вернёмся к последним классам моей последней школы. Надо сказать, моя тогдашняя эротическая жизнь была не сахар, ибо изобиловала обломами. То есть шла естественным чередом, поскольку юнцу пятнадцати и тем более шестнадцати лет требуется уже нечто посущественнее петтинга – если, конечно, он успел поднатореть в оном в детском и подростковом возрасте, а я успел… Но увы, эротическими воспоминаниями сыт не будешь. Во всяком случае в молодости. В старости – иное дело. В старости даже о любовных обломах вспомнить бывает приятно. Взять хоть такой, случившийся у меня с одной моей новой одноклассницей по имени Ира (кстати, с этими иринами, равно как и с их производными – всякими там ирэнами, ираидами и ириадами мне никогда не везло). Было это в период участившихся по причине полового созревания вечеринок, которые не всегда происходили по вечерам, чаще днём – когда родители бывали на работе. Уединился я с этой Ирой в комнатке хозяина вечеринки, уложил на кровать, склонился над ней с вполне определёнными нежными намерениями, и вдруг эта особа прокурорским тоном заявляет, что ежели я только попробую ей поцеловать, она немедленно выброситься из окна четвёртого этажа, на котором, собственно, и находилась приютившая нас квартира. Я, разумеется, тут же передумал целовать и осведомился насчет её реакции, если потрогаю её в некоторых местах. – Руками? – уточнила она. – Вперемешку, – ответил я. И пояснил: грудь и шейку губами, бёдра и то, что между ними – руками. А целовать её в губы – ни-ни! Ты мне слишком дорога, чтобы из-за такого пустяка соскребать тебя с асфальта. Опять же в доведении до суицида могут обвинить. Тебе-то что, ты будешь в благоустроенном гробу припудренной лепёшкой нежиться, а мне на киче париться? – Её смех почудился согласием, но в итоге оказалось, что не полным: кроме шейки губами и груди руками, ни шиша не обломилось. Даже французские стихи не помогли, не говоря уже о русских… Увы, этот конфуз (пролёт, прокол, облом – как ни назови, суть не изменится) оказался далеко не единственным в очередной моей новой школе в новом городе…

Итак, новый (в смысле – другой, и далее то же – другие) город, новая квартира, новая школа, новые одноклассники. Прежде всего меня поразила манера ухаживания этих моих новых одноклассников за девушками. Имеются в виду основательные ухаживания, чуть ли с не матримониальным прицелом на будущее. Это у них называлось «объясняться». Выражались эти «объяснения» в чрезвычайной серьезности, с которой ухажер нёс после уроков портфель своей избранницы, и в соответствующей манере поведения и разговора: никаких хахонек и хихонек, ни единого слова в простоте душевной весёлости, но всё с угрюмой важностью о неземной высоте испытываемых к девушке чувств, и с тягостным ожиданием ответных, столь же нешуточных признаний во взаимности. При этом сладкую парочку сопровождают на некотором расстоянии дружки потенциального жениха, как бы обеспечивая безопасность конфиденциального общения, и одновременно подчеркивая значимость происходящего свои деликатным, напряжённым, еле сдерживаемым молчанием… Надо ли говорить, что такого морального давления ни одна нормальная девушка долго выдержать не могла, и по мере сил и изобретательности отговорок, избегала подобных визави-зов и тета-тетов со столь мрачным поклонником. Впрочем, это не всегда избавляло бедняжек от вынужденного общения с ними. То есть только в том случае, если у бедняжки на дому отсутствовал Его Величество Телефон. Не удержусь не поделиться в этой связи воспоминанием об одном забавном случае.

Был у нас в классе неформальный лидер, некто Артур Анпитосов – кутила, заводила, второгодник. И влюбился как-то этот Артур в некую Миранду – студентку первого курса местного Политехнического института. А жила эта Миранда в том же доме, что и другой наш одноклассник по имени Павлик (не Морозов). И вот, вместо того, чтобы чинно и благородно свести со своей зазнобой знакомство через Павлика, наш Артур, в полном согласии с местными традициями, принялся чесать правое ухо правой же рукой, но – через голову. А именно: приступил к долгой и мучительной осаде. Стал регулярно сбегать с последних уроков, чтобы поспеть к окончанию последней лекции у Миранды. Причем прогуливал не один (в одиночку он вообще ничего не делал: не ел, не пил, не онанировал и не ходил до ветру), а с целой ватагой особо доверенных лиц из числа одноклассников. Доберутся на автобусе до Политеха, выстроятся вдоль стенки здания напротив, и ждут появления света Артуриных очей (она же – «птичка на ветвях его души», «любви и счастия царица», а также «бархатистый персик» плюс «тонкий кипарис»), куря, перешучиваясь и прилично, то есть не слишком вызывающе, дурачась.

Наконец появлялась Миранда, кивала Павлику и проходила мимо – прямиком на автобусную остановку. Вся Анпитосова рать, само собой, следовала за ней, возглавляемая изнывающим от прекрасных чувств Артуром. В автобусе Павлик, детально проинструктированный сами понимаете кем, заводил с нею невинный соседский разговор, который, согласно замыслам Артура, должен был как бы сам собой плавно прийти к обсуждению его особы, полной всяческих достоинств и не ведающей никаких недостатков. При этом самым главным достоинством сей особы должно было стать упоминание в виде тонкого, но легко усвояемого намёка на влюбленность данной особы в несравненную Миранду. Между прочим, для Павлика, никогда не отличавшегося складностью речи, это был вечный камень преткновения. Ему ни разу не удалось не то что тонко намекнуть на чувства, которые испытывает вон тот парень к тебе, Миранда, но даже близко к этому намёку подобраться. Обычно весь разговор сводился к банальному словоблудию об общих знакомых, за что Павлик получал от Артура неизменный нагоняй, заканчивавшийся, как правило, истерическими причитаниями: Ах, отчего, зачем, почему ты опять не рассказал ей обо мне?!.

Одним словом, Павлик в качестве сводницы потерпел полное фиаско. Пора было менять тактику и приёмы осады. И тут настал черед проявить свои таланты говоруна и дамского любезника другому нашему однокласснику по прозвищу Дэн (Данила, т. е.). Особенно искушен был этот Дэн в телефонных толковищах с женским полом. Вот и флаг ему в руки, в смысле – телефон Миранды: звони, знакомься под видом Артура Анпитосова, заинтересовывай, развлекай, влюбляй… Дэн, надо отдать ему должное, старался изо всех сил: звонил, щебетал, очаровывал, оправдывал репутацию, но… Но не преуспел. По вине Артура. У них конфуз случился. Из-за несогласованности действий. Когда Дэн в очередной раз лялякал с Мирандой по телефону от имени и по поручению Артура, этот самый Артур, позабыв в пылу страсти о всяком расписании, вдруг оказался топчущимся в немом обожании под ее окнами. И надо же такому случиться, что эта Миранда, разговаривая с Дэном по телефону, именно в этот момент решила выглянуть в окно… Дальнейшее для Дэна было шоком. Невиданным провалом в его практике телефонного Дон Жуана. Его вдруг без всякого предупреждения, посреди рулад, взяли и сухо отбрили. Чуть ли не послали… Нет, не на х…, но тоже очень далеко… Словом, следующим утром эти два товарища старательно избегали друг друга в школе, что, учитывая их общую прописку в одном и том же 10-м «А» классе, давалось им с великим трудом. Момент истины пробил на большой перемене в школьном буфете, где эти двое – Артур Влюблённый и Артур Телефонный – столкнулись нос к носу над последней порцией рубленной котлетки с картофельным пюре. При других обстоятельствах возник бы неминуемый спор, кому это дивное блюдо надлежит по праву первенства слопать, но при этих случился невиданный припадок взаимной вежливости и уступчивости. Артур Анпитосов уверял, что он терпеть не может котлет и поэтому намерен обойтись марципановой булочкой под сурдинку кефира, в то время как Дэн настаивал на своем праве учинять раз в неделю своему организму вегетарианское очищение сугубо овощным меню. В итоге разошлись миром: Артур умял котлету, Дэн очистился картофельным пюре. А по ходу процесса покаялись перед друг дружкой во грехах своих. Артур признался в своей забывчивости, которая подвигла его «засветиться» под окнами несравненной в неурочное время, а Дэн… А Дэн, поняв, что оказался без вины виноватым, просто расцвёл на глазах – оказывается, не в нём и в его талантах телефонного говоруна было дело! И немедленно потребовал себе с Артура скоромных бутербродов с колбасой в счёт платы за пережитое профессиональное унижение…

На этом историю о несчастной любви Артура к Миранде можно и закончить. Необходимо только упомянуть, – вновь нарушая хронологию и забегая на минутку в будущее, – что Артур Анпитосов всё-таки женился именно на Миранде. Правда, не на той самой, а на другой. Но тоже родом из Политеха. Если учесть чрезвычайную редкость этого имени в наших краях наташ, даш, маш и тань, нельзя не оценить по достоинству его верности и целеустремлённости…

Да, а ещё этот Артур оказался весьма расторопным малым, когда прежде всех смекнул, что есть великолепная возможность проскочить на холяву в комсомол – просто тупо пристроившись ко мне в фарватер. Тех, счастливчиков, которые знать не ведают, что обозначает слово «Комсомол», отсылаю на милость справочников, энциклопедий и википедий. Замечу только, что без членства в этой молодёжной коммунистической организации поступить в Совдепии в вуз было довольно проблематично. Членство облегчало задачу зачисления в славные студенческие ряды. В комсомол можно было вступить лет с четырнадцати, если ты не был двоечником, отъявленным хулиганом или каким-нибудь иным антиобщественным типом (скажем, уродом, предпочитающим Владимиру Ильичу Ленину Иисуса Иосифовича Христа). Из-за частых смен школ и городов, а также по причине знакомства с запрещённой литературой из библиотеки дяди Альфреда, у меня с комсомолом не заладилось. То есть как не заладилось? Я не шибко в него стремился, а он не слишком старался меня к себе (или в себя?) залучить. Между тем, приближалась пора получения школьного аттестата, а следовательно, последующего поступления в какой-нибудь вуз. Или, как было принято выражаться у нас на югах, во вполне конкретный – КПУ (Куда Папа Устроит). Высшее образование в стране советов было бесплатным, безалаберным, невысокого уровня и таковым почиталось только в пределах этой самой страны. Впрочем, с тех пор в нашей системе высшего образования мало что изменилось (кроме того, что за то же самое качество стали брать плату). Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить в процентном соотношении количество выпускников наших вузов, работающих по полученной в них специальности. Навскидку предположу, что это число не превышает жалких пяти процентов, тогда как в нормальных странах всё обстоит обратно пропорционально… Но это так, к слову. Вернёмся в май месяц последнего года моего обучения в средней школе. Одним прекрасным утром меня вдруг прямо с первого урока вызвали к директору. Я за собой ничего такого крамольного не числил, поэтому явился к нашей любимой Екатерине Великой (официально – Екатерине Петровне, в просторечии – Great Kate или Катюха) в кабинет весь охваченный любопытством. Тут-то меня наша Грейт, которая Кейт, и огорошила, в упор поинтересовавшись, почему я до сих по не комсомолец. Вопрос на засыпку. Слишком много причин… Но раздумывать над ответом мне времени не предоставили: велели срочно пройти в пионерскую комнату (в каждой школе имелось такое идеологическое помещение, предназначенное для воспитания подрастающего поколения в духе верности коммунистическим идеалам, а при нём, как правило, пионервожатая на окладе учительницы младших классов) и написать заявление с просьбой принять в славные ряды молодых строителей коммунизма в отдельно взятой державе. Я уже понял, чьих это рук дело, поэтому смирил гордыню и исполнил требуемое. На перемене, естественно, пришлось объяснить одноклассникам, с чего это вдруг я Катюхе срочно понадобился. Вот тогда-то Артур Анпитосов и проявил расторопность, пристроился в фарватер. А поскольку, как я уже упоминал выше, в одиночку он ничего не делал, то вместе с ним пристроилось еще трое, пребывавших в том же беспартийном, то есть проблематичном при поступлении в вуз, чине. Так впятером мы и явились в тот же день в райком комсомола, где после строгого экзамена на предмет глубоких познаний истории этой организации (самый заковыристый вопрос достался Артуру: сколько государственных орденов имеет комсомол? Артур, как истый второгодник, впал в панику. Между тем, достаточно было поднять глаза, чтобы сосчитать эти ордена, которые в виде выпиленных из пенопласта и соответствующим образом раскрашенных экземпляров были пришпандорены к стене – прямо над головами суровых экзаменаторов. Пришлось выручать приятеля, шептать «шесть») были торжественно приняты в славные ряды «ленинъюгенда»…

Тем же вечером я дождался с работы отца (а приходил он, как правило, к полуночи, ибо у военных комиссаров рабочий день не нормирован) – главного затейника и организатора всей этой комедии с комсомолом, – и предъявил ему ультиматум: дескать, теперь для баланса моей души ты, папа, просто обязан меня окрестить. Отец, правоверный коммунист, одновременно умудрявшийся верить и в Ленина и в Христа (что тогда казалось несколько избыточным, поскольку Ленина преподносили нам, как Христа – см. выше), впал в лёгкую оторопь:

– Ты что, верующий?

– Сочувствующий. И вообще – я за справедливость, папа. Почему мы чтим и возносим революционного гладиатора Спартака, а Христа игнорируем? А его, между прочим, тоже в итоге распяли на римском кресте. Ну и что, что Спартаку пришлось помучиться на этом кресте почти трое суток, тогда как Христу удалось уложиться в каких-нибудь четыре часа? Спартаку спешить было некуда – всё, что он мог, он уже натворил. А Христа весь Тот Свет, им же возвещённый, дожидался – дабы судил их там, а сам судим не был… Лично мне, как сочувствующему, обидно столь преступное умаление Спасителя нашего в сравнении с этим пресловутым фракийским драчуном! Да, признаю, снято немало фильмов и о том, и о другом, но что-то я не слышал о существовании спортивных обществ «Христос» или футбольных клубах «Иисус Юнайтед». Ну ладно спорт, Бог с ним. В конце концов Христос никаких физкультурных подвигов не совершал (если не считать напрасного восхождения на бесплодную смоковницу и усердного размахивания кнутом при разгоне менял из храма). Но как можно мириться с тем, что этот скандальный Спартак буквально купается в лучах балетной славы, а Иисус наш Христос не то что ножкой на сцене не шевельнул, а вообще там ни разу не появился?! Я не понимаю, неужели ни одному приличному композитору не в пришло в голову сочинить балет о Сыне Божьем? Неужели они настолько слепы, что в упор не видят, сколько хореографических возможностей таится в Евангелиях?! Ты только представь, отец, с какой глубиной духовной насыщенности всяких там па де па можно поставить Нагорную Проповедь! А хождение по воде! Уж не говорю об изгнании бесов из двух даунов в стране Гергесинской! Да в сравнении с этим беспрецедентным актом хореографического экзорцизма пресловутый танец с саблями покажется бессмысленным боданием братвы с заточками!..

– Ты, часом, не заболел, сынок? – поинтересовался отец. – Какое ещё Евангелие? Какой на фиг балет с Христом?! Да его даже за кулисы Большого не пустят, не то что на сцену…

– Ну пусть тогда хотя бы «Двенадцать» Блока поставят: шатающийся отряд пьяных матросов, а впереди Иисус Христос в белом венчике из роз – назидательно вертится и умилительно ножкой бьёт.

– Ага, – усмехнулся отец, – впереди на белом коне в чёрной бурке… Кончай придуриваться. Ты мне вот что лучше скажи. Если ты такой верующий, то и молитвы должен знать. Знаешь? Докажи!

– Разумеется знаю, – сказал я. И доказал: – Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго.

– Ну? – сказал отец. – Что, и это всё? Вся молитва?

– А ты чего ожидал, папа? Нижайшую просьбу толщиной с доклад Брежнева Двадцать Третьему Съезду КПСС?

– Но там же еще что-то про нашего Отче должно быть, – не сдавался мой принципиальный родитель.

– Молитв, – объясняю, – много. Та, на которую ты прозрачно намекнул, называется «Отче наш». А есть еще молитвы благодарения, богатства, здоровья и так далее – по всему периметру нужд человеческих…

Дальнейшие подробности, дабы не навлечь на себя обвинений в оскорблении чувств верующих, благоразумно опускаю. Скажу лишь, что, в конце концов, под напором моего благочестия, отец согласился на компромисс:

– Ладно. Слушай вводную: сдашь вступительные экзамены, сможешь съездить к своей бабушке Шуре. Вот пусть она тебя там и окрестит втихую…

Втихую – потому что комсомольца, застуканного в церкви не по туристической надобности, могли запросто и из комсомола попереть, и из института под те же белы ручки выпроводить. Хотя я и поартачился для виду (Как это втихую, папа? Под чужим именем, в гриме и в катакомбах?), но воле отчей покорился: принял крещение втихую, гостя у бабушки. Увы, сладость истинной веры оказалась виртуальным допущением, поскольку в облатке, которой меня угостил товарищ поп, я не обнаружил ни крупицы сахара, ни капельки мёда…

В довершение темы, скажу, что родитель мой, как и большинство его подельников-коммунистов, так и остался в итоге славным двоеверцем. Когда развалился великий и нерушимый Советский Союз (аки карточный домик в азартной интеллектуальной игре под названием «туалет»), и Россию охватила пандемия неизлечимого вируса ПГМ (Православие Головного Мозга), он не пожелал уберечься от него с помощью всяких недостойных атеистических прививок, вроде скепсиса, сомнений, агностицизма и прочих химических выделений здравого смысла, но напротив, приобщил к портрету Ленина иконостас в виде киота и перестал без крестного знамения не то что за руль родного «жигуля» ни ногой, ни седалищем, но даже и в супружескую постель на ночь укладываться. Однако узаконенные церковью молитвы заучить не удосужился, собственными наработками обходился, как бы давая в нескольких словах, произносимых шепотом перед образами, нужное направление Божьим благодеяниям относительно своей особы…

Покончив с низменными духовными потребностями, перехожу к высшим – эротическим. На момент торжественного окончания средней школы у меня на счету числилось два коитуса: один неудачный (см. про пионерлагерь), и один удачный (смотри об училках). На выпускном вечере, который силами наших родителей был устроен в столовой Дома Культуры имени Клары Цеткин (сокращённо – ДК Целки), случился в моей жизни третий, а сразу после него – четвёртый. Удачные или не удачные – судить не мне, но вам, любезный читатель.

Итак, третья попытка реальной копуляции происходила в полной темноте подсобного помещения клуба и закончилась оргазмом девушки на стадии предварительных ласк, с последующим её отрубоном в виду моря выпитого шампанского. На ощупь мы находились на чем-то вроде дивана, и так же – на ощупь – я мог начать и завершить своё дело, невзирая на обморочное состояние партнерши, Но мне это показалось не столько подлым (какая уж тут может быть подлость, если она, получив своё, нагло дрыхнет, позабыв о взаимности сексуальных услуг и ласк?), сколько попросту скучным, из чего любому сексуально развитому читателю должно быть ясно, что чем-чем, но самнофилией[12] я не страдал, то есть идейно-сексуальным клофелинщиком не был. «Всё равно что резиновую бабу еб…ть», – помню, подумалось мне, хотя я о ту пору отроду эти изделия не только не еб…л, но даже в глаза не видывал, только понаслышке тешил своё воображение активным его неприятием… Итак, я отказался от копуляции, скромно ограничившись интрафеморальным сексом (это когда елозишь членом между тесно сжатыми бёдрами партнёрши), о чём не пожалел, поскольку моей партнершей, как выяснилось позже, оказалась одна из тех строгих мамаш, что припёрлись на выпускную вечеринку приглядывать за своими подвыпившими дочками, наследственно слабыми в этом состоянии на сакральный передок. Видимо, эта ретивая родительница по ходу дела перехватывала всё спиртное, предназначавшееся её дочке, вот и доперехватывалась до темного закутка, до страстных объятий наплевать с кем, до экстаза, оргазма и выпадения в осадок. А теперь, пробудившись и слегка оклемавшись, сидит тихонько в общей зале, пытается что-то вспомнить, и переводит тревожный взгляд с одного представителя мужского пола на другого, всё более и более смущаясь их юности… Хотелось мне ехидно полюбопытствовать: как ей, голубушке, в подсобке спалось, но передумал – одновременно из жалости к ней и из гордости за свою весьма, впрочем, относительную жалость и безотносительную порядочность…

Чтобы хотя бы в общих чертах рассказать о четвёртом по счёту опыте, следует вернуться на пару месяцев назад, когда вдруг объявилась у нас на лестничной площадке новая соседка. Объявилась, конечно, не одна, но с папой – пехотным капитаном, мамой – вольнонаёмной связисткой, и младшим братом детсадовских лет. Вся такая беленькая, бледненькая, худенькая, со строгой причёской, в юбке не выше колен. Тургеневская девушка, одним словом. Сидит на лавочке у подъезда, книжку читает. Не разобрать, какую, ибо она у неё аккуратно газеткой обёрнута, но наверняка «Вешние воды», если только не «Асю», не «Рудина», не «Первую любовь» или даже не «Дворянское гнездо». Ни с кем не контачит. Вообще. Даже не здоровается. Ну и ладно. Мы тоже гордые, нам тоже не до глупостей… И вдруг звонит в дверь. В нашу. В мою. Потому что я открыл. Больше было некому: родители на работе, брат – во дворе дурака валяет. Смотрю – глазам не верю: она! Стоит, вся такая растерянная, в домашнем халатике по щиколотку. Ах, у неё несчастье! Вышла на минутку из дому, а дверь возьми и захлопнись. Что делать? И выдающейся голубизны глазищами (вот они, оказывается, у неё какие, а то ведь было не разглядеть, раз они всегда в книжку смотрят, а на тебе даже мельком не задерживаются) из-под темных ресниц прямо в душу – морг-морг. Сама Беспомощность не могла бы выглядеть беспомощнее, а Завлекательность завлекательнее… Между прочим, чтобы с нашего балкона на их балкон перебраться, надобно преодолеть ребристую стену в 2 метра длинной, на которой не за что зацепиться. Разве что когтями Эроса?.. Видимо, в расчёте на них я и полез цепляться и преодолевать. И преодолел. Героически! Проник в квартиру, открыл входную дверь, впустил хозяйку, скромно потупился и произвел движение на выход. Вернее, не успел произвести. Был остановлен изъявлениями признательности.

– Уж не знаю, как вас и благодарить, Вадим. Вас ведь Вадимом зовут?

– Совершенно верно, – говорю, – в основном, Вадимом… А что, – говорю, – касается благодарностей, то просто скажите «спасибо», большего эта пустячная услуга не стоит…

– Скромничаете, – улыбается, – а ведь вы могли сорваться и упасть. С третьего этажа… Прямо на спину… В лучшем случае остались бы инвалидом. Не жалко? Такой молодой…

– Жалко, – признаюсь. – Хотя, если по совести, прожил я уже достаточно…

– Сколько? Пятнадцать? Шестнадцать?

– Семнадцать, – подсказываю.

– И всё ещё девственник, – вдруг вздыхает она, доставая из кармана халатика ключи, которые якобы остались в запертой квартире, и демонстративно кладя их на гардеробную тумбочку.

Башка моя мгновенно превращается в растревоженный Вини-Пухом пчелиный улей: сотни, нет, даже тысячи мыслей, соображений догадок, предположений, выводов, умозаключений спохватились, всколыхнулись и зароились в нём, панически жужжа и отчаянно махая крылышками. С трудом удалось выявить две главные, чтобы, не отвлекаясь по пустякам, на них сосредоточиться. Во-первых, вывод (он же – умозаключение), что мог бы и не лезть на стенку, так как девушка очевидно рассчитывала на то, что ты её пригласишь к себе домой дожидаться, пока кто-нибудь из её родителей не вернётся с работы с ключами. Во-вторых, догадка (она же – соображение): девочка явная училка по натуре своей, – обожает неопытных…

– Увы. – отвечаю я ей, меж тем, – увы. Ну я пошёл?

– Испугались?

– Ага, – говорю. – Испугался. Человеческие отношения – не стенка с нулевым углом, это куда сложнее…

И так далее. Не стану рассусоливать да по сусекам скрести: долго она меня уговаривала преодолеть мою стыдливость, робость, страх перед неизвестностью и прочие комплексы сексуальной невинности, прежде чем я, собрав волю в кулак, сдался и согласился на неосвящённый браком, или хотя бы брачными обязательствами, блуд. Должен признаться, что куксясь кисейной барышней, я почти не притворялся, ибо помнил строгое предостережение отца, гласившее «не сри там, где живёшь». Меня подвел (или всё же выручил? – уточни, читатель, сам) житейский опыт: все срут именно там, где живут; никто не бегает с этим делом в соседний квартал или в другой район города…

Резюмирую: тургеневские девушки – те ещё штучки: ненасытные менады в сравнении с ними просто вылитые фригидницы. За месяц наших бурных отношений я сбросил шесть килограммов. Причём, далеко не лишних в том моем возрасте. Отощал, осунулся, И это несмотря на то, что иной позы, кроме как она сверху, я – снизу, эта прирождённая всадница (амазонка) почти не признавала. Почти – потому что далеко не всегда наши случки происходили в комфортных домашних условиях. Нам приходилось изворачиваться, чтобы не стать притчей во языцех нашего двора, не засветиться со своими неуставными взаимоотношениями на всю, как говорится, Ивановскую (в реальности – на всю улицу имени 50-летия Великого Октября). Если мои родители были дома, а её – отсутствовали, я демонстративно выходил из нашего подъезда, скрывался в неизвестности города, чтобы затем тайными тропами пробраться незаметно обратно и юркнуть в заблаговременно отпертую, но в целях конспирации оставленную наглухо прикрытой дверь. Если же оба-два родительских комплекта оказывались не там, где надо, то есть не на работе, а по месту прописки, то мы встречались на том самом НП имени Лёни Соколова, само существование которого я, в отличие от Лёни, держал в глубокой тайне. И предавались любви в позах, заимствованных из сексуального обихода нимф и сатиров, ибо в предаться в любой иной не представлялось возможным. Точнее говоря, при нашей малой на то время технической осведомлённости, ничего другого мы не знали. Значительно позже мне стала известна классическая кинематографическая поза, когда парень, припечатав партнёршу к стене, оприходует её визави, фактически удерживая ее силою своих рук. Естественно, я испробовал эту позу в деле и остался не слишком доволен. Во-первых, руки, занятые удержанием немалого веса, перестают подпитывать подкорку приятными ощущениями, ибо при такой нагрузке осязание отключается. Во-вторых, малая амплитуда фрикций не способствует полноте испытываемого оргазма, хотя и продлевает весь процесс во времени своей скудной подвижностью в пространстве. В третьих, если коитус затягивается, то сексуальный контакт превращается в спортивную тренировку, в закаливание определенных участков мужского тела (спина, руки, бёдра, крестообразные связки колен), в наращивание мышечной массы. Вывод: к данной позе в жизни (а не в кино), можно прибегать лишь в самых крайних случаях, когда никакие иные невозможны. Но хотя мы и не подозревали о ту пору обо всех этих киношных изысках, обходясь известным, на меня всё равно ложилась двойная нагрузка, поскольку у Аси (назовём её так, хотя Джемой было бы приятнее, но уж слишком далека она от тургеневского оригинала со своим утиным носиком, ослепительно белой кожей и ярко выраженной белобрысостью) в позиции «стоя раком» подкашивались тонкие ножки и мне приходилось держать её во всё время копуляции чуть ли не на весу. Ясное дело, что это обстоятельство отнюдь не способствовало основательной неторопливости наших утех. Между прочим, совлекаясь на природе, мы не обращали внимания, находится ли кто-нибудь на наблюдаемом объекте, то есть на пресловутой лавочке траха, или она временно пустует в простое. Если же в это время на объекте кто-то миловался (по его – объекту – обыкновению), то порой получался замечательный стереофонический эффект, переходящий в эхолалию: там «ах», там «эх», там «а-а-а» и тут примерно то же самое…

Заметь, читатель, здесь, именно в этом месте моего правдивого повествования меня посетило великое сомнение: упоминать о соседе, сменившем вышеописанную соседку или обойти его ханжеским молчанием? Моя честность долго боролась с моей же стыдливостью, и, в конце концов, одолела её. Слава храбрецам, которые пишут так, словно готовы нырнуть в самый ад – из любви к истине!

Спешу признаться, пока не передумал. Вскоре после отъезда семейства тургеневской девушки (кажется её папашу отправили помогать кому-то из наших африканских братьев, строящих социализм на базе позднего полиомиелита) в их квартире поселили молодого лейтенантика, который как-то прекрасным осенним вечером зазвал меня к себе и попытался склонить после обильной выпивки к гомосексуальным утехам изголодавшейся без женской ласки плоти. Но я и в подпитии твёрдо держался нашей родовой исконно-посконной гетеросексуальной ориентации – не для того мне Господь член даровал, чтобы его всякие лейтенантики обсасывали!.. Короче, ничего, кроме рукоблудства на брудершафт ему не обломилось. Впрочем, он и этому оказался несказанно рад, так что зачастил с приглашениями, то на рюмку кофе, то на фужер арбуза. Пришлось принимать меры, знакомить его с одной привокзальной ундиной с твердой таксой в три рубля (хотя, если подпоить, то можно попользоваться её сомнительными прелестями и бесплатно, т. е. за счёт выпивки). Выяснилось, что гомосексуалил (или – педерастничал – это уже кому как из дорогих моих читателей и бесценных читательниц заблагорассудиться это дело называть) этот летёха в силу хреновых обстоятельств, – неумения ладить с противоположным полом. Он его не понимал и побаивался. Лейтенантику (назовём его Михаилом) так понравилось тешиться натуральным сексом с ундинкой (в миру – Котлетка – народное упрощение «сценического» псевдонима Колета; по паспорту она звалась Татьяной), что он на ней чуть было не женился. Ну то есть, если бы не я, то и женился бы за милую душу. Пришлось писать анонимку его начальнику, подполковнику Апчхиеву, сигналить об аморальном образе жизни лейтенанта Безразборова. По словам последнего, подполковник вызвал его на ковер, по-отечески пожурил, вкатил трое суток ареста, а по отбытии срока, отправил вместе с третьей ротой на картошку[13]…

Дальнейшая судьба Михаила мне неизвестна. Надеюсь, он всё же нашёл в себе мужество, преодолев свою природную робость перед женским полом, втиснуться в славные ряды гетеросексуалов…