Читать книгу Балапан, или Как исчез из России один народ - Victor Ekgardt - Страница 9

Заканчивался сухой сентябрь, а октябрь грозился быть мокрым. Небо то и дело заволакивало черными тучами, которые набирали силу, чтобы пролиться дождем на землю, – уже и тренировки были, но они заканчивались, едва начавшись.

Роберт наслаждался уютной и сытой жизнью, старался быть полезным и без какой-либо указки или команды от старика управлялся в сараях, кормил животных, убирал за ними. Старика удивляла сноровка этого мальчугана, несмотря на юный возраст, – чувствовался богатый опыт.

Старик за глаза называл свою супругу молодухой, а когда обращался к ней, то всегда звучало – «мать». Она же его называла «дед», и когда была особо довольна им – «старый». Роберт много позже силился вспомнить хотя бы какие-то детали, чтобы отыскать их уютный дом, но тщетно, даже где этот разъезд находится – не определил.

Как-то после очередного сытного обеда, когда все дела были переделаны, они втроем сидели за столом и пили чай со вкусными-превкусными плюшками.

– Завтра приедет доктор, – объявил неожиданно дед, – мы ему тебя покажем. Нет, он, конечно, не специально для тебя приезжает, больше по нашей, стариковской надобности, но это хороший доктор, он обязательно поможет тебе, Рома. Сдается мне, тут какая-то маленькая поломка в твоем организме, ведь слышишь ты хорошо и разговаривать должон. Он эту поломку обнаружит и с Божьей помощью устранит, и тогда мы вместе попоем, хе-хе-хе…

Роберт обрадовался этому известию меньше, чем они ожидали. «Теперь они выведут меня на чистую воду», – подумал он и назначил на эту же ночь свой побег.

Он уже давно приметил, где находятся необходимые вещи, как то: дедова телогрейка, в которой он управлялся в сараях; старая большая пуховая шаль, поеденная молью, которая теперь служила для накрывания квашни; большой ржавый и тупой ножик, которым никто не пользовался; чеплашка из-под молока, маленькая и пузатая, около двух литров в объеме, похожая на бидон, жалко без крышки; спички, из восьми находящихся в наличии коробок он честно взял только половину; сало, картошка и хлеб. Как раз в этот вечер хозяйка испекла большую буханку хлеба, от которой совсем немного съели за ужином, и сварила большой чугунок картошки в мундирах и вместе с хлебом выставила в сени. В наличии в хозяйстве у этих людей было все такое же лучшего качества, и старики бы с радостью отдали это Роберту, и много сверх того, но он взял то, что взял, чтобы не обворовать своих благодетелей. Не мог же он ответить им черной неблагодарностью.

Ночью, когда хозяйка уснула, а дед по делам службы пошел, очевидно переводить свои стрелки, он выбрался наружу, собрал все необходимое. Пустой товарняк стоял на запасном пути и пропускал один за другим идущие на запад тяжелогруженые составы. Роберт уже начал опасаться, что обнаружат его исчезновение раньше, чем ему удастся уехать, но вот, наконец, загорелся зеленый свет и его поезд тронулся.

Рано утром, проснувшись, хозяйка подоила корову, как водится. Дед проснулся позже, пошел управляться в сараи и оттуда услышал истошный крик своей молодухи. Залетев в дом, он увидел убитую горем жену с клочком бумаги в руках. Он взял листок, на нем было написано: «Спасибо, простите, надо». Старик сказал ей:

– Должно быть он с ночным товарняком уехал, тут только один ночью был. Я сообщу, и мы его найдем быстро и вернем. Ничего, не переживай, мы его вернем.

– Нет… – вскрикнула она, – видишь тут написано «надо». Он поехал к своим родителям, поехал искать их. Ведь он уехал совсем раздетый, и зима на носу, и с собой из провизии ничего не взял… Кабы не пропал, ведь малец совсем…

К обеду они выяснили, что он не совсем раздетый и не совсем без провизии, и немного успокоились.

На этом мы расстанемся с этими добрыми пожилыми людьми навсегда. Хочется надеяться, что в мире таких людей больше, чем тех, других, которые не лечат, а губят, которые ломают, а не созидают, которые ненавидят, вместо того чтобы любить…

А Роберт, устроившись в открытом вагоне из-под угля, в котором было неуютно, грязно и холодно, ехал в направлении на восток. Весь состав состоял из таких же вагонов, и улучшить жилищные условия не представлялось возможным.

Утром, когда всходило солнце впереди по курсу следования, он радовался. Но поезд продвигался так медленно! Большей частью простаивал на станциях и разъездах. Двигались медленно, а продукты таяли быстро. Роберт стал опасаться, что они кончатся раньше, чем он найдет своих родных. На одной довольно крупной сортировочной станции, где его вагон прицепляли-отцепляли, толкали туда-сюда, ему нестерпимо захотелось пить, а запас воды к тому времени уже закончился. Мальчик осторожно выбрался наружу и пошел вдоль путей на некотором расстоянии, в надежде отыскать источник воды, какую-нибудь колонку, подобную такой, на которую он наткнулся на гостеприимном разъезде.

Но вместо этого он встретился на одном пустыре с небольшой группой пацанов. Встреча никак не входила в планы Роберта, и он хотел было избежать ее, но было поздно – они его заметили и стали преследовать, сначала быстрым шагом, потом бегом и, догнав, сбили с ног. Все вещи Роберта были при себе, все его богатства. Пацаны отобрали мешок, вытряхнув его содержимое. Видя, что поживиться особо нечем, забрали три коробки спичек, благо четвертая была в штанах – спичками ему не приходилось еще пользоваться. Компания пацанов вяло, больше «для профилактики», красуясь друг перед другом, нежели по злобе, снабдила Роберта парой тумаков. Большой ржавый нож Роберт засунул за пояс на спине и хотел уже было прибегнуть к его помощи, но пацаны оказались не столь прилежными со своими тумаками, и до этого дело не дошло. Он собрал снова все свои пожитки, но на этом инцидент не был исчерпан:

– Пойдешь с нами, – безапелляционно заявил один из подростков и видя, что их жертва ничего не говорит, а только издает нечленораздельные звуки, спросил: – Ты что – немой?

В ответ Роберт машинально кивнул головой, в надежде, что, видя, как мало толку с него, они его отпустят, но не тут-то было. Они окружили его со всех сторон плотным кольцом и повели куда-то вдоль железной дороги. Их издали приметил милиционер и подозвал к себе.

– Что, пацаны, опять хулиганите? – спросил он их.

– Да нет, вот мы бродяжку поймали, на товарняках катается…

– Кто таков? – обратился с вопросом к Роберту милиционер…

– Да он немой, – вместо него ответили они хором.

– А вот мы и выясним, какой он немой. Давай-ка пройдем в отделение для выяснения личности.

И он, указав мальчику направление и прибавив: «Не вздумай бежать, бесполезно», – сам пошел вслед за Робертом. Они вышли на перрон и двинулись в направлении вокзала. Рядом по путям медленно проезжал товарный вагон, часть короткого состава из таких же вагонов, но вдруг состав резко затормозил и остановился. Несколько человек как-то странно засуетились, забегали туда-сюда. К ним присоединился и провожатый Роберта. Подошли ближе, туда, где толпился народ, и ужаснулись: на путях лежал перерезанный надвое человек – в одной стороне ноги в сапогах, в другой остаток тела. Все суетились и кричали. На Роберта больше никто не обращал внимания, и он, оправившись от шока, сначала потихоньку, потом все ускоряя шаг, пошел прочь от места своего пленения.

Наткнувшись на колонку, он утолил жажду, запасся водой впрок и, благодаря трагедии другого человека, снова был свободен и продолжил свой путь на восток. Картина все еще стояла перед глазами: ноги в сапогах отделенные от тела рельсом. Она отложилась в памяти надолго, очень надолго.

На этот раз его товарняк состоял не из одних пустых вагонов из-под угля, здесь были и цистерны, а также и крытые вагоны. Во время езды Роберт, пройдя по крышам этих крытых вагонов, обнаружил один открытый люк, заглянул туда. Вагон был больше чем наполовину заполнен коробками, что означало, что можно и обратно выбраться. В вагоне он устроился поудобней, соорудив себе подобие ложа, оградив со всех сторон коробками. Здесь было уже намного чище и уютней, чем в угольном вагоне, да и сквозняки больше не беспокоили. Но и этот поезд продвигался чрезвычайно медленно, все время простаивая на разъездах, пропуская встречные тяжелые составы. Роберт, помня последнее злоключение, решил как можно меньше высовываться наружу, только в случае необходимости и на маленьких станциях.

Так, больше простаивая, чем продвигаясь вперед, он пропутешествовал еще несколько долгих дней. Ночами он спал, укутавшись в дырявую шаль и телогрейку. Продукты кончились, и он решил посмотреть, что же в коробках. Было темно, он оторвал кусок бумаги и поджег ее, чтобы осветить содержимое одной из коробок. Там оказалась шерстяная пряжа. Заглянул в другую коробку – то же самое, посветил вниз – такие же коробки стояли одна на одной до самого низу. Неожиданно пламя обожгло ему пальцы, и он выронил горящую бумагу, которая упала между коробок и достигнув почти самого дна, не погасла, а продолжала тлеть. От нее загорелась соседняя коробка. Роберт принялся было разбирать коробки, чтобы добраться до пламени и погасить, но они оказались тяжелыми, да к тому же их было так много, а пламя между тем все разгоралось. Он отчаянно пытался его потушить – сначала вылил остатки воды из своего бидончика, потом писал на пламя, но что там его моча и пара стаканов воды для такого огня, который охватил уже несколько коробок. Он стал задыхаться от дыма и поспешил к спасительному люку. Едва мальчик его открыл, как пламя, получив подпитку кислородом, вспыхнуло с новой силой, а поезд между тем шел полным ходом, что еще больше способствовало разгоранию пламени. Роберт добежал до другого вагона, спустился между двумя вагонами на сцепку. Пламя уже вырывалось из люка. Он понял, что надо прыгать, но было так страшно! Он стал на подножку и никак не мог решиться на прыжок в бездну, в которой ничего не видно. Но медлить было больше нельзя, и он прыгнул…

Когда Роберт очнулся, увидел две-три догорающих звезды на начинающем сереть небе. Все болело так, словно ему надавали тумаков десять таких компаний, как при последней встрече с людьми. Он пошевелил руками и ногами, вроде ничего не сломано. Лежа на спине, он возвращался в реальность, соображая, где он и что с ним. Угасающие звезды напомнили ему горящий вагон, отчего он окончательно пришел в себя. «Что теперь делать?» – молча спросил он себя. Ответ сразу нашелся – нужно как можно быстрее уйти от железной дороги, как можно дальше. Он встал и направился на север или на юг, ему было не важно, лишь бы прочь от железной дороги, раз уж не на восток, не все ли равно теперь куда. Степь была ровная, как блюдо, ни деревца, ни ямки, ни даже кустиков, в которых можно было бы спрятаться. А между тем становилось все светлее, и Роберт принялся бежать, но выбился из сил и снова перешел на шаг, сначала скорый, но тоже быстро устал и пошел медленнее.

День вступил в свои права. Пасмурный день. Все небо было в свинцовых тучах, а вдали, судя по линии горизонта, похоже, шел дождь. «Может, мой вагон погасит», – невесело подумал Роберт.

Шел он довольно долго, пока совсем не выбился из сил. Мучительно хотелось пить, но не было надежды на то, что удастся утолить жажду. Вдруг он увидел белоснежное поле среди степи, с рваными очертаниями берегов, оно было ниже уровня всей степи примерно на полметра. Роберт спрыгнул с высоты этого полуметра на белоснежное покрывало… и погрузился в черную грязь почти по колено. Это оказался «сор» – «сора», как их называет местное население. Эта высохшая большая лужа может быть больше футбольного поля, нередко и в два-три таких поля или, как в большинстве своем, немногим меньше. Высохшая от воды лужа, но по причине наличия соли, причем в изобилии, что, собственно, и давало окраску белоснежного цвета, никогда или почти никогда не высыхающая досуха. То есть влага есть, а напиться нельзя, что еще больше усиливало жажду.

Роберт не без труда выбрался из грязи. При этом он потерял один из подаренных дедом ботинок, которые были слегка великоваты, и потому левый башмак спал с ноги. Пришлось руками разгребать грязь и добираться до него. Теперь и руки были в липкой черной жиже и сам он был не только черен от угольных вагонов, от пожара и от прыжков, но и весь в комьях налипшей грязи.

Он нашел более отлогий берег и устроился там отдохнуть, почиститься и обсохнуть. Оглядев свои пожитки, установил, что при нем остался ржавый нож, который каким-то чудом, находясь за поясом, почти не навредил его обладателю, не считая отпечатка этого ножа на спине и незначительной царапины. Одет Роберт был все еще в дедову телогрейку, штаны его были изрядно потрепаны и на исцарапанных коленях порваны, а на поясе привязанный шалью болтался бидончик, который стал почти плоским. Роберт принялся выправлять его форму ножом. Возился с ним долго, и более-менее эта операция ему удалась, и емкость бидончика стала близкой к первозданной.

Устав от ходьбы и от всего прочего, Роберт уснул, а когда проснулся, день уже заканчивался. Тучи висели так низко, так многообещающе… Обрадовался бы он дождю? Конечно, когда мучает жажда, другие проблемы отходят на задний план. Не будем забывать, что это совсем еще мальчик, едва достигший четырнадцатилетнего возраста… или еще не достигший?.. Роберт не знал, какое сегодня число. Дату своего рождения он помнил, а также он помнил и все даты и имена своих самых близких, как наказал ему отец. Как его сейчас не хватало! С ним любая проблема была решаема, любое дело по плечу, он был уверен, что отец без труда нашел бы здесь и воду, и еду, и ночлег…

Но отец был далеко, и Роберт мог рассчитывать только на себя и еще на чудо. И это чудо случилось. Небо словно прорвало в один миг, пошел такой сильный дождь, что Роберт промок в одну минуту насквозь, спрятаться от дождя было совершенно негде. Коробку спичек он укрыл, как мог, подальше от влаги, но это помогло мало, и она если не промокла, то отсырела изрядно. В «сору» со всех концов побежали ручьи с мутной водой. Он жадно пил эту мутную воду, песок скрипел на зубах, но это его не остановило. Набирая воду в свою нехитрую емкость, мальчик с сожалением обнаружил, что она дала течь. Трещина была чуть повыше середины, значит, емкость все-таки уменьшилась почти вдвое. Утолив жажду, кроме холода он почувствовал и голод – от этих двух спутников избавиться не было никакой возможности. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Роберт выжал все свои тряпки, снова надел их и отправился в путь. Шел почти до самого рассвета. Таким образом проложил достаточно большое расстояние между собой и железной дорогой.

«И что дальше, куда теперь, поворачивать на восток и дальше пешком. Да и где этот восток, как далеко увезли моих родных, как скоро я их найду, найду ли вообще. Страна вон какая огромная, и зачем только их делают такими большими, а эта вообще безразмерная…» – так размышлял он, и эти мысли приводили его в уныние.

Между тем пейзаж немного приукрасился саксаулами, такими закрученными и низкорослыми, порой совсем без листьев. Вдали он заметил что-то наподобие строения и направился туда. Это была заброшенная овчарня или коровник, развалившийся, наверно, еще в прошлом веке. Крыши не было совсем, но сохранились кое-какие стены, из пригодных для огня стройматериалов не было ровным счетом ничего, но тут и там росли, или больше не росли, закончив свой жизненный цикл, саксаулы. Саксаулы неохотно отдавали свое Роберту, и он изрядно попотел, чтобы насобирать дров. Спички были промокшие, и развести костер не представилось возможным. Он испортил полкоробки, но так ничего и не получилось. Спать пришлось не только голодным, но и в холоде. Хорошо, что одежда на нем подсохла, хотя телогрейка еще долго оставалась сырой. Он положил несколько спичек на голое тело и свернулся в клубок, в уцелевшем углу, – хоть какая-то защита. Соорудить крышу над головой оказалось совершенно невозможным, но дождя, к счастью, в эту ночь не было. Роберт ослаб настолько, что решил на следующий день не продолжать свой путь, а отдохнуть весь день здесь, хотя и под открытым небом, но хоть при какой-то защите от ветров, которые в открытой степи никогда не прекращались и пронизывали насквозь.

Назавтра он сильно надеялся развести костер и согреться. Всю ночь он продрожал и не сомкнул глаз, как ему казалось, но ночь прошла как-то быстро, значит, все же сомкнул.

Взошло солнце, такое яркое, на небе ни облачка, но холод был собачий. Солнце, поднимаясь все выше и выше, согревало землю и вместе с ней заблудшего маленького человечка. Он достал те несколько спичек, которые сушил у груди, и попробовал зажечь – не удалось, пришлось еще немного подождать с теплом. Он разложил свое сокровище под лучи солнца и, сев на корточки, не мог взгляда отвести от них, ожидая, когда же они высохнут и обретут свою утраченную способность. Ждать пришлось долго, никаких видимых изменений с ними не происходило. Чтобы скоротать время и как-то согреться, он решил осмотреть свои владения. Ничего пригодного в пищу ему найти, разумеется, не удалось. Правда, далеко-далеко показалось стадо сайгаков. Но их и с ружьем трудно добыть, не то чтобы со ржавым и тупым ножом. Он вернулся в свое убежище и предпринял отчаянную попытку развести огонь, и ему это удалось. Дров было в округе не то чтобы в изобилии, но вполне достаточно, чтобы поддерживать огонь.

Наконец он согрелся. Две стенки сзади и тепло огня впереди создали уютный микроклимат. Он сушил свою телогрейку, при этом чуть не спалив ее; поеденную молью шаль, все свое достояние, которое стало для него символом тепла и уюта. Соорудил какое-то подобие крыши из всех имеющихся подручных средств, и стало совсем тепло. Саксаулы, на удивление, горели жарко и долго. Ему удалось с корнем вытащить один довольно толстый ствол, который, сгорая, щедро дарил свое тепло. По мере сгорания ствола, которое началось от середины, Роберт подвигал концы его в костер и наслаждался теплом. У него еще была вода в бидончике, хотя и мутная, но, отстоявшись, стала вполне пригодной для питья. Его мучал только голод, и муки эти были нестерпимы.

Солнце, завершив свою привычную прогулку, скрылось за горизонтом, за тем горизонтом, откуда и начались все несчастья. От этого нежеланного горизонта Роберт был далеко, как, впрочем, и от желанного.

Ночь прошла в тепле. Роберт спал глубоко, erholsam[9], ему приснилась мама, она его приглашала к накрытому столу, к завтраку. Огромная сковорода с жареной на сале картошкой стояла на столе. Горячий, только что испеченный хлеб еще дымился, накрытый полотенцем; теплое парное молоко в крынке стояло рядом, молоко от только что подоенной коровы по имени Марта, их кормилицы. Была еще уха из осетровой головы, Кartoffelundklimp, Кrautundbrei[10]… Во сне он пытался подсказать маме, зачем все подавать за раз, к завтраку, надо бы еще оставить и на ужин, и на завтра, но мама его не слышала, а несла и несла все на стол. Он так не желал просыпаться, так не хотелось из сытого сна возвращаться в голодную явь. Ему снился, или это было на самом деле, еще и волчий вой. Проснувшись, он осмыслил происходящее с ним и пришел к весьма плачевному выводу: он голодный сам, не ел уже несколько дней, а рядом где-то, возможно, пока еще только возможно, такие же голодные волки. Он машинально проверил, на месте ли ржавый и тупой нож, которым он так еще и не попользовался, если не считать операцию с бидончиком, но расстаться с ним он не согласился бы и за большой кусок хлеба, даже сейчас.