Читать книгу Балапан, или Как исчез из России один народ - Victor Ekgardt - Страница 19

Но переместимся на пару тысяч километров на северо-восток, пешком не каждому смертному это расстояние по плечу; с помощью поезда этот путь займет неделю, учитывая приоритетный поток грузов на запад, «все для фронта, все для победы»… но стоп, война уже кончилась, значит, не учитывая приоритетный поток грузов, который приходилось бы пропускать, стоя в ожидании зеленого света на разъездах; самолетом это путешествие заняло бы пару часов; если путешествовать со скоростью света, это расстояние можно преодолеть за время, значительно меньше секунды, но все же за какой-то отрезок времени; а для мысли времени не надо совсем, раз – и в дамках, мы уже в Алтайском крае. Туда направился Роберт, он отправился поездом, а мы его опередим.

На месте, где должна была находиться вся семья, были только Амалия, Эмма и Нелли, но и они были не совсем на месте, не в Троицком, на улице Максима Горького. Они переехали в Барнаул. От Сильвии они получали редкие письма, порядочно выпачканные тушью (цензура), из которых следовало что она и ее Нахтигальчик живы, что она строит свой Чуйский тракт, а он работает парикмахером, как он шутил сам, елки стрижет. За четыре года им так и не привелось свидеться, и теперь они с нетерпением ждут встречи, возвращения домой, в семью и соскучились по всем неимоверно.

О смерти сестры Мари-Катрин и ее мужа Андрея они получили официальное извещение, а о судьбе Карла им стало известно благодаря письму Адольфа, которое вручил лично в руки Эмме посланный им человек, так как она одна оказалась на месте в это время. Там находился и приказ о награждении Пантелеева за предательство, подписанный вездесущим Нечипуренко, и сообщение о том, что Пантелеев получил по заслугам. Об Ирме, жене Карла, и их сыне Эдуарде не было известно ровным счетом ничего. Анна-Мария Шмидт, в девичестве Циглер, не пережила первую военную зиму, а об отце семейства, Эмиле, читателю уже известно, но им самим – еще нет. Балапан-Роберт прибыл в Барнаул, пересел в другой поезд и проехал до Троицкого. Там отыскал нужную улицу, и, узнав кто он такой, соседи приняли его радушно. Было уже поздно, поезда в Барнаул в этот день больше не было, и он остался до утра у гостеприимных хозяев. Он не мог заснуть от нетерпения и грезил предстоящей встречей. Наконец, утро, и он в поезде, вот и Барнаул.

С замиранием сердца постучал в дверь, показалось, что звонок не работает. Дверь открыла Амалия!

– Роберт!!! – воскликнула она после продолжительной многозначительной паузы, связанной с внимательным вглядыванием в едва узнаваемые, но такие родные черты лица.

Она бросилась к нему на шею… На шум из глубины комнаты прибежали Эмма и Нелли. Тоже прилипли к нему. Потоки слез были неудержимы, в том числе и у Роберта. Представьте, три молоденькие женщины все время войны, в борьбе за выживание предоставлены сами себе, горечь утраты матери, сестры, брата… и неизвестность, неопределенность. Оставалась одна молоденькая женщина и двое детей, теперь уже повзрослевших чуть-чуть, но еще детей. Ни одного мужчины рядом, который мог бы защитить, а в защите они нуждались до сих пор, и с появлением Роберта, с возвращением его из небытия они обретали фундамент, основание, на которое можно опереться. Первый вопрос Роберта был к обеим младшим сестрам:

– Конопушки ваши где?

Они сидели и разговаривали-разговаривали и не могли наговориться, смотрели друг на друга и не могли наглядеться. Когда эмоции немного улеглись, а они не могли улечься более недели, постепенно вернулись к повседневной жизни.

Амалия взялась сделать Роберту документ, тем более что свидетельство о рождении его сохранилось, и это оказалось не так сложно, через Подопригору. Она Роберту рассказала все и добавила, что, мол, отдалась за булку хлеба. Другой, может быть, и осудил бы, но не Роберт. Он сказал ей на это:

– Амалия, Аля, ты святая, даже не смей терзать себя. Спасибо тебе за моих дорогих девчонок, ты такая хрупкая, молодая и неопытная сумела выжить не только сама, но и их сохранить. Ты видишь, что сделалось с нами всеми? Если бы не ты, куда бы я теперь приехал? Это я там жировал, а вы здесь голодали, я там баклуши бил, развлекался охотами, рыбалками и… по другой части, а вас тут изнуряли работой, морили голодом и насиловали… Это меня должна терзать совесть, это… это…

– Ладно, Роберт, ты же был совсем мальчиком, когда все это началось, тебе тоже пришлось через многое пройти.

– Мои страдания по сравнению с вашими – ничто.

– Но теперь при нас есть мужчина и мы за тобой как за каменной стеной. У меня такое чувство, будто бы после такого долгого напряжения всех моих душевных и физических сил, теперь такая Entspannung[19]… А знаешь, что у меня есть бутылка вина, давай выпьем, в первый вечер я о ней и не вспомнила, но теперь… конец всем моим духовным и физическим мукам.

И Роберт стал постепенно втягиваться в повседневную жизнь, приспосабливаться. Она дала слово себе и Роберту, хотя он и не просил ее об этом, больше ни за какой надобностью не обращаться к Подопригоре, но тот не оставлял ее в покое. Поставили под вопрос проживание в квартире, создалась угроза лишения всех прочих благ.

Петр Семиуглов не на шутку влюбился в Амалию, да и та испытывала к нему ответные чувства. Он предложил-таки Амалии руку и сердце, несмотря на ее упорное избегание этого официального момента, и ждал ответа уже несколько недель. Амалия не могла ответить «нет», но и «да» ответить боялась. Так дальше продолжаться не могло. Такая тыловая крыса, как Подопригора, любого фронтовика сомнет, если тому вздумается стать на его пути. Поэтому Семиуглова в дело не посвящали, чтобы не создавать ему неприятности.

Однажды, когда Подопригора был особенно настойчив, Роберт, наблюдавший за ним периодически, «показал ему зубы», то есть вежливо попросил его отстать, забыть про сестру, но тот от такой наглости даже опешил. Какой-то сморчок будет указывать ему, Подопригоре!..

Стало понятно, что этот по-доброму не поймет, и Роберт втайне от сестры стал готовить «операцию по ликвидации». Лиха беда начало… «Сейфулла вряд ли успел узнать, кто его приговорил, он был слишком занят собой перед смертью», – мрачно подумал Роберт, теперь ему хотелось не просто замочить злодея, а чтобы тот знал, за что и кто его приговорил. Прежде чем Амалия сдала ключи от квартиры Подопригоре, где тот расслаблялся, Роберт успел сделать дубликат. Хоть у него уже и был опыт, но еще не богатый, а убить человека все-таки это не дров нарубить. Так прошло более полугода, прежде чем все обстоятельства срослись вместе, и откладывать было нельзя из-за давления, оказываемого этим подонком на Амалию. Она бы не одобрила такие радикальные меры, и Роберт не стал посвящать ее в свои планы. А защитить ее он считал своим долгом, причем защитить любой ценой, любой.

Он проник в квартиру и прождал до самой ночи свою жертву, но Подопригора в этот раз не появился. Тщательно убрав следы своего присутствия, Роберт вернулся домой далеко за полночь. Потом были еще две неудачные попытки. Но вот, наконец-то, его терпение вознаграждено – во время очередного ожидания он увидел из окна квартиры, что Подопригора прибыл. Он вполне мог явиться домой и не один, на такой случай Роберт не был готов совершенно. Он даже не предусматривал такой возможности. Он вошел в подъезд и стал подниматься по лестнице на второй этаж. Роберт спрятался за дверью, зажав в руку массивный бронзовый бюст Сталина, который едва помещался в ладонь. Когда дверь открылась и в нее протиснулась жертва, он со всей силы обрушил Сталина на голову мерзавца. Тот рухнул и не подавал признаков жизни. Роберт заранее приготовленной веревкой связал ему руки за спиной и привязал к ногам, тоже связанным, причем так коротко, что тот выгнулся в дугу, в рот засунул кляп и полил после этого на него воды из чайника. Подопригора очухался и вытаращил глаза на своего мучителя, глаза, полные ужаса. Роберт был хладнокровнее обычного, он сказал ледяным тоном:

– Если будешь паинькой, вытащу кляп и поговорим. Будешь паинькой?

Тот закивал головой с таким же подобострастием, какое он обычно являл к своим начальникам, если не с бо́льшим. Кляп изо рта был вытащен, и Роберт спросил его:

– Кто я такой, тебе известно?

– Да, брат Амалии…

– Ага, такой же фашист, как и она… Надеюсь, у тебя найдутся разумные аргументы, чтобы я не забирал твою жизнь, давай убеждай, времени тебе три минуты.

– Я же помогал Амалии!

– А бескорыстно ты не мог помогать?

– У меня есть деньги, много денег…

– Что ж, начало не плохое, а где? Если вне пределов этой квартиры – забудь.

– Много вне пределов, а здесь тоже есть немало. Тут у меня потайной сейф есть, за портретом товарища Сталина.

– Надо же, как вы его до умопомрачения любите все. Кстати, именно «до умопомрачения», это он тебя выключил собственноручно, хотя его бюст и без рук.

– Ключи в портфеле. Для сейфа нужен еще шифр, его день рождения.

– Ну, мой друг, это уже перебор, я не знаю, когда ваш вождь родился.

– 18.12.78.

Роберт залез в портфель, который выпал из рук при ударе и валялся рядом и на который он не обратил внимания, открыл его и оттуда кроме ключей он достал еще и наган.

– O, das war knapp…[20]

– Не понял, – прокряхтел Подопригора.

– Если бы не наповал с первого раза, ты бы меня пристрелил как цыпленка…

Жертве было крайне неудобно в таком положении, и он попросил ослабить веревки, мол, принимая во внимание добровольное сотрудничество… Но Роберт был неумолим:

– Ничего потерпишь, узнаешь, что такое терпеть, сколько сестра тебя терпела, сколько мы все от таких, как ты, натерпелись…

– Почему за всех я должен отвечать?

– Ты не должен за всех отвечать, ответишь за себя, – он немного ослабил веревку и сам ушел в другую комнату, оставив дверь открытой, и стал возиться с сейфом.

Подопригора предпринял нечеловеческое усилие, ослабил несколько больше связанные руки и сначала сел, а потом стал на колени и принялся лихорадочно сзади на ощупь развязывать ноги, и это ему почти удалось, но тут вернулся Роберт и со всего маху заехав сапогом в челюсть, сказал все тем же ледяным тоном:

– Ах, как нехорошо, ты же обещал быть паинькой, теперь твой аргумент, деньги, потерял силу, ведь ты бы сейчас такое устроил, если бы я имел бо́льшую любовь к деньгам и принялся их пересчитывать… Молись, собака, впрочем, вам, коммунистам, это ни к чему.

Он включил радио громче, музыка приглушила звук выстрела нагана, кроме того еще прикрытого подушкой. Из огнестрельного оружия все-таки проще убить, ну и пусть с шумом, стены достаточно толстые, да и на улице шумно. Роберт уходить не торопился, он основательно выгреб содержимое сейфа, где кроме денег были несколько пачек патронов к нагану, бланки различных документов от паспортов до военных билетов. «Пригодится», – подумал он, с немецкой аккуратностью сложив все в просторную сумку, найденную в шифоньере. Портфель был маловат для всего барахла, да и кроме того очень уж узнаваем. Труп он оттащил в шифоньер, запер дверь на ключ. Закрыл сейф, повесил картину и поставил на место бюст вождя, привел все в полный порядок и собрался уходить, но тут в дверь позвонили, это было так неожиданно, что он вздрогнул. «Кого еще принесла нелегкая», – в глазок он увидел молоденькую довольно нагловатого вида девушку, решил не открывать, но та продолжала звонить. «Она так весь дом переполошит», – и он открыл. Она вошла и не здороваясь с порога:

– Это тебя я должна что ли ублажать?

– Хм-м… я… с…

– Да не дрейфь, красавчик, я-то думала, что опять будет какое-нибудь толстое и вонючее чудище… а с тобой я бы даже и за бесплатно, а что так долго не открывал?

– Да я в ванной был, – соврал он, приходя в себя.

– Ну так с чего начнем, сразу в люлю или, может быть, как-то поромантичнее?

Такого поворота событий Роберт никак не ожидал. Появился нежелательный свидетель, не убивать же еще и ее, да и на невинную рука не поднимется.

– Тут ничего нет, а я ужасно голоден, – сказал он, чтобы быстрее убраться отсюда.

– Отличная идея, я знаю тут один прекрасный ресторан, кухня – изумительная, музыка – профессиональная, винный погребок – что надо, все как полагается.

– Нет, – сказал Роберт, – я не хотел бы тут показываться в обществе…

– Проститутки, – подсказала она замешкавшемуся Роберту.

– Да нет, ты не так поняла, я не это хотел…

– Да ладно, проехали, – весело сказала она, – я не обидчива.

– Ты мне определенно все больше и больше нравишься.

– Ты мне тоже, можно сказать, что я влюбилась с первого взгляда, – сказала она полушутя.

– Сделаем так, – Роберт окончательно пришел в себя, – мы прогуляемся пару кварталов и по пути решим, где мы поужинаем романтически, – последнее слово он произнес, передразнивая ее интонацию.

Они вышли. Она налегке, а он нес свою увесистую сумку. Она спросила:

– А ты никак уезжать собрался? А куда, если не секрет?

– Не секрет, в Новосибирск, – назвал он первый пришедший в голову город…

– Красавчик, а возьми меня с собой, никаких сил моих женских нет тут оставаться, достали все меня. Возьми, пожалуйста… Я тебе верной буду, буду стирать, готовить, я все умею… – боясь отказа, затараторила она все быстрее.

«Вот и решение проблемы», – подумал он, а вслух сказал:

– Тебе долго собираться, как родные, отпустят?

– Да у меня нет никого, домой забежать, пару запасных трусов взять, и все, я мигом.

– Нет, домой заезжать времени нет, все купим.

– Согласна.

– Ну тогда лови такси, сначала в тихий ресторанчик, поужинаем и вперед, в Новосибирск… Слушай, а ведь мы не знакомы еще. Я – Роберт.

– Интересное имя, такое же загадочное, как и ты сам. Я – Зарина.

– Не менее интересное и загадочное имя. Давай договоримся так, друг друга не расспрашивать ни о чем. Кто сколько захочет рассказать о себе сам, пусть столько и расскажет. Мы сегодня вместе, а завтра, может быть, дороги разойдутся…

– Это немало и это здорово! Так крупно, как сегодня, мне в жизни еще никогда не везло!

– И мне тоже, – поддержал настроение Роберт, посмотрев на сумку.

– Неужели?!

Они подъехали к ресторану и даже вошли в него, но тут Роберта осенило:

– У меня есть еще одно незаконченное дело, мне надо заехать к одному товарищу на прощание, у него и поужинаем, а заодно и проверим, как ты умеешь готовить.

Они купили продуктов, причем руководила операцией Зарина, она лишь спросила: «А каков у нас бюджет?» Получив ответ: «Неограничен», – скупила все что нужно и много чего, что не нужно. С этим они приехали к Семиуглову. Он им открыл в наспех накинутых штанах и майке, повел по темному коридору в свою комнату. Семиуглов без уличной одежды выглядел каким-то жалким, хотя и довольно высокого роста, слегка ссутуленный, с торчащими наружу лопатками и впалой грудью. Руки в локте были полусогнуты и при ходьбе он ими размахивал не в такт ходьбе, руки работали независимо от ног. Когда они пробирались мимо всевозможных тазиков, кастрюль, веревок с бельем, задевая их на ходу, те задорно на все лады отзывались различными радостными звуками, как показалось Роберту. Добравшись до комнаты, Семиуглов поспешно там и сям убрал кое-какие детали интерьера, не делающие чести этому интерьеру, с Робертом ведь дама. После общих слов, не тратя времени даром, Зарину проводили в кухню, где она довольно быстро управилась с ужином. Пока она готовила, Роберт написал письмо Амалии, суть которого сводилась к тому, что ему необходимо уехать, и ее замужеству нет больше преград, и она имеет его благословление, сожалеет, что не может присутствовать на свадьбе и что как только утрясет дела, вернется. А писать ему можно на адрес Апашки, который прилагался.

– Ужин готов, – объявила Зарина, и они быстро втроем накрыли на стол.

– У, как вкусно, – смачно жуя, проговорил с полным ртом Семиуглов.

– Мы еще и не то можем, – примазался к чужой славе Роберт.

Семиуглов, наверно, давно ничего не ел или сильно разволновался и от того набросился на ужин. На фоне этого настольного изобилия несуразно маленький ротик Петра был как-то не ко двору, но его обладатель довольно умело погружал в него большие куски. Роберт иной раз даже думал, что очередной немалого размера кусок уж точно не пролезет через отверстие, называемое ртом. Ничуть не бывало, кусок успешно скрывался в недрах и вилка натыкала следующий еще больший кусок, который перед входной дверью тоже долго не томился. Он невольно оценил жениха и был несколько разочарован выбором Амалии. «Видела она его раздетым, интересно? Как мне жалко их, всех женщин, им спать надо с мужиками, иногда вот с такими, то ли дело нам, с такими, как эта, – он посмотрел на Зарину, – наверное, сплошное удовольствие»… Им овладело нетерпение, и они стали собираться.

– А это мой свадебный подарок, – сказал он Петру, подавая завернутый в газету пакет. – С моим благословением и пожеланием счастья. Смотри, береги ее, если будешь обижать, приеду и убью… шутка. Ты парень воспитанный, ты сделаешь ее счастливой, вы так подходите друг другу, – соврал он.

Не совсем осознавая реалии в налетевшем урагане, Петр Семиуглов лишь кивал головой, ошарашенный известием, что она дала согласие (хотя она сама еще этого не знала).

Будущие шурин и зять крепко обнялись на прощание. Зарина и Роберт отчалили с ночным поездом.

Позже Амалия, читая и вновь перечитывая письмо, а также держа в руках такую кучу денег, все поняла и нельзя сказать что обрадовалась… Одна гора свалилась с ее хрупких плеч, но тут же взгромоздилась другая – забота о Роберте, о его теперь полулегальном положении. Она снова и снова расспрашивала будущего мужа про Роберта. Тот только с четвертого раза вспомнил, что при нем была девушка, как зовут и прочие подробности он не смог вспомнить, как ни пыжился. Амалия даже злилась на него за такую скудную информацию, за его нелюбопытство:

– Почему не расспросил? Мужчины, мужчины…

– Аля, – оправдывался Семиуглов, – дык он как сказал, шо ты как есть согласная вся, я ни ап чем и не мог думать боле, не то что ни ап чем думать, а вавше думать, соображать перестал, обалдел от счастья.

– Ну что мне делать с тобой, таким счастливым, – смягчилась она, – но мои девчонки будут жить с нами, сколько захотят, это мое условие!

– Я согласный на все, любовь моя, звезда моя…

– Если ты хоть раз, не дай Бог, скажешь или даже намекнешь, фашистка или что-то в этом роде…

– Ни-ка-да!

Подопригору нашли спустя месяц. Обнаружив вскрытый и пустой сейф, решили, что это ограбление, поспрашивали соседей, и дело закрыли…

Война давно кончилась. Российские немцы все ожидали ослабления режима и разрешения вернуться на родину, но вместо этого в 1948-м вышел указ о вечном поселении, вечном изгнании. Радужные мечты рассыпались как пыль, но будущее могло быть только лучше, уже потому, что хуже, чем во время войны, было некуда. Делать нечего, нужно приспосабливаться, жить, коли уж выжить смогли. Еще долгих восемь лет немцы находились «под комендатурой», что означало каждый месяц отмечаться в этой комендатуре, без разрешения никуда не отлучаться, множество других обязанностей, и еще больше ограничений в правах, как и прочие связанные с этим «блага». «Комендатуру» отменили только в 1956 году, да и то без права возвращаться на родные земли. Но мы забежали немного вперед. Вернемся.