Читать книгу Балапан, или Как исчез из России один народ - Victor Ekgardt - Страница 11

Контингент был пестрый, или все же не особо пестрый. Немцы, главным образом из «рабоче-крестьян» и преимущественно с Поволжья, а оттуда вообще исключительно из крестьян. В основном рядовой и сержантский состав срочной службы, призванный в ряды Красной Армии перед войной, но были и профессиональные военные, офицерский состав. Особенно был активен один летчик, старший лейтенант, Адольф Нойманн (надо же, как не повезло с именем авиатору), который, как и остальные, был снят с фронта, но, в отличие от этих остальных, отказывался снимать офицерские знаки отличия. Даже когда им выдали молотки и гвозди и они соорудили себе примитивные сани из молодого кругляка, в предстоявшем марш-броске он взял руководство на себя, если не считать сопровождавшего их конвоя.

Марш-бросок предстоял длиной в 180 км. Еще здоровые служаки преодолели его если не с легкостью, то без потерь, наивно полагая, что это и есть самое страшное испытание. По пути им встретился старик, который сказал: «Туда идут тыщи, а возвращаются единицы!» Эти слова запали глубоко в душу Карлу. Себе он сказал: «Я буду в числе этих единиц, обязательно, ради сына, ради жены, ради мамы и остальных…»

Лесозаготовительные лагеря Усольлага. Один из них «Тимшер», в котором осталась половина их отряда. Карл и остальные проследовали до лагеря «Чельва». Эти два лагеря, как и множество других, располагались по берегам небольших рек бассейна Камы. Высадившимся в «Тимшере» повезло меньше, им начинать пришлось практически с нуля, а лагерь «Чельва» был уже обжит, обустроен зэками, преступниками: ворами в законе, вне закона, убийцами, насильниками, прочими уголовниками, как и политическими, настоящими, но больше мнимыми «врагами народа», и прочими случайными и не совсем, безвинными и не очень безвинными, но страшно виноватыми жертвами ГУЛАГа.

Предыдущий контингент отправили обживать другие места или милосердно позволили умереть в штрафбатах, а лагерь получили в свое распоряжение старший лейтенант Красной Армии Адольф Нойманн, в прошлом рядовой этой же конторы Карл Шмидт и сотоварищи. Дела поначалу шли не так уж чтоб совсем паршиво. У них было их войсковое начальство, их собратья по оружию были их конвоирами, да и кормили как военных. Но это продолжалось недолго. Конвой сменил НКВД, который гайки закрутил так, что дышать стало трудно. Изнурительная работа на лесоповале, при выполнении непосильной нормы, 600 граммов хлеба и пустая баланда. Энкавэдэшники сразу указали место своим подопечным: «фрицы», «фашистские выродки» и т. п.

В наследство от зэков, кроме колючей проволоки в три ряда и расположенной между ними «запретки», с вышками по углам, получили низкие приземистые бараки, примерно на 300 человек каждый, с глиняным полом, со сплошными двухъярусными нарами по всей длине барака, никаких матрацев и одеял. Посередине стояла буржуйка, которая слабо обогревала барак, с трудом удерживала температуру немногим выше нуля. Домашняя одежда, в которой прибыл контингент, никак не соответствовала уральским морозам – если бывало минус 30, считалось тепло. Нередко бывало и за минус 50. Одежда изрядно поизносилась, в ней и работали, и спали, и ходили в столовую, есть «палянту». Чувство голода никогда не оставляло. Карл, как и все его коллеги, не был способен ни о чем другом думать, кроме «что бы закинуть в желудок, как его обмануть…» Пайку хлеба можно было раскрошить в баланду и варить ее, пока она полностью не разойдется. Получается что-то вроде пойла для свиней, роскошное блюдо. Но тогда не будет пайки к этому «супу», надо разделить ее минимум на два раза, хорошо бы на три, но это уж точно не получится. Если взять с собой на работу обе части, то не устоишь перед соблазном и съешь ее еще до ужина, и тогда точно не уснуть до утра. А если оставить в бараке, могут стащить, «скрысятничать», а это равносильно катастрофе. Перед такой дилеммой стоял каждый трудармеец каждый день. Обленившиеся повара иногда брали на подмогу желающих, тогда те могли поживиться со дна огромных кастрюль хорошо проваренными рыбьими костями, парой кусочков турнепса или горошин, но такое везение выпадало крайне редко.

Выдача пайки хлеба утром – это самое ожидаемое и волнительное мероприятие дня, его приносят бригадир с помощниками, и каждый старается так занять очередь, чтобы досталась горбушка с довеском, хорошо пропеченная, тогда и хлеб легче, соответственно и пайка побольше. Когда кто-нибудь умирал, факт смерти старались скрывать, чтобы хоть раз или два за покойников получить пайки. Первыми загибались здоровяки, они могли работать за троих, но им надо было и соответствующее питание. Выдаваемый утром хлеб они съедали тут же, не дойдя даже в это же время к выдаваемой баланде. Каждый вечер была уха цвета кирзовых сапог, этакая жижа, чуть погуще воды из-за плавающих в ней рыбьих глаз, костей, чешуи, если повезет, жабер, и больше ничего. Деликатесы на обед и завтрак готовились из брюквы, иногда наблюдались горошины, но не в каждую миску попадали. Карл не был особым здоровяком, но и не самым щуплым. Щупленьким он стал за пару месяцев, а к весне «доходягой». Лейтенант Адольф все пыжился организовать партячейку среди трудармейцев, комсомольский кружок и прочие авантюры, но Карл, будучи комсомольцем, на все махнул рукой: «Я же не собака лизать бьющую меня руку…» Зиму пережили и лейтенант Адольф, и Карл Шмидт. Первый все-таки расстался со своими офицерскими знаками отличия, да и организаторская спесь поубавилась.

– Может, хватит уже ж…у рвать! – как-то сказал Адольфу Карл.

– И действительно – хватит, для чего?! – согласился с Карлом Адольф.

Весна сорок второго, такая поздняя, пришла и в северные края необъятной родины. Лесозаготовками стало заниматься невозможно, но отверженному народу в общем и каждому члену этого народа, дожившему до весны, это не означало отпуск. Работу продолжали с двумя выходными… один на седьмое ноября, другой на первое мая. Советское начальство имело большие виды и посредством этой бесплатной рабочей силы, в свободное от лесозаготовки время создавала инфраструктуру. Так Карл попал на строительство ветки железной дороги. Энтузиазм старшего лейтенанта Адольфа кончился, всякие партячейки и комсомольские дела прекратили свое существование из-за их абсурдности, а на работу продолжали водить как на праздник, под конвоем. Норма есть – есть 600 граммов хлеба, нет нормы – урезана пайка, за любую провинность могли вырезать из талона на питание дневной или недельный паек, и тогда приходилось действительно туго, оставалась одна баланда, которую даже не ели ложками, а пили через край алюминиевой чашки.

Старший лейтенант держался, хоть и превратился в привидение, качаемое на ветру, сила духа – большое дело, но эта сила не наполняет желудка, не восполняет затрачиваемые калории, отдаваемые во имя победы. Ах если бы будущие победители хотя бы сносно кормили, насколько больше бы было сделано, произведено для их триумфа, вылито брони для танков, заряжено снарядов, повалено деревьев для блиндажей… Как приблизило бы это день победы и сократило число жертв среди победителей. Но «за ценой никто не постоял». Явно среди победителей были вражеские элементы, или, как минимум, тупорылые бараны, упертые рогами в землю, в руководстве, на всех уровнях, и прежде всего всей страны.

Не нашлось второго Ленина во Второй мировой, в отличие от первой. Во время Первой мировой финансировали авантюриста, и его успех превзошел как все ожидания, так и не ожидания. Кто бы из финансирующих мог подумать, что эта сила, вопреки всем «цветным» террорам, учиненным этими «цветными» (читай – красными), способна противостоять такой организованной и вооруженной до зубов военной машине.

Поначалу у большевиков было мало танков и самолетов, зато у них был козырной туз в руках – пушечное мясо, причем в изобилии, и даже приветствовался такой драматизм в развитии событий, дабы жертвы войны затмили все другие преступления. От человеческого материала избавлялись всеми средствами еще со времен кровавой Октябрьской революции непрерывно, без передышки, по сорок первый. В некотором смысле им была как раз на руку эта война. Когда есть внешний враг, это объединяет, отвлекает от внутренних проблем, которых было более чем достаточно. Взять хотя бы голод 1921 года или еще более сильный голод 1933-го. Конечно, нежелательно, когда на кон поставлена собственная задница, гомосексуализм не приветствуется, особенно среди кавказских народностей, но тут был факт налицо – внешний агрессор, еще конкретней: факт на всю морду этого лица.

Как неосмотрительно родиться немцем в России, да к тому же в начале XX века, в высшей степени неосмотрительно. Да еще и имя Адольф получить, это уже вообще ни в какие рамки не вписывалось. Он родился, когда главному Адольфу было 10–12 и он ничего еще не натворил, может, у соседа яблоки воровал или подрался с другим соседом, но такие грешки не в счет, кто из нас вырос без этого. Кто же мог предположить, что этот Адольф так опошлит это имя. А Иосиф – ничего, не опошлил, как ни старался. Наверно, тут немалая заслуга другого Иосифа, библейского, проданного братьями в рабство в Египет, который такой задел непорочности своей порядочностью дал этому имени, что будь еще три таких тирана с именем Иосиф, все равно не опошлили бы.

Но вернемся к несчастному Карлу и русскому Адольфу, не более счастливому, чем его коллега. Эти двое решились на побег, дальше ging einfach nicht[15]. Куда идти, без еды, без теплых вещей, еще в пору холодной весны? «До лета не дотянем», – поняли оба.

Перехитрить конвой оказалось не так трудно, как они предполагали. Кругом на сотни километров тайга, и если даже кто-то сбежит, конвой относился к своей задаче, поставленной партией, спустя рукава. В день побега они работали на строительстве железнодорожной насыпи и, улучив момент, нырнули в тайгу. Дневная пайка хлеба приказала долго жить, не дожив до обеда. Ягод в лесу еще нет, а цветочки малопригодны для еды, но на безрыбье и рак – рыба…

Далеко от лагеря они уйти не успели, и Карл вызвался пойти раздобыть чего-нибудь съестного в домик, стоявший около путей, очевидно – домик стрелочника. Русский Адольф остался ждать в лесу. Карла накрыл стрелочник Пантелеев. Вместо того чтоб накормить несчастного, лично отвел его и сдал властям, несмотря на все уговоры Карла, тщетно ожидающего помощи от товарища. У Пантелеева в руках было ружье наперевес, бравый лейтенант был перепуган до смерти, и в этот раз не проявил никакой инициативы для спасения своего товарища по несчастью – когда его этот стрелочник Пантелеев проводил у него под носом, предпочел не высовываться. Невероятно, но побег Адольфу удался, более того, он добрался до «большой земли», остаток войны и какое-то время после нее был на нелегальном положении. Всю оставшуюся жизнь казнил себя за малодушие. Но не будем забегать вперед. Когда они прошли мимо, Адольф остался в своем «схроне». Однако к вечеру он обрел мужество. Дождался стрелочника и опустил ему тяжелый предмет на голову. Присыпав труп листьями, разжился его одеждой, в кармане обнаружил приказ начальника о награждении его, стрелочника Пантелеева, ста рублями (которых в карманах не было) за проявление бдительности и сдачи опасного немца Карла Шмидта властям. В его стрелочном домике лейтенант разжился кое-какой едой, что было решающим в его дальнейшем тяжелом путешествии, а также документы на имя Пантелеева, которыми он пользовался еще долго после войны. Это был человек чести, несмотря на его минутную слабость, возьмем на себя смелость утверждать это. Он дал себе слово, что доставит родным своего товарища вести о его гибели, если выживет. И покажет эту бумажку, которая красочно демонстрирует цену жизни опасного немца Карла Шмидта, или любого другого опасного или неопасного советского гражданина. 100 рублей – это много, притом что булка хлеба тогда стоила 200 рублей. Стрелочник Пантелеев так и не получил свои 100 рублей, а Карл Шмидт был расстрелян. Труп его брошен в овраг, в кучу к другим промерзшим, еще не оттаявшим трупам. А когда земля вместе с покойниками достаточно оттаяла, этот овраг присыпали землей, во избежание распространения заразы. Могилу Карла не нашли никогда.