Читать книгу Каменный престол. Всеслав Чародей – 4 - Виктор Некрас - Страница 13

Богуша разбудил дробный конский топот. Он быстро сел, сразу же хватаясь за топорик у пояса (меча ему, как отроку, пока что не полагалось). Навязанные на краю поляны степные кони, взятые у черниговцев, храпели, приплясывая у кустов.

Туман ещё не рассеялся и там, за туманом, за лесом, ржали и топотали кони – с полсотни, не менее.

Богуш подхватил с земли расстеленный плащ толстого сукна – стёганую броню он не снял даже на ночь. Сборы заняли всего несколько мгновений, и отрок метнулся к привязанным коням, на бегу застёгивая пояс. Гнедой шарахнулся, оборвал привязку и с ржанием ударился в бег, – подальше от чужого неласкового человека, – мгновенно пропав за туманом. Вороной не испугался. Богуш повозился несколько мгновений, затягивая подпругу, и вскочил в седло.

С поляны надо было немедленно бежать. Хотя бы из простой осторожности.

Ветки деревьев мокро и хлёстко ударили по лицу. Конь было захрапел и упёрся, и тогда Богуш взбешённо и от души вытянул его плетью по рёбрам:

– А, короста степная, двенадцать упырей!

Конь рванул с места прыжком и вломился в кусты, а из них – в лес. Богуш мгновенно понял, что опытному человеку его след, проломленный в чапыжнике, будет виден издалека, но оставалось надеяться на туман. Между деревьев варяжко спешился и перехватил конский храп, сжимая ноздри пальцами. Злой степняк всхрапывал, так и норовя укусить и заржать, но пальцы мальчишки держали крепко.

А по поляне уже плыли призраками всадники. Над туманной пеленой виделись только конские головы да тулова всадников, полусогнутые, с оттопыренными локтями, шеломы с чупрунами из конских хвостов на темени.

Половцы.

А кто ж ещё, ехидно спросил кто-то внутри Богуша, уж не угров ли ты здесь хотел увидеть? Вестимо, половцы.

Глухо провыл рог. Незнакомо и глухо. Не половецкий.

Загрохотали копыта. Тишина погибла. Туман заколыхался, ощутимо заходил волнами. От леса хлынули всадники. Другие. Метнулись цветные еловцы.

Русь!

Их было не больше полусотни, как и половцев. Зазвенело оружие, взоржали кони. Два загона схлестнулись на поляне, менее, чем в четверти перестрела от Богуша.

И он всю ночь проспал у этой черниговской руси под носом?! Не заметив? Варяжко от позора готов был провалиться под землю. Утешало только то, что и они, похоже, его не заметили, иначе вряд ли он бы встретил рассвет на воле. А то и вообще вряд ли встретил бы. Русь с лазутчиками не церемонится. А то, что они приняли бы его за лазутчика, сомневаться не стоило.

Гонец, конечно.

От остановленного русичами у Жиздры передового отряда вятичей к основным силам князя Ходимира – за подмогой. Брянский наместник оказался внезапно силён, и, отправляя Богуша к Ходимиру, воевода Рах только качал головой в сомнениях – одолеет ли того наместника и вся сила вятицкой земли с варягами вкупе.

Но это было не его, Богуша, дело. Его дело было – донести до Ходимира эту весть.

Звон оружия охватил всю поляну и лес, поднял в воздух птиц, которые с пронзительным гомоном взвились вверх и принялись кружиться неумолчной стаей. Тут бы и улепётывать отроку Богушу по прозвищу Варяжко, но он, словно прикованный какой-то страшной, неумолимой силой остался на месте, словно стремясь досмотреть бой до конца.

Половцы, между тем, одолевали. Их было чуть больше, и, невзирая на то, что русь опередила их во времени и взяла врасплох, нынче половцы побеждали. Сила ломила силу.

Богуш не вмешался. Да и за кого ему вмешиваться? Русь – вороги, против них они бились совсем недавно, бились и вятичи, и варяги, за них встревать вовсе даже не след. Половцы вроде как и друзья, но за них встревать почему-то не хотелось. Да и никто не станет сейчас, в этой кровавой буче, разбирать, кто он таков, друг или враг, тем более, что по оружию и доспехам он гораздо больше похож на русина, чем на половца.

Сжав зубы, варяжко смотрел, как половцы теснят к лесу и рубят русь, как русский гридень поймал стрелу ноздрями и рухнул с коня, заливая круп кровью, как вязали арканами полон, как последний русин пытался бежать, и его догнала сулица… Смотрел и только сильнее сжимал пальцами ноздри всхрапывающего коня.

Победителей осталось в живых немало, – десятка четыре. Собрались в кучку, быстро подобрали своих побитых, развернулись и двинулись обратно, сбивая с травы густую росу. Туман уже окончательно рассеялся, и Богуш ясно видел теперь их всех – от чупрунов на шеломах до конских бабок.

Он слышал даже их голоса, вот только разобрать, о чём они говорят, не мог. Это вятичи, пожалуй, смогли бы, да и русь вот эта, половцами побитая, тоже – они на самой меже степной живут, а ему, варяжко, это бормотание вовсе не понятно.

И тут старшой ближней стайки половцев вдруг остановил коня, неотрывно глядя в сторону Богуша, словно что-то разглядывая. Самого отрока он видеть не мог за густым чапыжником, но вот пролом в кустах…

Рука Богуша, устав, соскользнула с конского храпа, и вороной, получив волю, заржал. И тут же схлопотал кулаком по морде, но поздно! Взвился на дыбы!

В гуще половецкого загона гортанно заорали, заворачивая коней. Богуш вскочил в седло, краем глаза успев увидеть, как мчатся в чапыжник, обнажая мечи, ближние половецкие вои, а за спиной у них, сшибая верхушки трав, слитно течёт остальная половецкая лава.

Варяжко стремглав вылетел из кустов, держа к дальнему леску, что хвойными лапами корячился по краю оврага. На ровном месте, на поляне варягу даже верхом от половцев не уйти. Может, хоть там…

Змеями свистнули первые стрелы, – половцы били в него на скаку, приподнимаясь в седлах.

Мимо. Мимо.

Пока мимо.

Вот и опушка.

Словно чёрная птица мелькнула у самого лица Богуша и впилась в шею коня. Стрела! Вороной враз как-то осел вниз, споткнулся и повалился набок, одновременно припадая головой к траве, словно устал и собрался поесть. Попали-таки!

Отрок выдернул ноги из стремян, грохнулся оземь, преодолел мгновенные боль и замешательство, вскочил на ноги и бросился бежать, слыша сзади визг половцев. Плохо дело, – мельком подумал он на бегу. – Только бы до леска не догнали, а там – пешком половчин не ходок, а в лесу – тем паче.

Богуш вломился в пихтач, как кабан. Сзади запоздало взвизгнули стрелы, всхрапнули вздыбленные у опушки кони. Что-то визгливо заорал половецкий старшой.

Варяжко на бегу вырвал лук, наложил стрелу, приостановился и в полобороте, почти не целясь, выстрелил назад. Рука половчина остановилась на полувзмахе, удар стрелы отбросил его назад, с маху приложив кованым затылком шелома о конский круп. Конь шарахнулся.

Отрок торжествующе захохотал и, взмахнув руками, сиганул в овраг, очертя голову.

Пока они спешиваются, да с раненым (а то и убитым, чем упыри не шутят, пока боги дремлют) старшим возятся, он не меньше версты отмахать успеет. А половцы за ним в овраг не полезут.

Ушёл!

Сквозь живые запахи леса ощутимо потянуло знакомым уже до тошнотной жути запахом – гарью. Богуш невольно остановился. Что-то нехорошо горело. Слишком знакомо и привычно.

Постояв несколько мгновений, варяжко сплюнул и процедил сквозь зубы своё любимое:

– Вот двенадцать упырей! – и зашагал дальше, уже без опаски, пинками отшвыривая с дороги сухие ветки.

Тропинка вывела его к поросшей густым чапыжником опушке. Богуш остановился у небольшой берёзы, предусмотрительно оставив между собой и лугом куст. Огляделся.

На лугу горела вёска. Большая, дворов в десять. Весёлым трескучим жёлто-зелёным пламенем полыхали избы, клети и стаи, клубами валил чёрный дым от больших скирд хлеба, не обмолоченных в прошлом году. Ярко горели копны сена. Над камышовыми кровлями стоял многоголосый вой баб и ребятишек, мешался с задавленным матом мужиков и бешеным рёвом гибнущей в огне скотины.

А опричь вёски с весёлым гиком гарцевали два десятка половцев. Ловили осилами бегущую в ужасе от огня скотину и вперемешку с ней, не разбирая – весян.

Богуш замер, вцепившись в сухую ветку обеими руками. До боли закусил губу.

Треснув, сломалась ветка. Треск этот прозвучал неслышно в неумолчном вое, стоявшем на поляне, но отрока отрезвил. Варяжко медленно потянул из-за спины лук, наложил стрелу. Вскинул на уровень глаз, ловя на наконечник срезня цель.

Поджарый высокий половчин на гнедом арабчаке гнался за расхристанным мужиком, что улепётывал к лесу со всех босых ног и что-то неразборчиво орал во всё горло.

Срезень коснулся шеи степняка.

Мужик споткнулся и, захлебнувшись криком, растянулся на земле.

Половчин вздыбил коня, замахнувшись коротким тонким копьём.

Богуш спустил тетиву, стрела рванулась, время остановилось…

Широкий срезень на полусаженном древке пробил сплетение веток, отбросил солнечный зайчик с заточенной грани наконечника и медленно пошёл к цели, с усилием разрывая воздух.

И тут же опять всё пришло в движение. Взвизгнув, стрела гадюкой метнулась к цели. Половчин ударил копьём и тут же повалился с коня, – из разорванной срезнем груди волной хлестала дымящаяся алая кровь.

Опоздал, двенадцать упырей!

По полю прокатился бешеный горловой вопль.

Богуш повернулся и бросился в лес. А сзади, рушась в лес с поля, рвали листву и ломали ветки стрелы – оба половецких десятка подскакали к опушке и швыряли стрелы в лес, как в воду, не жалея. Но сунуться в чащу за ним не рисковали. Богуш, отбежав на половину перестрела, скрылся за выворотнем и остановился.

Сердце бешено колотилось в горле, глаза едуче щипал липкий пот. Бег по лесу дался недёшево.

Он даже не опасался, что его заденут, – степняк не умеет стрелять в лесу. Ветка отклонит стрелу, стрела ударит в ствол дерева, глаз, привычный к степному простору, обманется.

Хоть чем-то, но он помог. Весяне получили время, пусть хоть несколько мгновений, пока половцы гоняются за ним.

Отрок сплюнул горькую и тягучую слюну, локтями и лопатками оттолкнулся от корней дерева, брезгливо глянул в сторону опушки и пошёл в глубину леса.

Он прошёл всего пять вёрст, когда его настигла очередная встреча. На сей раз он мало не налетел на половцев. Остановился, только заслышав многоголосый гул и ржание коней.

Вовремя.

Через лес проходила широкая просека, видно проложенная совсем недавно. Навстречь Богушу по просеке половцы гнали полон. Отрок смотрел широко раскрытыми глазами. Смотрел и запоминал.

Русичи и севера́ были навязаны за руки на аркан по десятку. Оборванные, запылённые и понурые, он медленно брели, глядя под ноги и всё равно спотыкаясь. Богуш откуда-то знал: сейчас для них важнее всего – не упасть. Упавшему перережут глотку и бросят. Это не жестокость, это обычный здравый смысл. Если пленник не может идти, это задержит всех. А бросить просто так – неразумно, всё равно, что подарить свою добычу другому. Да и остальные так-то, глядя на брошенного, начнут нарочно спотыкаться. А так, – и добыча не подарена, и остальные – в страхе.

Руси было не менее полутысячи. Вдоль опушек же, по краям полона гарцевали под сотню половцев.

Тут Богуш едва сдержался, чтобы опять не влезть.

Не встрял. Умнее стал. Жизнь научила. Вернее, смерть. Чужая и многократная.

Куда там одному супротив сотни. Не успеешь и двоих свалить, – стопчут и дальше поскачут – кумыс пить.

Выждав, пока половцы и полон не прошли мимо, варяжко двинулся дальше. Куда идёт, он не ведал и сам.

Авось да и найдёт своих.