Читать книгу «Грант» вызывает Москву - Василий Ардаматский - Страница 4

Когда на другой день утром Шрагин вошел на территорию завода, он сразу понял, что делали небольшие группы людей – и штатских и военных – у силового цеха и немного поодаль, у стапелей, где возвышался стальной громадой недостроенный крейсер. «Минируют», – догадался Шрагин и вдруг с болью представил себе, как будут рушиться все эти сложные и так дорого стоящие сооружения и этот корабль-красавец… Ему вспомнилась первая студенческая практика на Балтийском заводе. Инженер, который знакомил студентов с заводом, повел их вдоль стапелей. На одном они увидели маленькие человеческие фигурки, копошившиеся на дне громадного котлована, – здесь будущее судно только зарождалось. На другом стапеле они уже видели контуры судна, растущие вверх, красиво выгнутые его бока, распертые стальными ребрами. На третьем стапеле уже настилали палубу, а на последнем был корабль, почти готовый к спуску. Он стоял наклонно, точно изготовившись к прыжку в море, и был удивительно красив – он весь был в сиянии голубых звезд электросварки… Да, человек, однажды видевший чудо рождения корабля, навсегда проникнется уважением к людям, которые это чудо совершают, сами того не замечая…

Главного технолога на заводе не оказалось. В зале перед его кабинетом за вздыбленными чертежными досками не было ни одного человека. Шрагин постоял в раздумье и пошел в дирекцию.

Просторная приемная директора была забита встревоженными людьми. Помощник директора – молодой парень с худым узким лицом и светлыми прямыми волосами – метался между телефонами и кричал в трубки одно и то же:

– Директор на объектах! Я ничего не знаю! Придет, тогда все выяснится!

– Вот приедет барин, барин все рассудит, – злобно сказал кто-то в толпе.

Шрагин пробился к помощнику директора и тихо спросил:

– Что здесь происходит?

– Что, что… Не прибыли грузовики на сборный пункт, а там несколько сот человек: семьи, дети. Люди прибежали сюда. А что я могу сделать?

Зазвонил еще один телефон. Шрагин поднял трубку и услышал строгий голос:

– Кто со мной говорит?

– Инженер главного технолога Шрагин.

– Вы член партии?

Шрагин чуть не сказал «да», но, немного помедлив, ответил:

– Беспартийный.

– Ладно, все равно. Ваши машины по ошибке задержаны военной комендатурой. Ошибка исправлена. Там в комендатуре есть ваш человек, но он не знает, где сборный пункт. Немедленно звоните в комендатуру, наведите порядок. Скажите еще раз фамилию!

– Шрагин.

– Действуйте, товарищ Шрагин.

Шрагин сказал помощнику, чтобы он немедленно соединил его с военной комендатурой.

Приемная опустела, люди побежали на сборный пункт. Шрагин остался вдвоем с помощником.

– А самому мне что делать? – растерянно спросил парень. – Жена с грудным ребенком там, на сборном пункте, а я здесь.

– Беги на сборный пункт, я за тебя останусь. Как-нибудь справлюсь, – сказал Шрагин, не раздумывая.

Только парня и видели, даже спасибо не сказал.

Шрагин сел за стол. Он отвечал, как умел, на телефонные звонки, делал в книге аккуратные записи о каждом разговоре и сбоку ставил пометку: «Дежурный инженер Шрагин», – это потом может пригодиться.

Часа через два пришел директор.

– Переведи телефон на меня, – сказал он, проходя в кабинет и нисколько не удивляясь тому, как изменился его помощник. Он, наверное, просто не заметил, кто сидел за столом.

В приемной остались двое мужчин, которые пришли вместе с директором. Они тоже не обращали на Шрагина никакого внимания и, отойдя к окну, разговаривали о чем-то.

Зазвонил звонок где-то над дверью в кабинет, и Шрагин понял, что это вызывает директор. Когда он вошел, директор удивленно приподнял брови:

– Вам что?

– Вы звонили.

– Где помощник?

– Я за него. Он побежал на сборный пункт, там у него жена с грудным ребенком.

– Кто вы такой?

– Инженер из отдела главного технолога Шрагин.

– Шрагин? Что-то я вас не знаю.

– Я новенький, – улыбнулся Шрагин.

– Почему не уехали со своим отделом?

– Я только вчера оформился, ничего не знал.

– Как это вчера?

– Да так, переведен к вам с Балтийского.

– Переведен? Сейчас?!

– Да. Вот выписка из приказа.

Директор прочитал выписку, вернул ее Шрагину и вдруг рассмеялся:

– Канцелярия наша из железа – хоть потоп, а она свое дело крутит. Ну что же, действуй пока при мне. Признаться, я забыл о помощнике. Как тебя зовут?

– Игорь Николаевич.

– Так вот, Игорь Николаевич, сиди здесь на телефонах. Я опять пойду на территорию. Отовсюду буду тебе звонить, докладывай только о самом важном. Понял?

Директор ушел.

Шрагин невольно улыбнулся: здорово у него все складывается…

Когда время уже шло к вечеру, директор вернулся. С серым, мрачным лицом он подошел к Шрагину и, глядя на него отсутствующими глазами, сказал:

– Все. Смертный приговор вынесен, исполнение – по ситуации.

– Кому?

– Заводу вынесен приговор! Заводу! – закричал директор. Он был на грани истерики. – Сам все проверил! Каждый заряд. А я же все это сам строил! Сам! Понимаешь ты это?!

В кабинет вошли два офицера со знаками различия инженерных войск: капитан и лейтенант.

– Явились, убийцы, – мрачно усмехнулся директор. Казалось, он уже успокоился. – Здесь будете команду ждать?

– А где же еще?.. – отозвался капитан и сел на диван. Рядом с ним сел лейтенант.

– Я сейчас еду в горком, – сказал им директор. – Буду позванивать.

– Приказ я должен получить от полковника Стеблева, – строго уточнил капитан.

– Знаю, знаю, – раздраженно сказал директор. – Я такой приказ не смогу и выговорить.

Капитан промолчал и заговорил о чем-то с лейтенантом.

– А с тобой мы решим так… – обратился к Шрагину директор. – Помощник мне пока еще нужен, так что ты к семи утра явись сюда, если, конечно… – директор запнулся и потом быстро закончил:…если ночью не сработает приговор…

Шрагин шел по улицам города. Опускались медленные летние сумерки. На заводе как будто все в порядке, он зацепился там неплохо. Он шел теперь на квартиру, где ему предстояло жить.

Когда готовилась операция, этот жилищный вопрос выглядел довольно надежно. Большая квартира принадлежала немке-колонистке, которая двадцать лет проработала в этом городе учительницей немецкого языка. Муж ее давно умер, а она в прошлом году вышла на пенсию. Единственная ее дочь училась в Ленинградской консерватории, была комсомолкой. Словом, можно было надеяться хотя бы на то, что на открытую подлость хозяйка квартиры не способна. В большой ее квартире, занимавшей весь дом, только одна комната принадлежала не ей, и до первых дней войны в этой комнате жил инженер местной электростанции. Он переехал. Теперь эту комнату должен занять Шрагин, ордер у него в кармане. На нем дата – 14 июня 1941 года. Хоть это местные товарищи сделали как надо…

Дом Шрагину понравился. Каменный, одноэтажный, старомодный, он находился и в центре и в то же время на тихой улице, засаженной акацией и каштанами. Своим фасадом он не бросался в глаза, но выглядел вполне прилично, хотя было видно, что не ремонтировался он, вероятно, с царского времени.

Шрагин нажал кнопку звонка возле двери с накладными деревянными завитушками. Подождав немного, он позвонил еще раз.

Никто не отзывался. Наверное, в дом есть черный ход со двора, а этот, парадный, может, и вовсе не работает. Шрагин прошел вдоль дома и через калитку в узорчатых железных воротах попал во двор, который больше был похож на сад. Обойдя дом, он постучал в низенькую дверь. Она тут же открылась, и Шрагин увидел высокую женщину с замысловатой прической из седеющих волос, с дряблым лицом.

– Вам кого? – спросила она без всякой тревоги.

– Прошу прощения, я ваш новый сосед, – сказал Шрагин.

– Наконец-то! Заходите! – Женщина пропустила Шрагина мимо себя и заперла дверь.

Они прошли в небольшую переднюю парадного входа. Здесь стояли ломберный стол и два кресла. Пол покрывал потертый ковер.

– Вы Эмма Густавовна? – спросил Шрагин.

– Да, я Эмма Густавовна Реккерт, – с достоинством ответила женщина.

– В горжилотделе мне приказали жить с вами в мире и согласии, – улыбнулся Шрагин. – Меня зовут Игорь Николаевич.

– Вы извините меня, но раз уж я ответственный съемщик, я хотела бы видеть ордер, – немного смущаясь, сказала Эмма Густавовна.

Она внимательно прочитала бумажку и подозрительно поглядела на Шрагина.

– Вы получили его, когда прежний жилец еще жил здесь?

– Да, он почему-то тянул с переездом, а главное, я сам задержался… – небрежно сказал Шрагин, отметив про себя внимательность женщины к таким формальным мелочам.

– Ну что же, будем знакомы, – сказала Эмма Густавовна. – Ваша комната вот там, последняя дверь налево. Ключ висит на гвоздике. Там же и ключ от парадного. Должна предупредить, что мебель в комнате, какая она ни есть, принадлежит мне. Прежний жилец платил мне за нее десять рублей в месяц.

– Я последую его примеру, – улыбнулся Шрагин.

Комната оказалась довольно большой. Открыв штору затемнения, Шрагин увидел, что окно выходит во двор. Старинная деревянная кровать, стол, кресло и стул. Шкаф с зеркальной дверцей. На полу у кровати коврик с вышитыми на нем козликами. Все эти вещи уже давно несли свою службу людям, и если они выглядели еще вполне прилично, то только потому, что люди, которым они служили, были бережливы и аккуратны. В дверь постучали.

– Хочу показать вам места общего пользования, – сказала Эмма Густавовна из коридора. Когда Шрагин вышел, она повела его, как экскурсовод по музею. – Вот эта дверь – в кухню, слева у парадного – ванная и туалет, – объясняла она. – Дрова для подогрева колонки и для кухонной плиты лежат в чулане, вон та дверь. Кстати, за дрова прежний жилец тоже рассчитывался со мной. Впрочем, он пользовался ими непонятно редко – я имею в виду для ванны.

– Вероятно, он предпочитал одиночеству в ванной общество к бане, – рассмеялся Шрагин.

– Вероятно, – улыбнулась Эмма Густавовна.

Приготовив постель, Шрагин прошел в ванную и долго блаженствовал там под тугим холодным душем. Возвращаясь, он погасил свет в коридоре и на ощупь пробирался в свою комнату. И вдруг он услышал молодой взволнованный женский голос:

– Мама, это же ужасно, как ты не понимаешь этого!

«Здесь ее дочь», – озадаченно констатировал Шрагин. Это было непредусмотренным осложнением. По имевшимся в Москве сведениям, студентка консерватории Лиля Реккерт, когда началась война, поступила на курсы медсестер и уезжать к матери не собиралась. В этом новом обстоятельстве следовало немедленно разобраться.

Шрагин постучал в дверь, из-под которой пробивался свет.

– Пожалуйста, – услышал он голос Эммы Густавовны и вошел в просторную комнату, которая, судя по обстановке, была гостиной. Посреди комнаты стоял рояль из красного дерева. У стены – целый строй стульев с плюшевыми сиденьями и маленький диван с резной спинкой. За круглым столом в глубоких креслах друг против друга сидели Эмма Густавовна и светловолосая девушка с заплаканным лицом.

– Простите, пожалуйста, – виновато улыбнулся Шрагин, – но оказалось, что у меня нет спичек.

– Лили, принеси, пожалуйста, возьми у меня на туалете, – сказала Эмма Густавовна. Когда девушка принесла спички, Эмма Густавовна сказала Шрагину: – Кстати и познакомьтесь, это моя дочь Лили.

– Очень рад. Игорь Николаевич.

– Лиля, – девушка подчеркнуто иначе, чем мать, назвала свое имя и, кивнув Шрагину, отошла к окну. Ей было лет двадцать, может, чуть больше. Светлые волосы гладко зачесаны и на затылке завязаны тугим узлом. На болезненно бледном ее лице резко выделялись большие серые глаза, снизу подчеркнутые синеватой тенью, а сверху – золотистыми пушистыми бровями. Внешность у нее была привлекательная, но красивой ее назвать было нельзя. Чувствовалась какая-то нервная напряженность во всем ее облике.

Эмма Густавовна вздохнула и тихо сказала:

– Вот остались мы с ней вдвоем и, что с нами будет, не знаем, не ведаем. – Она подняла взгляд на Шрагина, ожидая, что он скажет, но, не дождавшись, спросила: – Но и вы как будто уезжать не собираетесь?

Шрагин заметил, как Лиля требовательно и гневно посмотрела на мать.

– Да, я пока не уезжаю, – сказал Шрагин. – У меня вообще дикое положение.

– Посидите с нами, – предложила Эмма Густавовна и показала на кресло. – Видишь, Лили, товарищ тоже не уезжает…

– Это его дело, – отозвалась Лиля, продолжая стоять у окна.

– Это верно, каждый за себя решает сам, – подхватил Шрагин. – Но мой случай действительно дикий. Представьте себе, меня только что перевели сюда на завод из Ленинграда.

– Из Ленинграда? – радостно встрепенулась Лиля и подошла к столу, не сводя глаз со Шрагина.

– Да, из Ленинграда, а что? – спросил он.

– Это мой самый любимый город на свете, – тихо сказала девушка.

– Не забывай, Лилечка, что ты на всем свете знаешь только два города, – наставительно заметила Эмма Густавовна.

– Ах, мама, ничего ты не понимаешь! – устало произнесла Лиля и села в кресло.

– Да, так вот… – продолжал Шрагин. – Вопрос о моем переводе был решен еще до войны. Но наркомат тянул бумажную волынку, и практически меня оформили на здешний завод только вчера.

– Вот уж вовремя так вовремя! – покачала головой Эмма Густавовна.

– И всем здесь, понятно, не до меня. Но тем не менее кто-то все же обязан сказать мне, как я должен поступить?

– Вы что, хотите, чтобы вам кто-нибудь напомнил, что вы советский человек и рассчитывать жить тут при фашистах не имеете права? – насмешливо спросила Лиля.

– Лили, прекрати, пожалуйста! – по-немецки сказала Эмма Густавовна.

– Во всяком случае, – тоже по-немецки заговорил Шрагин, – вы, Лиля, не имеете никаких оснований думать обо мне скверно, а тем более говорить.

– Тогда мне остается только предполагать, – иронически и тоже по-немецки сказала Лиля, – что вас оставляют здесь партия, правительство и лично товарищ Сталин.

То, что они перешли на немецкий, почему-то сразу обострило разговор. Шрагин встал:

– Прошу меня извинить…

– Игорь Николаевич, пожалуйста, не уходите! – взмолилась Эмма Густавовна. – Хоть вы, может быть, поймете и пожалеете старого человека. Уже третий день мы с дочерью мучаем друг друга. Мне трудно… – Ее голос задрожал, и из глаз потекли слезы.

Лиля подбежала к ней, прижалась щекой к ее лицу.

– Мама, мамочка, но я сама не знаю, что делать! Успокойся ради бога!

Эмма Густавовна вытерла слезы кружевным платком и виновато улыбнулась Шрагину:

– Видите, какая у нас неврастеническая квартира.

– Я сам виноват, ворвался в ваш разговор…

– О! Она всегда такая! – воскликнула Эмма Густавовна, перебивая Шрагина. – Ведь она весь мир, всю жизнь видит только и двух красках – черной и белой. Она мне говорит: «Ты советский человек, ты должна отсюда бежать». И ей не понять, что я не могу бежать от могилы моего мужа, ее отца. Все, что было в моей жизни хорошего, прошло в этом городе, в этом доме. Она этого не понимает.

– Мамочка, а ты не хочешь понять меня! – страстно заговорила Лиля. – Ты человек пожилой, с тебя нет спроса. А что будет го мной? Идти работать на фашистов?! Лучше смерть! Бежать, оставив тебя одну?.. – Она подождала ответа и воскликнула с тоской: – Хоть бы кто-нибудь понял мое состояние!

– Глупенькая, пусть они сюда являются, нас это не касается. Мы будем с тобой вдвоем и останемся честными людьми. И раньше были войны, и раньше занимали города, но разве все жители этих городов автоматически становились предателями? – Эмма Густавовна улыбнулась Шрагину. – Может, останется с нами и наш новый сосед. А, Игорь Николаевич?

– Увы, Эмма Густавовна, я в своих поступках не волен – я подчиняюсь приказу, который я должен в конце концов получить. – Шрагин посмотрел на часы. – Но я отлично понимаю всю сложность вашего положения. Понимаю и вас и Лилю. Я бы очень хотел вам помочь, но как? А теперь я должен идти, извините. Мне очень рано вставать. Спокойной ночи.

Вернувшись в свою комнату, Шрагин думал не о Лиле и ее матери, а о том, что в общем квартира, кажется, подобрана удачно…