Читать книгу Жернова. 1918-1953. Книга девятая. В шаге от пропасти - Виктор Мануйлов - Страница 24

В лобовое стекло постучали. Алексей Петрович вывалился из сна, как вываливаются из вдруг накренившейся телеги, испугался, открыл глаза и увидел близко от себя лицо Капустанникова, расплывшееся в широкой идиотской улыбке.

«Попался-таки», – подумал Алексей Петрович, впрочем, без огорчения, делая, однако, вид, что не узнал стучавшего, взглядом спрашивая, что тому нужно.

Сквозь стекло донеслось:

– Товарищ интендант третьего ранга! Алексей Петрович! Здравствуйте! Это я, Капустанников! Помните? Как я рад снова вас встретить!

Сидеть далее и делать вид неузнавания было глупо, и Алексей Петрович открыл дверь машины и выбрался наружу. Проснувшийся Чертков огляделся по сторонам, спросил:

– Что, уже ехать?

– Спите, Алексей, спите, – посоветовал Задонов с усмешкой. – Быстрее мост наладят.

А Капустанников уже стоял сбоку и держал руку, слегка согнутой в локте, для пожатия.

– Здравствуйте, товарищ Капустанников, – произнес Алексей Петрович, пожимая широкую ладонь капитана. – Какими судьбами?

– Военными, Алексей Петрович, военными! – еще шире осклабился Капустанников. И вдруг, вытянувшись и прижав руку к фуражке, выпалил: – Разрешите представиться, товарищ интендант третьего ранга? Старший политрук Капутанников! Собственный корреспондент газеты «Труд»! Следую в район Волоколамска по заданию редакции с целью написать очерк о танкистах!

«Стар-пол-кап, – отметил Алексей Петрович бросающееся в глаза ниспадающее звучание начальных слогов в звании и фамилии. – Впрочем, когда станет батальонным комиссаром…» А вслух произнес снисходительно:

– Вольно, политрук. Вольно. Я вам не генерал, чтобы передо мной тянуться. – И, еще раз оглядев Капустанникова с ног до головы, похвалил: – Что ж, видать, наша с вами учеба на военных курсах приносит свои горькие плоды.

– Почему же горькие? – с тревогой спросил Капустанников.

– Чтобы не объедались, – усмехнулся Алексей Петрович. – Кстати, я ослышался, или вы последовали моему совету?

– Последовал, товарищ майор. Взял псевдоним Капутанников. И совершенно случайно: в офицерском удостоверении, когда его выписывали, пропустили букву эс. Я и подумал: судьба! И даже паспорт поменял. Теперь это уже и не псевдоним, а моя фамилия. Всего одна буковка, зато без сипения…

– А как же жена, дети?

– Остались на старой.

– Ну что ж, вам виднее. Не знаете, надолго мы здесь застряли?

– Обещают через час закончить, – с готовностью доложил Капутанников. – Там старший лейтенант командует саперами, так я ему посулил, что напишу о нем и его саперах очерк, если они постараются сделать быстрее.

– И что, вправду напишите?

– Конечно! Печатное слово очень вдохновляет людей на героические подвиги. Я уже собрал материалы, осталось выяснить в политотделе, нет ли у них возражений против этой кандидатуры, – сообщил Капутанников с видом ученика, хорошо выучившего урок.

– Времени вы даром не теряете. Похвально, – покивал головой Алексей Петрович. – Что же, и на самом деле стали быстрее работать?

– Еще как! Старлей сразу же засуетился, накричал на своих солдат, и они зашевелились. Во всяком случае, тюкать топорами стали чаще. – И уверенно заключил: – Каждому хочется, чтобы его отметили, выделили из массы других. Тем более в центральной газете. – И без всякого перехода: – Вы обедали, товарищ Задонов?

– Нет, еще не успел.

– Так, может, присоединитесь к нам? – согнул Капутанников свою сутулую фигуру в почтительную позу, сбоку заглядывая в глаза Задонову.

– С удовольствием, – ответил Алексей Петрович и спросил: – А к вам – это с кем?

– Мой фотокор политрук Кобылин и собкор фронтовой газеты «За родину» политрук Майкин.

Алексей Петрович отметил, что за два года, что он не видел Капустанникова с буковкой эс или без оной, тот сильно изменился: повзрослел, в манере вести себя появилась уверенность и даже нагловатость, робкая и несколько заискивающая улыбка сменилась снисходительной усмешкой, голос окреп и принял командный оттенок.

«Видать, с пользой провел эти годы, – подумал о своем коллеге Алексей Петрович без одобрения и тут же удивился этому своему неодобрению и по привычке отчитал самого себя: – Робкий – не нравится, наивный – тоже, стал человек уверенным в себе – и это не то. А что же то? Ты тоже вот изменился, и не во всем в лучшую сторону. Разве что похудел и растерял былой писательский лоск. А в остальном… Может, поэтому такие изменения не нравятся тебе и в других? Или в этих изменениях есть что-то не русское? Что-то противное твоей душе? Очень может быть. – И решил: – Надо будет при случае разобраться».

У Капутанникова была камуфлированная «эмка» с высоким кузовом. Внутри соорудили что-то вроде столика, четыре человека расселись вокруг. Алексея Петровича посадили на заднее сидение, рядом Капутанников, так что столик лежал у них на коленях, фотокор и собкор тянулись к столику со своих передних сидений через узкий промежуток между спинками.

Еда на столике обычная, фронтовая: тушенка, рыбные консервы, колбаса, яйца, хлеб, квашеная капуста, лук. Ну и, разумеется, водка – как же без нее?

Выпили за встречу, за знакомство, за то, чтобы доехать, куда надо, взять, что надо, и вернуться живыми и здоровыми. Затем пошли разговоры о том, кто где был, что видел, и как бы поступил в том или ином случае, окажись он на месте командования ротой, полком, дивизией и даже фронтом. Выходило, что и немцев так далеко не пустили бы, и в окружение не попадали бы, и воевали бы уже на чужой территории.

Алексей Петрович был постарше любого из сотрапезников, более опытен, поэтому предпочитал помалкивать да поддакивать. Ему слишком хорошо были знакомы такие разговоры среди людей, которые передовую видят со стороны или наскоками, представляя себя Суворовыми и Кутузовыми, но никак не Ивановыми-Петровыми-Сидоровыми, то есть теми, кто либо сам драпал от немцев, либо позволял драпать другим, и, в то же время, дрался с ними насмерть, командуя людьми в силу своего разумения, опыта и знаний.

– Слыхали? – стараясь перекричать всех, ввинчивался в тесное и плотное от разноголосицы пространство голос Майкина. – Слыхали, что у нас теперь новый командующий фронтом? Не слыхали? Да как же так? Ездит по передовой, все вынюхивает, всех распекает, кого под трибунал, кого сразу к стенке. Тыловиков терпеть не может даже на нюх. Зверь-мужик!

– Да не тяни душу, Борька, – повысил голос Капутанников. – Чего тянешь кота за хвост? Говори, кто.

– Генерал армии Жуков, вот кто! – выпалил, вдоволь насладившись нетерпением коллег, Майкин.

– Так он же вроде бы Резервным фронтом командует? Вместо Буденного…

– Нет уже Резервного. Есть один Западный.

– А генерала Конева куда же? – удивился Капутанников.

– Говорят, под трибунал. Приехала комиссия во главе с Молотовым и Мехлисом, наводит здесь шороху. Конев, поговаривают, будто бы специально все силы фронта стянул в центре, позволил немцам окружить их западнее Вязьмы. Сами понимаете, чем это грозит Москве. Жукова товарищ Сталин специально вызвал из Ленинграда. Говорят, Жуков отдал под трибунал почти все командование Ленинградского фронта, которое решило город сдать немцам, корабли взорвать и перегородить ими Неву, чтобы она затопила Ленинград. Еще говорят, что он привез своих и поставил их командовать, что Ворошилова товарищ Сталин вызвал в Москву и назначил директором продмага. – Майкин сунул в рот щепоть капусты, обвел всех плутоватыми глазами, произнес, понизив голос: – Только это между нами. Сам случайно узнал от одного штабного. Он, кстати, сказал, что Жуков велел сформировать отдельные роты из тыловиков, в том числе из штабных, и бросить их навстречу немцам: не умеете командовать, идите сами и воюйте. Так-то вот, коллеги.

– Болтовня, – отрезал Капутанников, у которого с юмором было весьма туговато. – Жуков, как всем известно, был начальником Генштаба, он не может отдать такой приказ, потому что знает: хорошего штабного офицера можно сделать не менее чем за пять лет практической работы, а без штабов воевать нельзя. Кстати, я слышал, что Ворошилов приехал вместе с Молотовым в качестве члена комиссии гэкао. И никаким универмагом не руководил.

– За что купил, за то и продаю, – не смутился Майкин, вылавливая в банке перочинным ножом ломтик селедки.

Алексей Петрович решил разрядить обстановку:

– Мифология – это как раз то, на чем держится популярность или, наоборот, непопулярность военачальника. Она всегда склонна к преувеличению одного и принижению другого. Так что не стоит удивляться, если завтра станут говорить, что Жуков самолично водит в атаку полки или даже батальоны. Хотя, насколько мне известно, он не из тех, кто склонен на такие поступки ради популярности или достижения местного успеха.

И все согласились с Задоновым.

Сыто отдуваясь, выбрались из машины покурить. Капутанников как-то незаметно оттер Алексея Петровича от остальных, и они теперь стояли в стороне и смотрели, как саперы, кряхтя и матерясь, укладывают бревна под настил моста.

– Скоро закончат, – произнес Капутанников таким тоном, будто именно от него зависят ремонтные работы. И тут же, без всякого перехода, спросил: – А вы, Алексей Петрович, не встречались с новым командующим фронтом?

– С Жуковым? Нет, не доводилось.

– А с Тимошенко?

– Два раза.

– А с Павловым?

– С Павловым тоже не довелось.

– А я с Жуковым встречался в Кишиневе. Еще в сороковом. Он там командовал армией вторжения, которая вытеснила из Бесарабии и Северной Буковины румынские войска. А с Павловым встречался в Борисове. В июле сорок первого. Очень, знаете ли, неблагоприятное впечатление произвел он на меня.

– Почему же?

– Неврастеник, знаете ли. Командующий фронтом должен быть не таким. Вот Конев – совсем другое дело! У него чувствуется хватка настоящего полководца. – И сообщил, понизив голос: – Только ему не дают развернуться.

– Если другое дело, тогда почему вместо него поставили Жукова? – спросил Алексей Петрович, проигнорировав последнюю фразу, которая показалась ему если не провокационной, то весьма неосторожной.

Капутанников пожал плечами, произнес со значением:

– Сверху виднее.

Алексей Петрович давно уже заметил, что люди, попав на фронт, становятся раскованнее, откровеннее и даже легкомысленнее в своих суждениях. Ни Майкин, ни Капутанников, случись их встреча где-нибудь вдали от фронта, не позволили бы себе так вольно судить о большом начальстве, тем более пересказывать нелепые слухи. А тут, где смерть подстерегает человека на каждом шагу, страх перед властью будто бы притупляется, развязывая языки даже самых робких. Но где гарантия, что кто-то из них – тот же Капутанников – не пойдет в особый отдел и не перескажет разговор, сопроводив его своими домыслами? Такой гарантии нет, и не ему, Задонову, пережившему смерть брата, пытать свою судьбу.

А еще Алексея Петровича во все время этого разговора не покидало ощущение, что Капутанников не зря увел его в сторону от остальных, что ему что-то нужно. К тому же подмывало спросить, чем закончилось дело о заговорщиках, выявленных тогда еще Капустанниковым на курсах «Выстрел». Однако повода не находилось, и он спросил о другом:

– Как ваш роман о сапожниках?

– Так и не написал, – оживился Капутанников. – После курсов меня послали в командировку на Север, вернулся из командировки, призвали в армию, отправили в Одесский военный округ.

– А чем закончилась та история… помните? – не удержался Алексей Петрович.

– А-аа, это… Честно говоря, не знаю, – замялся Капутанников. – Да и, как я уже говорил, то в командировку, то в армию… Не до того было.

Алексей Петрович покивал головой и повернулся спиной к ветру, прикуривая очередную папиросу. Ему вдруг стало до того скучно, что захотелось зевнуть во все челюсти, до хруста в скулах и звона в ушах. И тут он услыхал за своей спиной торопливый шепот Капутанникова:

– У меня к вам, Алексей Петрович, большая просьба… Только вы не поворачивайтесь! – умоляюще произнес он, предупреждая любое движение Задонова. – И, пожалуйста, не отказывайте мне.

– Так в чем дело, Степан Георгиевич?

– Дело в том, что этот Майкин… он повсюду таскается за мной. Буквально повсюду! Один раз попросился подвезти, и с тех пор… Меня уже от него тошнит. Честное слово! И потом… он все время на что-то намекает. Может, на ту историю, о которой вы спросили. Не знаю. Но мне кажется… Да что там кажется! Я уверен, что он меня постоянно провоцирует, что его специально подсадили ко мне. Я с ним все время на нервах. Уж я и так, и этак, все впустую. Уж я его и гнал, и унижал, и все такое, а он… а с него как с гуся вода. Прямо и не знаю, что делать. И потом, он ворует у меня темы. Вот и сейчас: я еду к танкистам, и он увязался за мной. И будет тоже писать о танкистах же. И тиснет в своей газетенке. А я пока напишу, пока отошлю, пока в «Труде» напечатают…

– Чем же я-то могу быть вам полезен? – занервничал Алексей Петрович, чувствуя, что сбываются его опасения при виде Капутанникова.

– О, вы все можете! Вам только стоит сказать Мехлису… товарищу Мехлису то есть, и он вас послушает. К тому же, я не обязан всюду таскать этого Майкина за собой.

– Так и пошлите его на все тридцать три буквы русского алфавита!

– Посылал. Без толку. Пробовал уезжать среди ночи – никак! Он будто и не спит, караулит. Или у него сговор с моим шофером. Я с этим Майкиным скоро завою.

Алексею Петровичу тошно было это слышать, но отказать Капутанникову он тоже не мог по своей всегдашней деликатности и нерешительности, особенно если его так униженно и так страстно просят. И он решил пообещать, лишь бы отделаться, а там как-нибудь само образуется:

– Хорошо, при случае я скажу начальнику политуправления фронта. Но и вы проявите изобретательность сами. Не может быть, чтобы все так выглядело безнадежно, как вы мне обрисовали.

– Именно! Именно безнадежно! – воскликнул Капутанников, нервно чиркая спичками о коробок.

– Пойдемте, мост, кажется, уже починили, – прервал этот тягостный разговор Алексей Петрович и направился к своей машине.

Мост, действительно, починили. Вставший на мосту регулировщик пропускал машины с ранеными, ехавшие в тыл, за ними все остальные с той стороны, и только затем стал пропускать те машины, что ехали в сторону фронта.

– Не напишет старший политрук о саперах, – уверенно сделал вывод из этого обстоятельства Чертков. – Вот если бы его машину пустили первой, тогда другое дело.

Алексей Петрович встал на сторону Капутанникова:

– Именно поэтому и напишет. Этот штрих очень даже не лишний в портрете старшего лейтенанта. Если бы все так же ревностно выполняли инструкции, порядку было бы значительно больше.