Читать книгу Каменный престол. Всеслав Чародей – 4 - Виктор Некрас - Страница 6

Осень наступила стремительно. Ещё несколько дней назад солнце грело совсем по-летнему, как иной раз даже и летом, в червень, не греет в кривской земле. А потом как-то неожиданно похолодало, зарядили дожди, леса за несколько дней окрасились в разноцветное убранство – багрец, золото и зелень.

Над Полоцком, над Двиной, над опустелыми полями висела серая пелена осенних туч, из которых то и дело принимался моросить занудный мелкий дождь. Он монотонно стучал по кровле княжьего терема, гонт потемнел и из серо-серебристого стал почти чёрным.

На столе в княжьей гриднице дымились чаши с горячим сбитнем, в поливных сулеях томились квас и пиво, шипя мелкими пузырьками, в липовом жбане соблазнительно отсвечивал хмельной вареный мёд, жареное мясо тура приманивало румяным краем, серо-чёрный хлеб ломтями громоздился в плетёной из рогоза чаше, в другой – горкой высились свежие яблоки, в липовой чаше оплывали в тёмно-жёлтом меду наломанные соты.

В горнице было полутемно (много ль света пройдёт в волоковые окошки?) и тихо, только со двора доносился гомон дружины, тоже, впрочем, не очень громкий.

Всеслав в очередной раз вскинул глаза, мельком глянув на сидящего напротив человека – прямо и пристально старался не смотреть вежества ради.

Напротив сидел высокий середович, в крашеной хвощом рубахе. Заброшенный за ухо чёрный, хоть и битый сединой чупрун чуть качался над бритой головой. Из-за края стола выглядывал черен меча с серебряным яблоком – садясь за княжий стол гость, из вежества же снял меч, но поставил около себя, прислонив к столу. Всеслав его не осуждал – подобное ещё было в обычае, и оскорблением не было. Да и понимал гостя Всеслав, зная, через что тот прошёл – с чего бы ему вдруг так безоговорочно верить хозяину?

Гость резал мясо крупными кусками, жевал, запивая квасом – к хмельному так и не прикоснулся то ли из осторожности, то ли ещё по какой причине. Сам Всеслав уже насытился и только всё из того же вежества, чтоб не остудить гостя, шевелил ложкой в миске с ухой.

Князь покосился налево, на жену. Чуть улыбнулся в ответ на её весёлый взгляд. Бранемире было ещё не в привычку принимать таких гостей, она была хозяйкой в княжьем терему всего несколько месяцев, меж ними ещё и первый любовный пыл не прошёл. И частенько даже и на людях они вот так косились друг на друга, вспыхивая румянцем. Вот и сейчас – на щеках Бранемиры появились едва заметные красные пятна, и Всеслав поспешно отворотился, чтобы они не переросли в сплошной румянец.

Покосился вправо. Пестун Брень, ныне, когда Всеслав вошёл в совершенные лета и не нуждался в постоянной опеке, возглавлявший княжью дружину, задумчиво резал на небольшие куски яблоко и бросал их по одному в рот. Жевал, искоса поглядывая то на князя, то на гостя. Миска с ухой перед ним давно была пуста.

Не возревновал бы ныне пестун своего воспитанника к новонаходному, – мельком пронеслась глупая мысль. С чего бы Бреню ревновать-то? Он при князе, он старшой дружины. Кто, опричь князя, выше него в Полоцке? Разве что воевода Бронибор, так тот не княж человек, а вечевой боярин.

Наконец гость отодвинул миску, ещё дожёвывая мясо, допил из точёной каповой чаши квас, поставил её на скатерть и отложил нож. И князь почти тут же отложил ложку.

Гость звался Воронец, сын Борислава.

Потомок лютицской знати, ратарей, служителей Радогостя-Радигаста, он служил и у ляхского короля Мешко, и вместе с ним ходил воевать саксов и императора Конрада. Про Мешко давно ходили слухи как про скрытого язычника, а после того, как он вместе с лютичами-язычниками сражался с империей – и вовсе. То, что раньше император Генрих Святой вместе с теми же язычниками-лютичами воевал против отца Мешко, Болеслава Храброго, христиан как-то не смущало.

Впрочем, судя по словам Воронца, изрядная доля правды в этих слухах всё-таки была.

– Когда наши князья заключили ряд с Мешко, меня с дружиной и отправили к нему служить, – говорил Воронец, умно поглядывая на Всеслава.

– В заложники, что ли? – не понял Всеслав.

Воронец помялся, покачал головой.

– Отчасти, – сказал он, наконец. – Мешко не мог доверять нам полностью – мы с ляхами давно были врагами. И ходили зорить земли Пястов. Особенно после того как дед Мешки, тоже Мешко, крестился, а мы наоборот, от Белого Бога отверглись. А при отце его, Болеславе – вместе с саксами на Пястов ходили. Осторожность тут была нужна и все это понимали. И сам Мешко тоже дал нам заложников.

– Но – отчасти? – переспросил Всеслав.

Лютич снова глянул на князя – умен, хоть и совсем мальчишка ещё!

– Мы не просто заложниками были. Служили королю. Мне всё равно не было доли в родовой земле, я побочный сын.

Всеслав понимающе кивнул.

– Мешко, конечно, не думал, чтобы полностью отвергнуться от Христа, – задумчиво продолжал Воронец. – А может и думал, да медлил.

Негромко хмыкнул, но смолчал воевода Брень. Князь весело глянул в его сторону, помня слова пестуна о полумерах, сказанные пестуном десять лет назад, но тоже смолчал. А Воронец, казалось, и внимания не обратил.

А после гибели Мешко началась котора, старший сын Мешко, Болеслав, погиб почти сразу вслед за отцом, королева Рыкса Лотарингская бежала к немцам вместе со вторым сыном, Казимиром. Началась война мало не всех против всех, чашник Моислав бежал в Мазовию, язычники-мазовшане стекались к нему тысячами.

– А ты? – спросил Брень, видя, что Воронец молчит, задумавшись.

– А что – я? – вздрогнул, словно очнувшись, лютич. – Я не лях, я – лютич, мне власти так и так в их королевстве не было. И любому пану я – докука, а то и помеха. Не стало короля – не стало и меня.

Он криво улыбнулся.

– А тут как раз кметы восстали против христианства. Я к ним и примкнул. Самое место мне и было средь них.

Всеслав опять молча кивнул. Про это восстание, Гнев Богов, он слышал, хоть и мал тогда ещё был. Слышал рассказы о разграбленных и разрушенных костёлах, о размётанном по камню соборе во Вроцлаве, о кровавых жертвах богам от восставших, о помощи лютичей и Моислава. И о вторжении короля чехов Бржетислава.

– Бржетиславли полки нас и раздавили, – негромко рассказывал Воронец. – Те, кто уцелел, бежали к мазовшанам, к Моиславу. И я тоже. А только что с того? Моислав не захотел по всему королевству власть древних богов восстановить. А может, и хотел, да ему мазовецкая знать помешала. Им-то что до королевства всего?

Всеслав вновь покосился в сторону пестуна Бреня и поймал его многозначительный взгляд – помни, княже, что я тебе говорил. Воля земли порой значительнее воли князя.

– И что потом? – теперь уже спросил сам князь.

– А что потом, – горько пожал плечами Воронец. – Потом пришёл Казимир с немцами и киевскими полками. Сначала чехов разбил, потом и нас. Потому я и здесь, в Полоцке. Прими на службу, Всеславе Брячиславич.

Всеслав ощутил новый, ещё более значительный взгляд Бреня (и сугубо помни, княже, что я тебе говорил: «Удовлетворившийся малым – погибнет!»).

Но не выказал вида, что заметил что-то, тем паче, для того было не время и не место.

Воронец отбил щитом удар полянского копья, с хохотом развалил мечом на-полы оказавшегося вблизи куявича. Душу затопляло веселье, боевой восторг, тело казалось лёгким, вот-вот подымется над землёй. Он мог всё – мог успеть срубить наконечник копья, протянувшегося к скачущему рядом Лютевиту, мог успеть поворотиться и на скаку подмигнуть бледному как полотно, Вышко, мог успеть коротким движением головы уклониться от жадной до крови стрелы, с визгом нашедшей поживу в ком-то позади.

Куявские пешцы пятились, из последних сил сдерживаясь чтобы не ударить в бег. Мазовецкая конница ударила вовремя – поляне и куявичи завязли в пешей рати Моислава как топор в суковатом сыром полене. Победа была – вот она, только руку протяни и сорви, словно спелое яблоко с ветки.

Конь под Воронцом споткнулся и повалился наземь, лютич едва успел выдернуть ноги из стремян и скатился с конской спины, словно на санках с горки. Мягко приземлился, отбил чей-то мелькнувший рядом с лицом меч. И почти тут же рядом возникли всадники. Свои, мазовшане (он уже привык звать их своими, за пятнадцать-то лет!).

Вышко остановился совсем рядом:

– Наставник, скорей! – протянул руку.

И почти тут же Воронец с ужасом заметил, как на груди зброеноши расцвёл кроваво-железный цветок – высунулся сквозь стегач4 бронебойный наконечник стрелы, кровь густо хлынула по льняному покрытию доспеха, потекла по луке. Мальчишка повалился, обмякшая рука выпустила поводья, и только взгляд, удивлённо-обиженный (как же так, ведь бой ещё не кончился, и я – я! – не победил, и даже не узнаю, кто победит!) – полоснул Воронца, словно плетью наотмашь.

В следующий миг от гибели лютича спас только внезапно оказавшийся рядом Лютевит. Стремительно метнулся меч в его руке, и куявский всадник рухнул под конские копыта с разорванной грудь, – ещё миг, и он срубил бы Воронцу голову.

– Не мешкай, Воронче! Мы уже почти победили!

Взгляд единственного глаза Лютевита из-под низкого шеломного наличья – страшен, кровав и дик.

– Ну же! – хрипит он.

Меж тем, бой уже отдалился, мазовецкие вои отделили и Воронца, и Лютевита от полян и куявичей.

Воронец бережно опустил на землю обмякшее и отяжелевшее тело Вышка. Кивнул пешцам – подберите, мол!

– Эх, – вздохнул над головой Лютевит, только сейчас заметив окровавленный стегач Вышка. – Что ж ты, хлопче…

Лютич на миг замер над телом Вышка, потом звучно ударил голоменем меча по выпуклой пластине в середине щита, приветствуя душу мальчишки. Прикрыл на миг глаза и ясно ощутил над собой её присутствие.

Иди, наставниче, – беззвучно шевельнулись призрачные губы зброеноши около самого уха Воронца. – Иди, побеждай!

Русичи вынырнули из-за ближнего леса внезапно.

Орущая конная лава рассыпалась по склону холма, и набирая ход, ринулась вниз, на растянувшееся и смешавшееся за время битвы войско Моислава.

Перестраиваться было поздно.

Бежать – тоже. Догонят и побьют.

Моислав закусил губу. Вот и закончилось его недолгое князеванье. Он вырвал меч из ножен и толкнул коня острогами – навстречь скачущим. Справа, что-то крича, мчался впереймы лютич Воронец – Моислав ещё успел уловить в его крике что-то вроде «Спасайся, княже!», но даже и на мгновение коня не задержал. Краем глаза он увидел, что Воронец поворачивает за ним следом – не спасти князя, так хоть погибнуть вместе с ним.

Дробный многосоткопытный топот нарастал, заполняя уши даже под бармицей, стремительно налетала русская конница. В голове скакал златошеломный под червлёным стягом – не из княжьего ли семейства? Сам-то великий князь Ярослав вряд ли, а вот из княжичей кто – Владимир, Изяслав или Святослав?

Додумывать было некогда.

Налетели. Схлестнулись.

Звон и лязг железа, конский храп и пронзительное ржание, крики и матерная брань разом заполнил всё опричь. Отбив несколько ударов, Моислав успел заметить стремительный размах русского оружия. Клинок рванул горло, и мазовецкий князь повалился с седла, успев гаснущим сознанием увидеть кованый медный трезубец на алом поле щита – знамено киевских князей.

Воронцу повезло. Его конь оступился, когда копейный рожон уже летел лютичу в голову, ноги не удержались в стременах (плохи конные вои из лютичей, больше навыкли с лодейного носа на берег прыгать) и Воронец грянулся оземь – замглило в глазах. Бой отдалился куда-то, словно за толстую полупрозрачную стенку, глухо доносились звуки, через его голову бесшумными громадными тенями переносились всадники.

Всё было кончено.

Потом, очнувшись, лютич долго шёл по мазовецким лесам, собирая воедино остатки разгромленного русичами, ляхами и чехами войска Моислава.

– Сколько с тобой людей? – спросил Всеслав у лютича.

– С полтысячи, княже, – торопливо ответил тот. – Ляхи, лютичи, мазовшане, поморяне, пруссы, ятвяги. Все с жёнами, детьми. Все тебе служить готовы. Тем паче, Ярославичи – твои враги. Глядишь, и посчитаемся и за Мазовию, и за Моислава рано или поздно.

Всеслав раздумывал всего несколько мгновений. Хотя и раздумывать было нечего, и решил он почти сразу. Князь быстро переглянулся с женой и пестуном. Бранемира потупила глаза – решай как знаешь, ты – князь! (весь рассказ Воронца она слушала молча) – но Всеслав знал, что она с ним согласна. Да и могла ли быть с ним сейчас не согласна волхвиня – принять в службу воина за веру. Брень-воевода только одобрительно кивнул – за десять лет навык понимать своего воспитанника без слов.

Полтысячи воев – это сила. С ней можно многое совершить. Правда и кормить теперь их ему, князю полоцкому придётся. И в городе где-то поселить – пять сотен воев с жёнами и детьми – это не меньше двух тысяч человек. А значит, без новых даней не обойтись – и быть в эту зиму, помимо полюдья, и походам новым – к дрягве и литве, к летьголе да ливам.

– Добро, Воронче, будь по-твоему, – кивнул, наконец, князь лютичу. – Людей твоих уже должны были разместить на ночлег в детинце, а назавтра порешим, где вас поселить. Людей на помощь дома рубить дам, да и твои должно не разучились ещё топор в руках держать. А то небось и забыли как оно – деревья-то рубить, головы ссекая полтора десятка лет?

Князь негромко рассмеялся, а вслед за ним, искренне, без малейшей тени угодничества или подобострастия, обычных где-нибудь в персидских, греческих или арабских землях, а никак не на Руси, расхохотались и Воронец с Бренем. И даже княгиня Бранемира Глебовна усмехнулась невесело.