Читать книгу Come back, или Вы всегда будете женщиной - Вера О. - Страница 17

Прихожу в себя я в незнакомой палате. Глаза устремлены в потолок. Он неровный, с какими-то переборками. Самочувствие довольно хорошее, боли нет, голова ясная. Мне задают вопросы и везут в мою палату, где меня ждёт Ася.

Видимо, действие наркоза не окончилось полностью: я абсолютно спокойна, мне хорошо. Говорю я медленно, чуть ли не по слогам, понимаю это, но добавить темп не могу. Ощущение, что всё позади. Я рада.

Общаюсь с Андрюшей по скайпу. Без конца в палату заходят, измеряют температуру, давление, что-то приносят из лекарств, задают вопросы, Ася переводит, смотрят шов.

Первое, что меня начинает беспокоить после операции – белые капроновые чулки. Хочется их снять, но, оказывается, этого делать нельзя – они защищают ноги от возможного тромбоза. Их нельзя снимать ближайшие 5 дней. Пять дней и ночей в капроне! Это ужасно!! Чуть позже я замечаю, что в кровати рядом со мной лежат две пластиковые бутылочки, на дне которых жидкость по виду напоминающая разбавленную кровь. От бутылочек тянутся прозрачные шланги… О, боже! Шланги выходят из моего тела. Это дренаж. Я уже видела в холле клиники несколько дней назад молодую женщину, с раздражением поставившую эти бутылочки рядом с собой прямо на пол, когда она расположилась на стуле, говоря по мобильному. Этот эпизод саднящей занозой засел в голове. Теперь с такими бутылочками я. Надо как-то смиряться, уговариваю я себя… Ведь это ненадолго…

Доктор К. тоже приходит в палату осмотреть меня с группой врачей, похоже, это все те, кто был в операционной, которую мне так и не довелось увидеть. Врачи улыбаются, знаками и простыми фразами (мне всё равно их не понять) обнадёживая меня. Доктор осматривает шов. Он очень большое внимание, как и всегда, уделяет мне, отвечая на все вопросы так подробно, словно спешить ему некуда. Но это не так, я знаю, что весь его рабочий день расписан по минутам, и что часто он затягивается до восьми вечера. Доктор говорит, что гистология тканей груди будет известна через неделю, и эти результаты определят дальнейший ход лечения. Оказывается, они мою грудь мелко нашинкуют и будут определять количество раковых клеток по краям. Моё воображение тут же ярко рисует отвратительные иллюстрации к этому сообщению. Какой ужас!

В то же время меня успокаивают подробные разговоры с доктором, слова которого наиточнейшим образом переводит для меня Ася. Это даёт уверенность. Чем больше знания, тем меньше нервирующих домыслов.

С Ефгенией этого не было. Небрежность перевода, бесцеремонность переводчицы и её постоянное давление привели к утрате доверия. Это особенно неприятно, если учесть моё действительно беспомощное состояние и серьёзный диагноз. Замечу, что, общаясь с персоналом клиники, Ефгения перерождается; она само дружелюбие. Но и со мной, и с другими она всегда в маске. Масок несколько, и она скрывается за ними. Правда, некоторые черты вырисовываются, ведь я внимательно наблюдаю за ней. Они, увы, несимпатичны. Сожалею, что у меня имеется вот такая коммуникативная проблема в лице человека, призванного осуществлять мою связь с немецкими докторами. Это действительно проблема. И я не в силах её разрешить, хотя постоянно пытаюсь найти способ поставить свою переводчицу на службу своим интересам. Безуспешно.

Пока всё хорошо, температура нормальная, боли нет. Про боль вопросы задаются особенно часто, на столике у кровати лежат обезболивающие таблетки, которые надо принимать трижды в день. Но я их не пью, как и прежде не любя лекарства, за ненадобностью.

Тренькает телефон: это СМСка. На экране телефона я вижу информацию о пополнение моего рублевого счета на сумму с пятью нулями. Это пришла помощь из Астрахани: Леночка и Рафаил не оставляют меня в беде.

Мне уже можно и нужно есть. Я ем только потому, что «надо». Аппетита нет, как и все дни с момента постановки диагноза. И я уже похудела килограмм на пять. Это не вызывает радости, вообще ничего не значит в теперешней жизни, а ведь раньше каждый сброшенный килограмм добавлял хорошего настроения.

…Вспоминаю, кто-то сказал, что грудь весит около 800 грамм. И говорю: «Ася, я похудела сегодня на 800 грамм, ещё немного, и 90*60*90 никуда от меня не денутся!». И тут же заплакав, спрашиваю: «Ася, как мне жить с одной грудью?». Она отвечает: «Но ведь нос у Вас тоже один». Я подхватываю: «Он посередине, а грудь сбоку». Ася «укоряет»: «Что ж Вы не попросили доктора передвинуть грудь в центр». Хохочем. На душе становится легче.

Ася предлагает встать и посмотреть на шов, я категорически отказываюсь: на сегодня с меня хватит и операции. Дело сделано, а «налюбоваться» успею и потом, я должна к этому подготовиться. Тем более что так комфортно телу лежать в кровати без движения и отдыхать от пережитого.

Приступаю к еде, предварительно отметив, как необычно выглядит обед. На принесённом подносе в аккуратном мешочке нож, вилка, ложка. Бланк с указанием всех блюд. Овощи на тарелке, вырезанные в виде цветов, декорируют блюдо. И это в клинике, а не в ресторане. Фотографирую содержимое подноса, не надеясь, что мне поверят на слово дома.

Пробую встать, прихватив банки (как они действительно мешают!). Неловко, с помощью Аси, натягиваю халат поверх операционной рубахи. С опаской смотрю в зеркало. Одежда на мне топорщится и скрывает отсутствие груди почти полностью. Вид неблестящий, ну да ладно. Выхожу в пустынный коридор, заглядываю в палату Эммы ненадолго. Она по-прежнему в постели, может, чуть меньше бледна. У Эммы недавно был оперировавший её врач – мировое светило Д. Эмма рассказывает: «Я задала ему только один вопрос. Знаешь какой?» Я знаю. Меня саму только этот единственный вопрос и волнует всё последнее время. Процент выживания. Сколько у меня сейчас этих процентов? Эмма, видя, что я молчу, продолжает: «Я спросила, сколько доктор даёт процентов на то, что я выкарабкаюсь, буду жить».

Эмма рассказывает о еще одной русской пациентке, лечащейся здесь же. Об её женственности и капризах. Об её удивительно заботливом муже. Эта бездетная пара москвичей скромного достатка продала квартиру, единственное своё богатство, в надежде на излечение. Лечение поглотило все деньги, а болезнь не отступила. Эмма, не скрывая восхищения, говорит о «медовом месяце» любящего мужа и женщины, чьи дни сочтены.

Возвращаясь к себе в палату, вижу уткнувшегося в ноутбук работающего Армана в безлюдном в этот час кафе. Моё самочувствие, надо признать, довольно хорошее. О груди предпочитаю не думать. И это мне удаётся. После предоперационного стресса не могу даже переживать: я обессилела.

Лежу в кровати и завидую Эмме. Она постарше меня. На сколько старше, мне неизвестно. Эмма тщательно скрывает от меня свой возраст как единственное, что может стать преградой в равном общении, прочие условности нами отброшены как не имеющие никакого в нашем положении значения. Я слышала, что с возрастом все процессы в организме замедляются и развитие рака тоже. Я впервые в жизни жалею, что мне так мало лет. Что сорок семь лет всего мне было отпущено жизни до этого. Я погружена в горькие бессмысленные размышления, смогу ли я после лечения прожить десять лет. Или пятнадцать. Через пятнадцать лет мне будет 62 года. Как это мало. Если я и на это могу рассчитывать…

Вечером прошу снотворное, так как не надеюсь уснуть самостоятельно. Так заканчивается 5 ноября, день операции.