Читать книгу Кузя - Виктор Блытов - Страница 5

Кузьма смотрел в иллюминатор самолета на оставшийся внизу Владивосток. Впереди была встреча с Кубанью, родителями, друзьями детства.

«Как ты встретишь меня, родная Кубань, в этом разломившимся нашем бывшем мире? Как там мои родители?» – повторял Кузьма слова, как заклинание, вбившиеся колом ему в душу и в голову.

И впервые за долгое время он внезапно понял, что старая жизнь закончилась. Начинается новая неизвестная жизнь.

Где-то в глубине души звучала песня убитого певца Игоря Талькова «Родина»:

Под слова этой песни, впившейся в голову, Кузьма и заснул.

Колеса ТУ-154 шваркнули легким ударом по посадочной полосе краснодарского аэродрома «Пашковский», корпус самолета вздрогнул, и Кузьма проснулся, вытер слюну с губы и протер глаза. В иллюминаторе самолета виднелась надпись аэропорт «Пашковский». Где-то в легкой дымке дождя и легкого тумана сверкнули здания нового аэровокзала.

«Краснодар, – подумал Кузьма, – вот почти и дома. Надо же было проспать столько?»

Во сне Кузьме, как назло, перед посадкой самолета приснились зверские морды Кастета и Мурзы, которых он скрутил в ресторане. Во сне же им удалось завалить его, и они изо всех сил пинали его ногами, а он не мог даже защищаться.

Видимо, он стонал, и сидевшая рядом с ним молодая женщина участливо смотрела на него. Сон прошел, и Кузьма пришел в прекрасное настроение от того, что скоро увидит отца, мать и сестру.

Что может быть лучше возвращения в родительский дом после долгих лет отсутствия?

Перелет был очень сложным. День сидели в Хабаровске, день в Красноярске, день в Уфе. То керосина нет, то летчиков нет, то аэродромы не принимают. Аэропорты заплеванные, грязные, свободных мест даже присесть нет. Туалеты не работают.

Прилетел он в Краснодар уставшим, помятым и небритым. Родителей он, естественно, о приезде не предупредил. Хотел сделать сюрприз по старой курсантской привычке.

Здоровый организм Кузьмы после полета требовал хорошего подкрепления и, получив свои вещи, среди которых самой большой ценностью для Кузьмы были хорошо упакованные в теплый рыбацкий свитер флотский кортик и золотые погоны капитана 3-го ранга с парадной тужурки. Больше от флотской формы у Кузьмы ничего не осталось.

Погода в Краснодаре была хорошая, солнечная, по-весеннему теплая, и Кузьма расстегнул свою камуфляжную куртку. В разрезе клетчатой рубашки у него, как всегда, была любимая флотская тельняшка. В таком виде с большой синей сумкой через плечо Кузьма приехал на автовокзал.

«Следующий автобус до станицы Охотской вечером в 20.20!» – пояснила ему улыбающаяся симпатичная кассирша.

«Полдня ждать? Может, на такси? Нет, поеду на автобусе! Денег не очень много. Только на подарки остались. Надо купить что-нибудь папе с мамой и сестре с ее семейством» – подумал Кузьма.

Традиционная дальневосточная копченая горбуша у Кузьмы была в сумке, там же булькала дальневосточная водка «женьшеневая» с непонятным корнем внутри, как утверждали дальневосточные корейцы – корнем женьшеня. На самом деле туда совали все, что угодно. Но вроде это дальневосточный подарок и многие знакомые везли эту водку, когда летели в Европу.

Кузьме хотелось купить еще что-нибудь такое для родителей и сестры.

И он направился в центр города на улицу Красную. На улице Красной гуляло много различного народа. Вдоль улицы стояли ларьки, наполненные различными товарами, кое-что продавалось на столиках, табуретках и даже на ящиках. Торговый народ торговал даже с простых столов, на которых были разложены книги, журналы, разнообразные товары, овощи и фрукты.

Решив, что спешить особенно некуда, Кузьма купил в ларьке кофе, булочку с сосиской. Наскоро перекусил у столика и направился в Екатерининский парк. После небольшого перекуса захотелось расслабиться, посидеть на лавочке и подумать о своих делах. Тем более, что спешить было некуда. Мимо него бежали люди по своим делам, кто-то прогуливался, кто-то торговал здесь же нехитрыми товарами, кто-то выгуливал собак.

Кузьма сидел в садике на лавочке и наслаждался теплой весенней погодой.

На Кубани уже в конце февраля солнце греет. На улице весьма тепло.

Город очень удивил Кузьму. Всегда чистый, казачий город выглядел, как во время войны. Никогда Кузьма не видел столько покалеченных, убогих, нищих и бродяг.

Иногда в толпе людей на улице проглядывали кавказцы, которые с гордым и недовольным видом рассаживались в свои шикарные машины. Присутствие в Краснодаре кавказцев не удивляло Кузьму. Кавказцев всегда было много на улицах станиц Краснодарского края, но сегодня в свете войны в Чечне, шедшей уже второй год, после захвата Шамилем Басаевым Буденновска, они выглядели как-то совсем по-другому.

На солнце стало совсем жарко. Кузьма снял с себя камуфляжную куртку и бросил ее на синюю сумку с большой надписью Red Bulls, стоящую на скамейке. Его волновало только то, что он не нашел места побриться и привести себя в порядок после перелета. Умывальник в аэропорту был закрытым на уборку, а на автовокзале была такая очередь, что Кузьма не рискнул терять драгоценное время на мелочи и решил найти что-нибудь в городе.

Он сидел, расслабившись, и просто отдыхал после всех дальневосточных волнений и многодневного перелета. Несмотря на раннюю осень солнце уже пригревало ждущую тепла землю. Многие краснодарцы были одеты уже явно не по ранней весенней погоде. Обращало на себя внимание большое количество легких курточек и совсем коротких юбочек у спешащих куда-то девушек.

Внезапно, как из-под земли, перед Кузьмой вырос казачий патруль и с ними милиционер в звании младшего сержанта. Он даже не заметил откуда они появились.

Два молодых черноусых парня в черных лохматых кубанках с красным верхом и черных гимнастерках с красными выпушками, переплетенных портупеями с какими-то трехцветными угольниками на рукавах и с кучей значков на груди.

– Эй, бомжила, покаж документы, куды следуешь, шо тут дилаешь, шо зыркаешь по сторонам? – грубым голосом, поигрывая кожаной ногайкой, явно с вшитой свинчаткой на конце, грубо спросил черноусый и чубатый казак с сержантскими лычками на погонах, стоявший впереди. Черный чуб спадал на правый глаз. Второй казак без сержантских лычек и милиционер держались сзади него.

Кузьма видел казаков во Владивостоке, но никогда не решался к ним подходить и даже задавать вопросы. В семье к казакам относились с уважением. Его семья была потомственной казачьей. Много перенесла в гражданскую войну. Два брата деда Ивана не вернулись в родной курень с Гражданской войны – то ли погибли в боях с Красной армией, то ли сбежали на чужбину. Во всяком случае, никто ничего о них рассказать не смог.

Дед Кузьмы, Иван, воевал то за белых, то за красных, однако, не решился бежать в Крым с Кубани, когда уходил их полк и вернулся в родной курень к старым родителям: «Сам наломав дров – самому и разгребать!»

Мать обнимала, плакала. Расспрашивала про братьев. Но Иван ничего не мог сказать про братьев, которые были старше его, и которых он потерял, когда их полк ушел к Царицыну.

В станицу пришла советская власть и стала разбираться с казаками, воевавшими у белых. После недолгих разбирательств всю семью Ивана выслали на Амур, а могли бы и к стенке поставить, как говорили тогда. Это было просто, но против Ивана из станичников никто ничего не мог сказать плохого.

Лихие были времена – революция, война. А здесь еще главный коммунист в станице Мережко ухаживал за сестрой Ивана. Поэтому при решении их вопроса Ивана с женой и родителями просто выслали из станицы на Амур, а сестрам разрешили остаться в дедовом курене, как не причастных к революции. Несколько семей из Охотской тогда и уехали на далекий Амур.

Обустроились Гусаченки в амурской казачьей станице Матвеевской. Им разрешили занять пустовавшую избу казаков, ушедших за Амур в Харбин. С помощью местных казаков перекрыли протекающую крышу. Родители женили Ивана на красивой гуранке – амурской казачке с примесью бурятской крови, которая гордилась своим родством со знаменитым атаманом Семеновым. И через год у них родился сын Степан. Сбирали урожаи, ходили на промысел в тайгу. Однако, когда Степан подрос, началась Великая Отечественная война. Степан Иванович, отец Кузьмы, ушел почти сразу на фронт в составе знаменитых сибирских дивизий под Москву. Сам пошел в военкомат и попросился на фронт.

«Наши Гусаченки никогда от войны не бегали и завсегда шли на войну в первых рядах, когда беда приходила в нашу хату!» – похвалил его дома отец.

Пока была война, похоронили деда и бабку Степана. Голодные были годы. Все для фронта, все для победы.

Отбросили немца от Москвы, а потом, когда в 1942 году начали формировать казачьи части, то уже из-под Москвы Степана, как потомственного кубанского казака, направили в знаменитую Кубанскую казачью дивизию, державшую фронт на Северном Кавказе. Он в ней и прошел всю войну от Орджоникидзе до Праги.

Отгремела Отечественная война. Вернулся с нее Степан с орденом Славы и медалью «За победу над Германией» на такой же гвардейской ленточке, как и на георгиевском кресте у деда, и несколькими медалями «За отвагу».

Родившийся в 1950 году Кузьма в детстве часто любил перебирать отцовы и дедовы награды. Через несколько лет родилась сестра Натаха.

Кузьма любил играть с отцовыми и дедовыми наградами. Собирал до кучи георгиевские кресты деда и орден Славы отца и медаль «За победу над Германией», и получался у него целый георгиевский бант.

– Наши, Степан, Егории, были познатнее ваших Слав! – хвастался дед отцу, – тебя кто награждал? Сталин? А меня сам капитул георгиевских кавалеров и утверждал Император. Просто так не награждали, а уж знали, кого награждать, и за что награждать. А у вас кто был ближе к командиру того и награждали.

– Ты что, батя, хочешь сказать, шо я даром награды получил? И ранения заодно сам себе поставил? – Степан закатывал рубашку и показывал, где у него какие отметины и рассказывал при каких обстоятельствах получены, – так вы, батя, и фрица тоды и не одолели, а мы вон до Берлина и Вены доскакали, и коней своих напоили в Одере и Дунае.

– Так, вам никто в спину не бил, как нам. Мы бы в 1917 году Царьград взяли бы, кабы большаки нам укорот не сделали, и не открыли фронты немцам, австриякам и туркам. Все, что мы тады завоевали – пошло коню под хвост. А знаете, сколько ероев было в ту войну, сколько людей погибло? Все забыли, ироды чертовы! Такую страну пустили с молотка – Рассею, разорили миллионы людей, выкинули из своих домов и отправили по миру. Сколько сгинуло наших казаков в Туретчине, в той проклятой миграции. Мои браты родные Славка и Вовка никогда в родную станицу уже не вернутся. Косточки, небось, где-то на чужбине покоятся.

Дед Иван в детстве много рассказывал маленькому Кузьме про историю казаков, их службу России, походы за море к Царьграду, про Запорожскую сечь, рассказывал про своих дедов, кто с кем, когда и где воевал, а когда был в особом расположении, то доставал заветную шкатулку и, развернув тряпицы, показывал два старых облупленных солдатских георгиевских креста на выцветших георгиевских лентах, честно заработанные им на войне с турками. Помимо Креста в заветной дедовой шкатулке хранились маленькие иконки и знак на фуражку «За Баязет».

– Вот помру, Кузя, тебе мои кресты достанутся!

– А что такое Баязет, дедуня? – спрашивал маленький Кузьма.

– То крепость така была турецкая. Оборону там держали казаки в войну с турками. В окружении! Много месяцев.

– А ты, деда, под Баязетом был?

– Не, то не я, а мой отец, твой прадед, Кузьма, с Уманской казачьей сотней оборонял крепость.

Собак и кошек, сказывают, всех съели, коней поели, но выстояли. А потом всем казакам, служившим в этих сотнях, такой знак сам царь на папахи выдал. Слава тебе Господи, что мы казаки! – и перекрестился.

– Так Бога нет, нам в школе сказывали! – пытался убедить деда Кузьма, рассматривая иконы, с которых смотрели на него неизвестные лики в сиянии золота.

– Так то у вас, нехристей, пионеристов и комсомолистов, нет Бога, а у нас с бабкой и твоим батей Бог есть! Это мы знаем точно. Спроси у них!

В середине пятидесятых годов дед захандрил.

– Степа, умирать я буду скоро, так отвези ты меня на наш родовой погост, в станице Охотской, где батя мой лежит, или на худой конец, в станице Уманской, где прапрадед и предки твои и мои тоже лежат. В ридну землю хочу!

– Так родная земля у тебя, батя, на Кубани, а хто нас туда пустит, коль нас оттуда повыгоняли?

– Для нас, казаков, Кубань и есть самая ридна земля. Не хочу здесь лежать. Мое место там, в той нашей землице. Она добре полита кровью твоих прадедов. Вези меня на Кубань в станицу Охотскую, сучий сын! А то прокляну!

* * *

Повздыхав, уехал Степан на Кубань, а через месяц вернулся с радостной вестью. Курень их уцелел, в нем сейчас живут сестры Ивана Кузьмича: Наталья Кузьминична и Прасковья Кузьминична, так и не вышедшие замуж и не выселенные на Амур, так как за Прасковьей ухаживал тогда местный партийный начальник.

– Таки и замужем вертихвостки и не были? – расспрашивал дед отца. – А комуняка энтот, шо нас выселял, а их оставил, куды делся? Мережко его фамилия, коли я не запамятовал.

– Так ему самому укорот сделали в 37 году. Забрали сначала в Крымск, а потом к стенке поставили, как врага Советской власти. Представляешь, нас выселил, а сам враг Советской власти!

– Есть Бог на земле! – крестился на икону дед Иван, – нас выселил, чтобы нашу хату прибрать себе, за то и пострадал, аспид, от высшей силы! Слава Богу – благая весть, Степушка! Порадовал! А, видимо, истинные женихи моих сеструх полегли в гражданскую войну или выброшены были на чужбину! – вздохнул дед, – а помнят меня эти вертихвостки?

– Ждут и помнят, батя, еще как ждут, и тебя и нас всех! Знаешь, как меня встретили? Как самого дорогого человека! Про тебя, да про мать, про своих родителев расспрашивали и даже про Кузю и Натаху. Бумаги вот всем нам выправил. Реабилитированы все мы, оказывается, давно, и теперь разрешается всем вернуться в родные края. Так что в путь собираемся!

– Ну, шо, Кузьма! – обнимая внука от радости, сказал дед, смахивая слезы, – теперь вся надежа на тебя в продолжении нашего славного рода. Ранее атаманы берегли казаков, дабы казачьему роду не было переводу, и в бою каждого человека берегли. При Совецкой власти все было не так, никто никого не берег. Вон, Степан рассказывал, как Берлин брали в лоб – миллион человек лучший маршал Жуков положил и что? Маршалы ерои, а сколько народу угробили, не сосчитать! Ты умный, Кузя – чувствую, станешь офицером, а может, и енералом – береги казаков и нашу честь казачью! Помни, что мы сами простые люди из казачьего рода, хотя говорил мне дед, что наш прапрапрадед гетманом всего запорожского войска был. Гусаком его звали, а от него вся наша фамилия и пошла.

Эти воспоминания и нахлынули на Кузьму, пока он сидел на лавочке и рассматривал издалека улицы Краснодара. А вот теперь что-то от него понадобилось этому казачьему патрулю. Видимо, небритый вид у него весьма непритязательный, раз подошли.

Кузьма, сидя молча на скамейке, посмотрел на казаков, стоявших над ним. Те смотрели на него настороженно и, можно сказать, даже совсем недружелюбно, а милиционер даже зачем-то положил руку на кобуру пистолета.

– А вы сами кто будете? – посерьезнел Кузьма, не думая даже вставать и предъявлять документы. Он даже откинулся на спинку скамейки.

Военный патруль другое дело, а здесь подумать надо.

– Ты, дядя, нам зубы не заговаривай, а то живо к атаману на правило сволокем и поучим нагайкой! У нас разговор с такими личностями короткий. Покаж документы и кажи о сэбэ, хто, откель, куда и зачем!

– Не. Вам я не покажу никаких документов. Вы кто? Я человек военный и в военкомат на учет пока не встал. Военному патрулю покажу, а вас я не знаю, и знать не хочу. Кто вы такие есть документы проверять? Что за форма у вас такая неизвестная мне по уставу, то ли военная, то ли нет? Вот милиционер – другое дело! – закусил удила Кузьма, внутренне понимая, что у проверяющих его казаков прав, видимо, проверять документы никаких нет. Милиционер почему-то молчал и только сопел, держа руку на кобуре, стоя немного сзади.

– Мы казачий патруль! – сказал казак, кивнув головой в сторону милиционера, – вот видишь, с нами милиция! Это и есть власть и каждый обязан нас слухать. Понял? Есть у нас бумага за подписью мэра, но тебе я казать ее не буду. Много чести! – чубатый и усатый сержант тряхнул нагайкой и ударил ей по сапогу. Потом, помолчав немного, продолжил, – ты человек для нас весьма подозрительный! Небрит, помят, форма полувоенная. А у нас тут война рядом уже второй год идет, диверсантов к нам засылают. Если не в армии, то камуфляж носить тебе нельзя. А раз носишь, то кажи нам документы!

Второй казак кивнул в знак поддержки головой, а милиционер занял позицию сбоку от Кузьмы.

– А ты чего молчишь, представитель власти? – обратился к нему Кузьма, – уж кто-кто, а ты первый должен проверять документы, а они сзади должны стоять, если задание у них такое.

– Так это, того! Не они со мной, а я с ними для придания им легитимности! – сказал мудреное слово милиционер и сам заулыбался, – а тут у нас эта чеченская война, понимаешь, рядом, черт ее дери! Надо быть бдительными, сам понимаешь, не маленький чай!

О чеченской войне Кузьма слышал давно, и она была весьма далеко. Поэтому относился к ней весьма отстраненно. Есть где-то там эта война, но его она не касается никаким боком. Хотя, кое-какие сведения доходили и до него. Погибло несколько знакомых ребят с морской пехоты Тихоокеанского флота. Да и действия полка морской пехоты Тихоокеанского флота каждый день там показывали по телевизору.

– А что, что война? Я ж к ней никакого отношения не имею. Прилетел сюда из Владивостока. А теперь вот собираюсь в свою станицу Охотскую к родителям и вам дорогу не переходил.

– Это как сказать! – ответил бравый казачок, по-прежнему помахивая нагайкой, – вид твой мне не по нраву. На чеченского боевика больно смахиваешь. Шо в сумке твоей? Кажи нам сей момент!

– А может, показать, что у меня в штанах? – разозлился Кузьма, – так дело не пойдет, сержант! Ордер на обыск у тебя есть? Я офицер и ты меня досматривать по закону не имеешь права, даже в военное время. Давай, вызывай вашего офицера, с ним и буду разговоры разговаривать.

– Если будет надо, то посмотрим заодно что у тебя в штанах! – покраснел сержант, – заметная там, мабуть, есть отметина у всех мусульман. Проверим зараз, обрезанный ты, али нет!

Второй казак попытался сам взять сумку Кузьмы со скамейки.

– Нет, так тоже дело не пойдет! Прибери ручки-то! – разозлился Кузьма, вставая во весь свой рост и прикрывая собой сумку, выдергивая силой ручки из рук казака.

Милиционер испуганно выхватил из кобуры пистолет. Люди, шедшие по аллейкам скверика, шарахнулись на боковые аллейки. На улице кто-то остановился посмотреть на происходящее, широко раскрыв рты. На входе в сквер показались еще два казака в такой же форме, которые, посовещавшись немного, направились к месту возникающего конфликта.

«Вот и попался ни за что!» – подумал Кузьма, драться с казаками у него не было никакого желания, он взял сумку на плечо и добродушно предложил сержанту:

– Ладно, сержант, пошли в ваше Правление, так в Правление. Там покажу офицеру все документы, а если и надо, то и сумку. Не будем здесь людей пугать.

– Я не сержант, а урядник, а если ты сам станишник, как говоришь, то должон знать это! – обиделся тот, слегка толкнув Кузьму в сторону скамейки, видимо, желая, чтобы он сел, – теперь мы уже не могем тебя вести в атаманское правление. Там штаб, может, ты туда и пробираешься зачем-то? А вдруг ты террорист и у тебя здесь бомба и ты хочешь взорвать наше Правление? Показывай нам все здесь, шо у тебя там?

Сзади подошел старик в казачьей форме в черкеске с серебряными газырями и красном бешмете, гулявший по аллейке сквера и обративший, видимо, внимание на конфликт.

– Шо, хлопцы, диверсанта задержали, чи терориста? Хто будет этот человек и куда путь держит? – раздался его голос сзади, весьма озадачив Кузьму, увернувшегося от толчка казака.

Сержант, вернее урядник, откозырял старику и пожал плечами.

– Павло Митрич! Смотри, каков этот гусь заезжий? Не сказывает, откуда, не говорит, зачем приехал, документы и сумку не кажет. Грубит, да и только. Помят, небрит и с военной курткой.

Увидев седого деда, похожего на отца, да еще в казачьей форме, Кузьма сразу подобрел и протянул ему военный билет офицера запаса и пенсионное удостоверение, лежавшие у него во внутреннем кармане куртки.

– Капитан 3-го ранга запаса Тихоокеанского флота Гусаченко Кузьма Степанович. Отслужил службу – теперь следую домой в станицу Охотскую к родителям. Разгоняют флот и корабли продают теперь.

Старик внимательно посмотрел документы, пожевал губами и затем внимательно посмотрел в лицо Кузьме.

– Так ты флотский выходит? Степан Иванович Гусаченко тебе кем приходится?

– Отец он мой родной. Батя! В Охотской живет.

– Так мы с ним в одном полку служили в ту войну. Он в разведроте служил, храбрый был хлопец, не раз к фрицам в тыл ходил, нужных языков всегда приносил. Орденом Славы один из немногих в дивизии награжден и двумя медалями «За отвагу». Наш полк им всегда гордился. Он жив сейчас? Давно его не видал и не слыхал! На день победы не приезжал в прошлом годе?

– Он самый. В дивизии казачьей воевал. Орден Славы и две «отваги» имеет. Жив он, в станице Охотской живет, работает на железке. Вот к нему я и еду со службы! – хмуро ответил Кузьма.

– Свой это хлопец, братья казаки! Я сам с ним погутарю! – сказал старик, обращаясь к уряднику.

– Так а чого он нам документов не каже, Павло Митрич? Мы власть или нет? – возмущался черноусый урядник.

– Ты, наверное, Микола, его неуважительно спросил? Ведь говорил тебе ранее, относись к людям уважительно, и проблем будет меньше! – поучительным голосом сказал старый казак, – это сын уважаемого человека, мне известного, документы у него в порядке! – протянул он документы Кузьме, – ну, шо ты во всех людях видишь врагов казачества и России?

– В штабе нас есаул Востряченко ориентировал. Досматривать всех подозрительных, особенно в военной униформе. А он подозрительный, военная униформа! – показал на куртку Кузьмы, лежавшую на сумке, – небритый, помятый, сумка большая непонятно с чем. Так что вы, Павло Митрич, неправы – правильно мы его остановили! А он сопротивляется досмотру! У нас на Кубани состояние предвоенное. Теракты. Басаев. Сами понимаете, Чечня рядом. Вот вложили бы ему бы по первое число нагайками, тогда бы более уважительно разговаривал! – сказал он и со злостью махнул перед лицом Кузьмы нагайкой.

А этого делать было нельзя. Кузьма работал в таких ситуациях на автомате. Когда нагайка просвистела мимо его лица, в нем что-то изменилось. Одним ударом руки он выбил нагайку из рук говорившего, ногой подсек его, другой ногой в прыжке выбил пистолет из дрожащих рук низкорослого милиционера, попытавшего его направить в сторону Кузьмы. Третьего казака он играючи рукой сбил с ног на противоходе, когда тот пытался схватить его. Подбежавшие два казака приготовились броситься на Кузьму, но Павло Митрич остановил их энергичным жестом руки.

– Стоять, бисовы дити, на месте! Все! Хватит! – остановил он Кузьму, приготовившегося к отражению очередной атаки, – от имени атаманского правления приказываю! Стоп! Если кого еще нагайками поучить надо, так это мне, кажется, тебя, Павленко! – он обратился к черноусому уряднику, поднимавшемуся с земли, – чего под носом нагайкой размахиваешь? Вот и получил сполна. И ты стой, казак! – обратился он к Кузьме, – хватит, показал свое воинское умение! Хвалю – в батю весь! Ты часом, не в морском спецназе служил?

– Никак нет, на авианосце «Брест» командиром дивизиона ПВО! – ответил Кузьма и добродушно протянул руку казакам и милиционеру, – мир, ребята?

Те, встав на ноги и отряхнувшись от пыли, уважительно, но сердито поглядывали на Кузьму. Отряхивая пыль с шикарных черных с красной выпушкой штанов, чубатый и черноусый урядник, пожимая руку, представился:

– Микола Павленко! Здорово у тебя, каптри, это получилось! Каптри – это майор? Не успел даже подумать, как на земле очутился. Не мог бы ты нас поучить немного приемчикам? Показать только. Троих сразу положил. Карате?

– Кузьма Гусаченко! Не карате, а моя борьба, но там есть элементы карате! – пожал ему протянутую руку Кузьма. – Почему не показать? Приезжай в Охотскую – научу всему, что знаю.

– Слава Богу, помирились, а то устроили мамаево побоище посреди города, у памятника матушке Екатерине! Вон, людей всех распугали. Пойдем, дорогой наш земляк и товарищ Кузьма Гусаченко, к нам в Атаманское Правление, поговорить надо бы по одному важному делу, Никита Прокофьевич, наш атаман, будет рад с тобой познакомиться. Время есть?

– Время есть немного, – посмотрел Кузьма на свои «Командирские» часы. – А удобно будет? – спросил Кузьма, пряча свои документы во внутренний карман и поднимая на плечо с земли большую синюю сумку с камуфляжным бушлатом.

– Давно ты не был на Кубани, сынок, раз не слыхал о Никите Прокофьевиче. Никита Прокофьевич – батька наш, верховный атаман Всекубанского казачьего войска, казачий генерал считай. Один такой на всю Кубань. Величина самая наиглавнейшая. Без него наш уважаемый губернатор ни одного решения не принимает! – проговорил Павло Митрич. И они направились все вместе вдоль Суворовской улицы к атаманскому правлению. Рядом с Павло Митричем шел Кузьма. Немного позади шли казаки, и милиционер и оживленно обсуждали произошедшее.