Читать книгу Снег - Василий Иванович Беленников - Страница 9

История сего замечательного в сельской летописи места продолжилась этим… городским… бабкиным внучиком. Затейливая судьба которого вернулась к Голубому Дунаю, где так счастливо выхватила мальчишку из холодных объятий бездны баба-мужик, нашедшая в себе мужество и решимость рисковать и своим безоглядным унижением заплатившая за жизнь двух пацанов.

Появился он снова в Терновке уже пареньком-девятиклассником. Посередине учебного года.

(В девятом же, но параллельном классе, учился дружок мой – Иван. И продолжение этой истории я знаю уже с его слов).

Что-то произошло с родителями этого паренька. Какое-то несчастье. Никто из школьников, как обычно, не знал подробностей. И никого из сверстников этот вопрос особо не интересовал. Но всем и без того было видно, что с парнем не всё ладно. Будто что-то угнетало, лишало активной жизнерадостности. Был он слегка заторможенный, что ли. Везде опаздывал и явно недобирал в юношеской эмоциональности. Иногда про таких говорят (в данном случае в буквальном смысле оправданно): «как в воду опущенный». Одноклассников не сторонился. Но как будто сам подталкивал себя к общению и даже проявлял какое-то понуждённое любопытство к жизнерадостным и азартным проделкам сверстников. Эта лёгкая приторможенность и неадекватность рядом с попытками ничем не отличаться и быть «как все» не вызывала понимания и доверия в сплочённом притёртом классном коллективе. Над парнем стали посмеиваться. Едва заметные странности превращались однокашниками в объект издёвок и анекдотов, подчёркивались, доводились до абсурда. Элитой старших классов новичок был отвергнут как предмет инородный, недотёпа и чудак. И дружбу водить ему приходилось с совсем уж неяркими фигурами. Теми ж жалкими троечниками. Никчёмными троечниками… Троечник троечнику – рознь! Не теми иногда необузданными прогульщиками, протестными хулиганами и стервецами – так сказать – подростками своенравными, трудными по причине своей внешкольной взрывной энергии свободолюбия. А как раз наоборот, – бесцветными, безынициативными и неспособными вообще. Которых педагоги определяли одним словом: «недалёкие».

Но сам парень учился очень хорошо, в общем, и не прилагая к тому особых усилий. Наверное, сказывался багаж – разница в уровне городского и сельского обучения. Из-за отсутствия достойных приятелей переживал он, похоже, не сильно. Угнетало его, скорее, что-то потаённое. Учителя, конечно, знали, в чём дело. Относились к нему, в отличие от сверстников, мягко и тактично, опасаясь ненароком обидеть и всячески пытаясь защитить в агрессивной подростковой среде.

А тут ещё внешность… Мягкость, деликатность, интеллигентность горожанина подчёркивались несельским обличием. Прежде всего – это густые кудрявые волосы шапкой. То ли их было трудно состричь, то ли это было тогда модно – под Анжелу Девис. Но эта шапка вконец делала его обладателя замечательным в среде молодых людей с модными тогда у нас в Терновке «ёжиками», «боксами» и «полубоксами». Кроме того, придавала его обладателю чрезвычайную схожесть с исторически известным путешественником и исследователем диких племён Африки, Австралии, островов Малайского архипелага и Океании, маленький портрет которого находился в учебнике, а большой – в кабинете географии – Миклухой Маклаем. Этот факт не мог быть не замеченным школьной братвой. И «кликуха» Миклуха Маклай неотвязно и надолго пристала к пареньку в сером городском костюмчике. Очевидцы же ещё одного происшествия с его участием не могут теперь вспомнить, как его звали на самом деле. Кроме того, с Миклухой Маклаем его роднила ещё и общая задача: установить добрые отношения с аборигенами, то есть – местными жителями.

У настоящего Маклая задача эта решалась легче – контингент был проще, наивней и доверчивей. Наш же Миклуха оставался в «расовой» изоляции, так и не став своим в многочисленных компаниях по интересам, и посему слонялся неприкаянный.

Жил он теперь, так сказать, на постоянной основе у бабушки. Хатка их находилась на заречной стороне нашего села, под горой. Улица так и сейчас называется – Подгорная. Если перейти по плотине или, как у нас говорят – по гребле – то сразу налево от пруда.

Все его развлечения после школы теперь составляли неспешные прогулки по-над прудом в школу и обратно. Попутчиков не было, на заречной стороне жили к тому времени в основном старики. Но зато это невольное одиночество и неспешная созерцательность наиболее точно соответствовали его внутреннему состоянию. Видно, судьба в очередной раз заботилась о нём. Тишина, шелест волны, просыпающаяся с приходом вешнего тепла природа: постепенно зазеленевшие берега, летящая с набухающих почек пирамидальных тополей восковая шелуха, оживающие кусты жёлтой акации на прибрежных склонах – всё успокаивало и лечило невысказанное. Главное оставалось – обойти стороной пьяные компании у Голубого, которые с десяти уже начинали собираться, иногда, как тучи, росли и набухали, а к вечеру в воздухе появлялись грозы угрозы: всё громче гремели раскаты мата, всё чаще блистали молнии взаимных оскорблений локальных конфликтов, переходящих в градобой драк, иногда – всеобщих!

Но с утра снова пригревало солнышко, пели, как ни в чём не бывало, птицы, старушки собирали под кустиками уцелевшие после вчерашнего бутылки и даже кое-кто, несмотря на раннюю весну, пытался посидеть на бережку с удочкой. К обеду всё возвращалось на круги своя…

Если всё это иметь в виду – жить можно! Миклуха иногда поднимался на горушку, бродил между пнями давно загубленного ввиду нерентабельности сада на склоне, опускался к Маслову роднику-колодцу в Дроновом яру. А иногда – напротив, пройдя по своему обычному пути: по гребле, сельскому берегу пруда до Дуная, по пешеходной дорожке в парк – ходил в кино на первый вечерний сеанс или на детский – двухчасовой, без разницы… И очень часто – в библиотеку (теперь – библиотека имени Андрея Бахтинова, драгоценного нашего земляка – замечательного поэта-романтика). Это – за парком, рядом со школой. Чтение увлекало, как ничто другое и всё больше отбивало от компаний старшеклассников, ещё не знающих, как привлечь внимание уже признанных школьных красавиц иначе, чем как только шкодить в парке и всё пристальнее присматривающихся к Голубому. Постепенно эти кучки двоечников, прогульщиков и хулиганов осваивали территорию парка. В попытках утвердиться не мытьём – так катаньем, не в учёбе – так в хулиганстве, всё больше сдвигались в сторону «взрослой» жизни. В прямом и переносном смысле. Уж в парке даже мужики старались обойти стороной их компании, расположившиеся где-нибудь в аллее, на сдвинутых массивных деревянных на литом ажурном чугунном основании парковых скамейках. Сидели, как «белые люди», на спинках скамеек, грязной обувью на сидении. А в буквальном смысле происходила постепенная миграция этих шаек с верхней части парка, от школы, – к нижней и по пешеходной дорожке на берег пруда к Голубому Дунаю. И тут уж, наконец-то, происходило долгожданное посвящение во взрослую жизнь. Тут и участковый реже появлялся, да и то, чтоб, как и все нормальные люди, хлопнуть на дармовщинку стаканчик-другой, заодно поинтересоваться у хозяйки Шуры:

– Как тут у тебя, – окинув с превосходством положения взглядом «отдыхающих», – всё в порядке?

Реже тут можно было встретить и родителей, их благочестивых знакомых и соседей. Зато свободы и взрослой самостоятельности… гуляй – не хочу! Это не в школе за партой часами сидеть или заикаться и краснеть у доски, а потом выслушивать нотации и нравоучения.

Сбегали прямо с первых уроков. Шатались по парку, пропитываясь духом «вольности святой» и взрослой самостоятельности. А, пропитавшись, жаждали подвигов. Тут уж берегись случайный прохожий, беспечный зевака!..

Вся эта удалая гоп-компания постепенно опускалась к речке. И здесь, в ожидании неизбежного открытия Голубого, происходило самое интересное. Тут уж им на глаза не попадайся!.. Подростки становились особенно дерзки и агрессивны. В нетерпеливом ожидании попойки нервишки взвинчивались. Поступки, в потаённой борьбе за лидерство на микроуровне в компании себе подобных, приобретали особую резкость и жестокость.

Бабам из центра села приходилось кучками чуть ли не с боем пробиваться около Голубого на дойку коров, чтобы пройти к гребле и через неё на другую сторону пруда, куда пастухи опускали с горы стадо на водопой и обеденный отдых. Доводилось наслушаться и матов, и похабщины, и прочих «знаков внимания».

От подростков, которые уже к десяти часам подтягивались к речке, нередко перепадало рыбакам, и не только ребятишкам, но и взрослым.

Собиралась такая компания на бережку и поначалу вроде вполне безобидно начинала интересоваться клёвом да уловом у мужика, пробравшегося по камням на сидушку с удочками. Лениво-невинный интерес плавно, но неуклонно перетекал в занятие более интересное – швыряние всё увеличивающихся в размере камней по поплавку с издевательски-подстрекательским:

– Смотри, клюёт!..

Потом, уже большими камнями (теми самыми, гаманами), – рядом с рыбаком – так, чтобы брызги летели прямо на него.

– Ого, какой сиганул!..

И если рыбак тут же униженно не ретировался под улюлюканье, оскорбления и пинки под зад, то дело заканчивалось изломанными удочками, заброшенным в пруд садком, разбитым носом, подбитым глазом, а то и свёрнутой челюстью или выбитыми зубами. Тут уж отличиться и выделиться хотелось каждому.

Миклуха чудом пока избегал этих нечаянных встреч. Но уже оказался свидетелем того, как был остановлен пастушок, на лошади спустившийся с горы по какой-то надобности в село и вздумавший проехать низом, мимо Голубого. Было начало одиннадцатого – как раз время покуражиться…

– Ну-к, стой!..

Конник придержал лошадь. Сдёрнуть бесседельного верхового не составило труда.

– Сла-а-азь… Почему без документов?! – и переходя от бездумного куража к решению уже практической задачи. – Гроши е-е?..

Обобранный и униженный, с окровавленным лицом парень, обильно снабжаемый сердобольно-издевательскими советами, долго ещё ходил по берегу за перепуганной лошадью, так и не давшейся покататься тутошним хозяевам.

Но, как говорится, сколько верёвочка ни вейся, а конец известен… Нарвался и Миклуха, как ни берёгся, на неприятности. И как будто время было позднее, неурочное. Все, кому не терпелось, давно уж разбрелись от Дуная, или же валялись с перебора, отдыхая по прибрежным кустам.

Возвращаясь из библиотеки, спустился через парк и, выходя по пешеходной дорожке, зажатой стенкой из бута огорода бесхозной хаты, с подворья которой мужики когда-то притащили на лёд двери, и высоченной стеной, сложенной на растворе, культмага «Ромашка», выкатился нос к носу к блатным. Попал, как кур в ощип. (Иван – мой дружок – «совершенно случайно», как он заявлял, оказался тогда в той компании). У тех видать сегодня была вечерняя «сессия». Припозднились… Может, дело какое обтяпали и решили обмыть, а может, подзаправиться «перед кином» или танцами. Но, кажется, было туговато с финансами. Складчина как раз и происходила. На выпивку уже хватало, а вот с закуской… Миклуха оказался как нельзя кстати, конечно, как шанс поправить финансовое положение компании.

– О, дружок, ты-то нам и нужен. Подь сюды, Сеня.

Миклуха от неожиданности оторопел.

– Да не «Сеня»… – подсказал кто-то.

– А хто?..

– Миклуха…

– Какой-такой Миклуха, – с Чапаевской интонацией, – почему не знаю?!

– Ну, как… Миклуха Маклай!

– Ах, Маклай!.. – продолжал куражиться горлан-главарь. – А я-то сразу и не признал. Так-так… Ну, раз Миклуха, то хрен ему в ухо, – восторженный хохот. – А раз Маклай, – вытрухай малахай!

Заводила, определённо, был в благодушном настроении, так и сыпал прибаутками.

Кто-то куражливо взял несчастного под локотки, кто-то принял из его рук сумку, перехватил за нижние углы, перевернул, вытряхивая содержимое. Кроме выпавших под ноги книжек – ни закуски, ни денег. И вообще не было их у него.

– Дак тут только… духовная пища.

Дальнейшее развитие ситуации, впрочем, в любом случае было ясно без подсказки. Добра ждать не приходилось.

Миклуха резко отступил по дорожке в створ между стенками. Блатные легковерно приняли это действие за увертюру побега: «Ща-а-а, как ра-а-азвернётся, ка-а-ак побежит!.. Догоняй его тогда…».

Горячая кровь бухнула в легковерные головы, напрочь отметая всякую осторожность и всякую возможность какого-либо неожиданного развития, казалось бы, стандартной ситуации.

Миклуха действительно развернулся… и первый дёрнувшийся за ним… в «погоню» получил удар со всего плеча, да прямо в челюсть… Парень рухнул, как подкошенный, как сноп, потеряв сознание, видно, ещё в «погоне». Второй, по инерции, не сообразив в чём дело, был сбит с ног, хоть и менее сокрушительным, но всё-таки – ударом потрясающим.

В лёгкую весёлую погоню больше никто не поверил. Но запал не угас:

– Ах ты, сука!..

Всё-таки действие было обескураживающее. Ничего подобного от этого валенка Миклухи никто не ожидал.

– Ах ты, сука!..

На этом как перемкнуло. Словарный запас иссяк. Куда что подевалось…

Миклуха времени не терял. У него не перемкнуло и словарного запаса хватало вполне. Он так же, как отступил, резко двинул вперёд:

– Каждого в школе поймаю, – пообещал с интонацией полной уверенности, – каждому харю расколочу!

Ну, тут он, конечно, горячился: были там и переростки, и такие, которых в школе днём с огнём не сыщешь. Но, всё равно, перспектива сойтись с ним один на один после случившегося, да ещё, если не на глазах у всей школы, то, по крайней мере, при возможных посторонних свидетелях, не увлекала даже самых отчаянных из гоп-компании. Пока же часть из них заполошно пыталась привести в сознание первого из пострадавших, поливая ему разбитое при бесконтрольном падении лицо речной водой из пивной бутылки, произошло событие вообще из ряда вон выходящее: его наконец-то «узнал» один из заводил-переростков Вовка Собко, категорически не признававший ранее и в упор не замечавший, как нечто никчёмно-ничтожное, этого валуха Миклуху, бывшего его друга детства, крестника-соратника по ледяной водной купели, который так наивно-отчаянно, себя не помня, тогда пытался ему помочь выбраться на лёд. Вспомнил и… по имени… с применением уменьшительного суффикса «ок», как заведено у блатных между собой в обращении с равным, попытался замять происшествие мирным финалом. То есть совместной выпивкой – мировой. Что, конечно, не нашло понимания и было ожесточённо отвергнуто компанией чуть ли не, как предательство.

Миклуха этот инцидент пропустил мимо ушей. (Вовик не интересовал его ни как друг, ни как враг. Вообще никак!) На пустяки не отвлекался и наблюдал недолго за приходящей в себя, брызгающей в бездейственной пока злобе отборным матом компанией, быстро оценив произведённое впечатление, присел, сгребая левой рукой книжки. На рожон не полез, не торопясь, двинул обратно по дорожке, решив сделать крюк через площадь имени героя, с тоскою в душе ожидая засады на гребле.

Мысли, как он ни старался от них отмахнуться, всё время вились вокруг Вовика. Упрямо, не к месту, возвращались и неотвязно лезли в голову.

Проходя через площадь, с содроганием перед ожидаемой расправой, некстати вспомнилось к тому же вдобавок, чьё имя она носит.

Герой Гражданской войны начинал конокрадом. И на этой самой площади, тогда – Базарной, (по рассказам деда, да и не его одного) парнем проиграл в кулачных масленичных боях поединок с более ловким, сильным и, надо полагать, более достойным противником. После чего, самым подлым образом, выхватив нож из-за голенища сапога, заставил победителя стать на колени перед ним. Обидчика, то есть победителя, ударить ножом мог легко! Никто не сомневался. На то и нож за голенищем.

Герой тогда уже не ведал страха и не признавал никаких моральных запретов. Главное было победить… любой ценой.

Потом нечто подобное, наверное, проделывал не раз, да и впрочем, не он один, в бытность командиром красного партизанского отряда, а позже и командиром частей и подразделений в коннице Будённого (у Бабеля в «Конармии» находил Миклуха косвенные тому подтверждения). Немало герой русской кровушки пролил. Братской кровушки… Ну а до того, в первую империалистическую проявлял чудеса храбрости – полный Георгиевский кавалер, плюс офицерский чин. Герой, конечно… Внёс в своё время «неоценимый вклад» в решение демографической проблемы русского народа. В газетной статье того же Бабеля на смерть героя напрашивалось продолжение основной мысли автора, которая звучала так: «Побольше б нам таких Труновых.». Само выкатывалось: …русских бы в России не осталось и вовсе. (И тогда б уж точно «древнейшая и насущнейшая необходимость всех времён и народов» – создание еврейского государства – отпала б сама собой ещё в гражданскую. Ох и размахнулось бы оно!…).

Вот такие нелепые думки приходили Миклухе тогда в голову. Но Бог миловал… Засады не было. Да и сделано всё было в драке, с его стороны, весьма сдержанно, без куража и вызова. Против «коллектива» иначе нельзя. А может и дружок бывший среди корешей продавил-таки ему помилование…

Так или иначе Миклуха в который уже раз мысленно благодарил отца. Это его «молитвами» воспитание одноэтажного предместья города – «Форштадта» – не прошло для сына-подростка даром. Ещё в пятом классе местная шпана «заметила» его как потенциального конкурента – жителя на их территории. Вопрос поставили на ребро: кто не с нами, тот – против нас!

Уже летом после пятого, как из рога изобилия, приводя мать в бессильную истерику, посыпались рассечения, «бланши» и «фингалы».