Читать книгу Серебряный поэт - Вадим Шарыгин - Страница 10
Часть I
Путь в поэзию
Скоропись духа
Оглавление«Умение передавать в произведении не «голую правду-матку», но ту высшую правду, которая называется вымыслом – сопутствует поэзии. «Правдиво рассказать можно лишь о том, что не просто «было». Вымысел совсем не есть выдумка, басня, произвольное измышление. Его нельзя назвать ни былью, ни небылицей, ибо в нём таинственно познаётся не преходящее «бывание», а образ подлинного бытия. Поэтический вымысел есть мифотворение, без которого не может обойтись искусство и которое нельзя заменить дискурсивно-логическим познанием».
Владимир Вейдле
«Мне искусство никогда не казалось предметом или стороною формы, но скорей таинственной и скрытой частью содержания… той его частью, которая не сводится к темам, положениям, сюжетам… в художественном произведении всего важней не слова, не формы, но и не изображённое им, а то, что всем этим сказано и не могло бы быть сказано иначе, какое-то утверждение о жизни, какая-то мысль, которая перевешивает значение всего остального и оказывается сутью, душой и основой изображённого»
Борис Пастернак
1.
Я жажду
Чёрно-белого цвета на всём…
Брезжит безвременье, нет ли?
Как будто бы голоса в ладонях несём…
Гулом наполнены ветви:
Трамвайный дребезг, колокол и метроном,
Вой злой дымохода долог,
И, в хлещущем тоскою, жилище больном
Падает тьма с книжных полок.
Колеблются: память и туманы долин.
Кажимость обрела очи:
Забвеньем опьяняемый взгляд утолим,
Ночи сопутствует очень.
Отсутствуют: чёрный свет на белом снегу,
Солнечная тень Калькутты;
Изверчена стрелками, всегда на бегу
Забытая, бес попутал,
Великая толика вымысла на всём!
Слышатся песни звёзд, нет ли?
Как будто бы на руках тишину несём…
Лугом надбавлены ветви.
2.
Заблагорассудилось и обыденность стала миражом:
Расстелилась гладь заката, гавань, всплески;
Огонёк свечи – хмельным сраженьем, взрывом хохота сражён,
И валялся под ногами окрик резкий;
Навуходоносор – бой шагов, гул зиккуратов, конниц лязг —
Грандиозный холод ка́мней Вавилона.
Умопомрачительная толщина эпох и толща ласк,
И промчались тени копий, непреклонны.
В бездыханной улице рассусоливают скорбь особняки,
На вратах: безвозвратные домочадцы.
Особняком выстоять! Давай, ночь, в урочище сна вовлеки,
Мне бы только до кромки жизни домчаться!
Опознавший осень, луч фонарика, поглощённый тропой;
Остроносая кирха прихожан кличет:
Падает звон… Падшие листья… Падуя… Падая, пропой —
О слиянии черт! Чёрт… Чёт… Нечет… Вычет.
Моросящий дождь… Дож венецианский… Даждь нам пелену днесь,
Дабы видеть: смертно, смутно, дамбы, дыбы;
Чтобы правда вымощена обманом, чтобы город стал весь —
Миражом, сквозь который мечтать смогли бы!
3.
Как Цезарь преданный, ещё не веря,
Стоит мальчишка, жизнь моя, да что же это…
Вой стёкол выбитых, как будто зверя.
И голос, втоптанный в снега… Меня, поэта,
Накормят холодом, в глаза не глядя.
С заправской лихостью мне проживать охота
В высоком рыцарстве, подвинься, дядя,
Здесь латы клятые и клятвы Дон Кихота!
Здесь жизнь обглодана, здесь тело рвали
Рычащей сворою, но путь, но взгляд околен.
И ночи родины о счастье врали
Колоколами колоссальных колоколен.
Сноп фар постылая потьма рожала,
Ржавела память, пошлостью лоснились рожи.
Подставь, как к горлу остриё кинжала,
Строку к глазам, путь станет снов дороже!
Усекновенной полночью гордиться?
На плахах Зимнего дворца искрились солью
Немые вскрики, канувшие лица.
Часы изрубливали тишину соболью:
Сонм звуков медленных – бездонный, медный.
И снега солнечного скатерть расстилая,
Очаровал поэта мир, намедни,
Околдовала город оглашенность угловая…
