Читать книгу Балапан, или Как исчез из России один народ - Victor Ekgardt - Страница 4

Самые высокопоставленные руководители родной партии Молотов и Берия приехали в Саратов. Созвали секретное совещание, где были даны конкретные указания местным органам, в которых прослеживалась одна четкая тенденция – найти шпионов, диверсантов, группы лиц, организации, занимающиеся подрывной деятельностью. Задача была не из легких, поскольку в республике ровным счетом ничего подобного не наблюдалось. Люди трудились на уборке урожая, который в этом году, после четырех малоурожайных лет, был особенно хорош. Собирали по 13–15 центнеров зерновых с гектара, почти рекордный показатель того времени. Жители, получающие зерно за трудодни, уже подумывали о том, сколько можно будет его продать, чтобы обуть-одеть своих детей, сколько оставить на зиму и для посева.

В деревни возвращался достаток, отнятый раскулачиванием, экспроприацией и прочими мероприятиями властей. В сараях хрюкали свиньи, мычали коровы, копошились куры… Уважение коренных жителей немцы завоевывали трудолюбием, практичностью и порядочностью.

Эмиль и его жена Анна-Мария были неразлучны почти четверть века, вместе пережили трудные, голодные 1921 и 1922 годы. Испытания были далеко позади и крепла вполне обоснованная надежда на то, что такое больше не повторится.

Она так не хотела отпускать мужа в эту командировку, так не хотела! Анна-Мария, в девичестве Циглер, вышла замуж за своего Эмиля довольно поздно – в 21 год. Эмилю же на момент свадьбы, если можно так назвать мероприятие по случаю их бракосочетания, едва исполнилось 18 лет. Их любовь состоялась до свадьбы, а когда обнаружились нежелательные последствия, Эмиль, как честный парень, женился на своей возлюбленной, которая по-настоящему любимой женой стала только после свадьбы. Семья ее – одна из беднейших, с трудом сводила концы с концами, нередко жили впроголодь. Братишки и сестренки ее умирали, как мухи, в младенчестве и детстве. Родители безалаберно продолжали «плодиться и размножаться» и по воле провидения оставшаяся в живых Анна-Мария, конечно, хотела покинуть отчий кров как можно скорее, но в девках, несмотря на это желание, все-таки засиделась. Вот и решилась соблазнить Эмиля, безусого, но статного юношу, семья которого, в отличие от ее собственной, была зажиточной, крепкой. Позже установившаяся диктатура пролетариата, советская власть раскулачила их, но это было потом. Начало для зажиточной жизни молодой семьи создали родители Эмиля, подарив молодоженам телку, поросенка, наседку с цыплятами, а самое главное, помогли со строительством домика. Несмотря на то, что отец был весьма недоволен выбором сына и весьма категоричен: мол, если вы уж «сами с усами», то и живите как знаете, ничего не получите. Но это сильно не огорчило вновь образовавшуюся семью, да и отец Эмиля, Эрих, смягчился. Склонила его к этому его супруга Мари-Катрин, миролюбивая, мягкая и добродушная, неутомимая, никогда не покладающая рук, умудренная жизненным опытом, а ко времени войны пожилая и овдовевшая.

Начало было положено, и продолжение последовало незамедлительно. Практичный и работящий Эмиль преумножал свое хозяйство, работал с особым энтузиазмом на благо семьи, и результаты не заставили себя долго ждать. Супруга его, будучи непрактичной и мало чему наученной своими родителями, приобретала навыки в процессе жизни, не стесняясь спрашивать совета у свекрови, Мари-Катрин. Та делилась своими знаниями и умениями охотно, приняв сноху как родную, несмотря на факт состоявшейся любви до свадьбы и недостатки сватов, новых родственников. А в случае разногласий и немногочисленных конфликтов в молодой семье незамедлительно принимала сторону снохи.

Первый плод любви не заставил себя долго ждать. Мальчика назвали в честь его отца – Эмилем. Это был хилый, болезненный ребенок, а его родители – неопытными. Отчасти он был слабым еще и потому, что у Анны-Марии пропало молоко, и мальчика уже со второго месяца жизни вскармливали коровьим молоком. Голодные 1921–1922 годы он не пережил.

В семье к тому времени уже был второй сын, Карл. Этакий маленький бутуз, крепыш, в отличие от первенца, благодаря материнскому молоку, которое не кончилось, несмотря на все катаклизмы, вопреки обоснованным опасениям, порожденным прошлым горьким опытом.

Совсем некстати, во время голода, родился Лео и, не дотянув до года, умер.

Продразверстка, проведенная во всех деревнях, прошла как опустошительный ураган. И это в год жесточайшей засухи, породившей жесточайший неурожай. Собранное с горем пополам едва ли превосходило по количеству посеянное и посаженное, закопанное в землю.

Продразверстка большевиков опустошила закрома и амбары, обрекая на голодную смерть их хозяев. Кто сумел что-то припрятать – тот и выжил. Без потерь не обошлось, пожалуй, ни в одной семье. Но дальше жизнь понемногу налаживалась, благодаря неутомимому труду, вопреки всем бездумным, глупым мероприятиям власти по коллективизации, раскулачиванию и тому подобному.

Декабристы в свое время затеяли бузу с лозунгом «Чтобы не было бедных». Большевики же имели лозунгов видимо-невидимо. Некоторые из их активистов вообще разговаривали исключительно одними лозунгами, смысл которых можно обозначить так: «чтобы не было богатых».

Анна-Мария была малопрактичной женщиной, но nach und nach[3] научилась многому. Эмиль добывал корма для живности, саму живность, разводил ее и, несмотря на палки в колеса со стороны властей, все шло нормально и более того. Он кормил, ухаживал, строил-пристраивал-перестраивал; она доила, выращивала, собирала, варила, жарила и парила. Подраставшие дети были им подмогой.

Первую дочь свою Эмиль хотел назвать именем жены, но та настояла, чтобы в честь свекрови, Мари-Катрин; следующая – Амалия, в честь матери Анны-Марии; затем Сильвия, за ней на свет явился мальчик, Роберт, который был тоже хилым и болезненным, и все говорило о том, что он не дотянет до первого дня рождения, до третьего, пятого, седьмого… Но он дотянул, и отец занимался с ним отдельно закаливанием – купанием в холодной воде. Процедуры принесли свои плоды – в свои двенадцать это был отменный пловец, хотя и отставший от сверстников в росте – как будто все еще мальчик, даже не подросток.

Затем у Роберта появились две сестрички – подвижные, живые погодки-девочки, которых можно было принять за двойняшек, – Эмма и Нелли. После них случился выкидыш, и с тем «родилка» сломалась. Но если факт выкидыша и огорчил семейную пару, то факт поломки не огорчил никого, скорее наоборот.

К моменту начала войны сын Карл в свои 22 года служил в армии, однако прежде успел жениться. Сноха Ирма, жена и ровесница Карла, жила вместе с ними. На руках у нее был сын, первый внук Эмиля, Эдуард.

Дочь Мари-Катрин, которой было 19, тоже была замужем и с мужем Андреем Фукс, немного постарше ее, 27 лет, жила отдельно, в Гмелинке, в 25 верстах от родительского Штрассбурга. Она была hochschwanger[4] и рожать приехала к маме. Муж ее Андрей был занят в колхозе, работал днем и ночью, а одна она дома оставаться боялась.

У Амалии в ее 17 в голове была только учеба. Она была отличницей в школе и поступила в Саратовский университет на педагогический факультет. Готовилась отбыть на учебу. Но война по этим планам и надеждам сделала жирный прочерк.

Сильвии было 15, и это была уже сформировавшаяся, не по годам серьезная девица, красивая, с большими небесно-синего цвета глазами. У нее был жених, Александр Нахтигаль, совсем юный парень, ее одноклассник, такой робкий и застенчивый. Оба любили друг друга без памяти, со школьной скамьи, с присущим юношеским максимализмом, раз и навсегда, до гроба.

Роберт на момент депортации прожил почти тринадцать лет, вопреки всем прогнозам. Он отсутствовал вместе с отцом.

Две почти близняшки Эмма и Нелли, 11 и 10 лет, соответственно, мамины помощницы во всем, смешливые, жизнерадостные и конопатые, оказались в поезде вместе со всеми.

28 августа вышел знаменитый указ, и исполнители его не заставили себя долго ждать. Органы НКВД еще до опубликования указа наводнили республику своими людьми, на всякий случай. Согласно документу, каждой семье было разрешено взять с собой до тонны груза. Всю животину пришлось оставить. Да и из-за головотяпства и разгильдяйства, неорганизованности выселения, «острой необходимости» провести всю операцию по депортации в кратчайшие сроки, с собой взяли лишь то, что могли унести. Что могли унести в основном мужчины, так как у женщин были дети на руках. А на немногочисленных подводах, подаваемых для доставки на станцию, место едва ли можно было найти больным и беременным. С трудом удалось усадить беременную сноху Ирму, которая передвигалась уже с большим трудом – марш бросок в 25 верст ей, конечно, был не по силам. Исполнители железной воли говорили жертвам этой воли, что, мол, ненадолго, через два-три месяца вернетесь, нет нужды брать с собой много вещей, еды и т. п. В это хотелось верить, да и много ли можно было унести на себе?..

На станции Гмелинка всех сажали по товарным вагонам, в «телячьи теплушки», совершенно не подготовленные для длительного путешествия, которым оказалось это предприятие. Не подготовленные совершенно даже для короткого. Начальник всего этого безобразия набивал вагоны до отказа, давал распоряжение выдать «фрицам», или «фашистам», в зависимости от его настроения, пару горбылей и несколько гвоздей, из которых делали трехъярусные нары – на них пришлось ютиться этим несчастным в ближайший месяц и более. Кормить-поить не предусматривалось, равно как и мыться. Гигиена депортированных не заботила депортировавших. Справлять свои человеческие нужды – просто в углу вагона сделали дыру в полу. Во время езды – еще функционировало более-менее, но состав простаивал сутками на всевозможных станциях и полустанках. Было тепло, и вонь стояла нестерпимая. Медицинская помощь – Fremdwort[5]. И в этих условиях случилось рожать Мари-Катрин. Роды приняли как могли. Ребенок прожил недолго, не дотянул и до недели. Его похоронили во время одной из таких стоянок прямо в железнодорожной насыпи. Сама роженица повредилась рассудком. Заворачивала в тряпочку какую-нибудь деревяшку или что другое, что попадется под руку, укачивала, убаюкивала и кормила грудью, напевая колыбельные песенки. А то порывалась вон из вагона, благо на время передвижения его снаружи запирали энкавэдэшники, рвалась из удерживающих ее рук, плача и причитая, что ее малютка брошена совсем одна, ей темно и холодно, что даже окрестить не успели.

Еду готовили на импровизированных печах, пока было из чего готовить. Распределяли обязанности следующим образом: одни ходили воровать уголь, другие продавать вещи, выменивать их на продукты, третьи приготовлением пищи, четвертые уборкой и т. д.

В таких антисанитарных условиях молниеносно развелись вши и буквально загрызали. Анна-Мария пообрезала косы всем своим девчатам. Как она не хотела отпускать своего мужа в ту роковую командировку, как его сейчас не хватало, такого практичного и всемогущего, все умеющего. Где они с Робертом, да что с ними теперь?