Читать книгу Каменный престол. Всеслав Чародей – 4 - Виктор Некрас - Страница 4

Всеслав крался по лесу, осторожно раздвигая кусты, стараясь это сделать так, чтобы ветки колыхались как можно незаметнее. Хотя, сказать по правде, сделать это было чрезвычайно трудно.

Тропинку пересекла цепочка звериных следов – Всеслав остановился, опустился на колено, разглядывая след. Кабан прошёл совсем недавно – взрытая копытами прошлогодняя палая листва ещё не успела снова улечься так, как привыкла лежать за зиму, придавленная снегом. Сегодня утром, не ранее. Прошёл один, что для лета не удивительно – старые самцы частенько живут в одиночестве, к стаду присоединяясь только во время гона.

А здоров зверюга, – невольно подумал Всеслав, выпрямляясь и оглядываясь (чуть захолонуло на душе – а ну как зверюга-то где-нибудь неподалёку). Было тихо, и Всеслав всё так же крадучись двинулся дальше. Поохотиться на кабана было бы неплохо, но не сейчас. Сейчас ему надо было добраться через лес до летнего стана, на котором они с пестуном Бренем и его сыном Витко проводили уже третье лето. Добраться тайком, так чтобы ни Витко, ни Брень его не видели. А если уж увидят, так хоть не смогли бы попятнать тупыми стрелами без наконечников. Витко где-то неподалёку крадётся так же бесшумно, тоже прячась и от Всеслава, и от отца.

Всеслав мельком посочувствовал сыну Бреня, с которым они уже давно сдружились. Он-то, Всеслав, всё ж таки здешний, кривский, ему в лесах привычнее, а Витко до приезда в Полоцк и лесов-то толком не видал – в Чернигове да в Северской земле какие леса?

Княжич тут же усмехнулся собственным мыслям – дурь какая! Витко с Бренем с Чернигова уже два года как в Полоцк приехали, третье лето на лесном стану жить – какая ещё отвычка? Да и немало лесов в Северской земле, особенно с севера, от радимской межи – Брень рассказывал же. Достанет навыка и у Витко спрятаться, и уж тем паче у Бреня – выследить мальчишек. Он вой бывалый – семерым опыта хватит и ещё останется. Да и он, Всеслав, до того, как его на воспитание Бреню отдали – много ль в лесах бывал-то? На охоте с отцом несколько раз, когда за каждым его шагом ловчие да вои приглядывают.

Так и тут – Брень вроде и не жалея, наравне гоняет и его, и Витко, а только нет-нет, да и вспыхнет в его глазах тревога – не случилось бы с мальчишками чего. И тот, и другой – единственные сыновья в семье. Сначала Всеславу было это удивительно, что у гридня Бреня на четвёртом десятке лет всего один сын, но потом Витко в дружеском разговоре как-то поведал княжичу, что его старший брат, которого он почти и не видел никогда, погиб в дальнем походе в каких-то южных странах. Подробностей он, к стыду своему, не знал, и мальчишки взялись выспросить о том у пестуна.

Давно прошли те времена, когда сын князя воспитывался в лесном войском доме, наравне со всеми. Старики о них вздыхали (известно ведь – в прошлом и деревья были выше, и люди умнее, и пиво крепче, и кисель слаще), но переменить ничего не могли – время текло, мир менялся. Уже лет двести как в твёрдый обычай среди знати вошло отдавать мальчика на воспитание в приёмную семью менее знатного рода – вместе с русью пришло. И в том обычае тоже – немалая правда.

Воспитателю-пестуну – честь. И честь немалая – вырастить, к примеру, сына самого великого князя – как Асмунд вырастил Святослава. А хоть и не великого – тоже немала честь.

Родитель воспитанника будет уверен, что ребёнок вырастет не надменным неженкой.

Воспитаннику – постоянное внимание и учение, чего от знатного отца дождаться трудно, он всё время либо на войне и в походах, либо в полюдье, либо строжит прислугу.

К тому же воспитанник, опричь родных братьев и сестёр получит ещё и побратимов и друзей из числа детей воспитателя.

Впрочем, и этот обычай понемногу сходил на нет, и держался пока ещё только в княжьих семьях – ибо князь, как предстатель земли и народа перед богами обязан строже иных прочих держаться старых обычаев. Да и то – ещё сто лет тому на воспитание отдавали сразу же после подстяги, едва знатного мальчишку сажали в четыре года на коня и дарили ему меч. Сейчас возраст воспитанничества отодвинулся до семи лет – всё нежили под материнской юбкой, ворчали старики.

Всеславу нежности от материнской юбки не досталось – мать, менская княжна Путислава, умерла вскоре после его, Всеславлей, подстяги от неведомой болезни – угасла как лучина, в три дня, кашляя кровью и лихорадочно блестя серыми глазами на исхудавшем лице. Волхвы опасались того, что неведомая болезнь пойдёт по граду, а то и по всему княжеству, но боги оберегли – лихоманке словно достало княгини в жертву. Всеслав мать почти и не помнил – много ль кто из нас помнит то, что было с ним в три года? Помнил только ласковые руки да весёлый смех, прямой веснушчатый нос и золотистые завитки волос надо лбом, выбившиеся из-под повоя. Да ещё вой мамок и нянек на заднем дворе, когда мать выносили из дома в деревянной корсте.

С тех пор Всеслав жил при отцовском дворе под доглядом тех самых мамок и нянек, который известно каков. Без глазу остаться ему до семи лет не довелось, хоть и всякое бывало. А потом приехал Брень, который своим боевым прошлым так полюбился Брячиславу, что князь тут же решил поручить своего единственного сына пришлому гридню. Кривские гридни пообижались было, но скоро перестали – обиды их Брячислав во внимание не принял, а иного князя в кривской земле (да и по всей Руси) не было, который бы их принял с честью такой же, какая им была при Брячиславе – природном кривском государе от бабки Рогнеды и прадеда Рогволода.

Путь преградила неширокая речка. Всеслав нерешительно остановился на берегу, несколько мгновений разглядывал гладкую поверхность воды, медленно и уверенно катившейся на север, к Двине. Чем плохи лесные реки, так это тем, что в их черноватой, хоть и чистой, порой почти родниковой воде, не вдруг разглядишь дна, а и разглядишь, так глубину их без обмана определить – что локоть свой укусить, или ухо увидеть.

Ладно. Течение медленное, даже если и глубоко, то речка неширока – меньше пяти сажен.

Всеслав быстро сбросил одежду, оставшись только, повёл взглядом по сторонам.

Плохо голому.

Мало того, что себя неуверенно чувствуешь, как птенец без перьев, так ещё и тело твоё белеет так, что любой даже в лесу увидит за версту. Потом медлить не следовало.

Свёрнутую одежду Всеслав пытался пристроить в руке то так, то этак, но свёрток каждый раз разворачивался. Наконец, шёпотом выругав себя за недогадливость, он обмотал свёрток тонким кожаным гашником и решительно ступил в воду босой ногой.

Ой-ёй!

Вода оказалась не по-летнему холодной – видимо, где-то поблизости был родник, вода из которого шла прямо в речку – а нога разом погрузилась выше щиколотки в зыбкий тягучий ил. Только б под ногу сучок торчком не попался в иле-то, – мелькнула лихорадочная мысль. Уже на втором шаге он понял, что дно резко уходит вниз, в глубину, но отступать было поздно, и он, оттолкнувшись ногой от вязкого ила и вздынув в воде обширную тучу грязи, поплыл.

От холодной воды в первый миг захватило дух, но почти тут же прошло – привычное тело рассекало воду, и Всеслав, не успев даже испугаться, что в холодной воде сведёт ногу, оказался у другого берега. Дно здесь неожиданно оказалось твёрдым, почти каменистым. Всеслав выскочил на берег, поросший невысоким сосняком, потянул за узел, распуская завязку гашника, нагнулся подобрать с земли упавшие штаны, и тут же над головой противно свистнуло, и в тонкий ствол сосенки гулко ударила, затрепетав оперением, стрела. На голову посыпались сосновые чешуйки и хвоя. Всеслав пластом рухнул в редкую в сосняке низенькую траву и лихорадочно завертел головой. Определил по торчащей стреле направление, отполз в сторону и медленно-медленно высунул голову. Чуть-чуть, только чтоб глаза показались из зелени.

Всадник стоял у самой речки, и чуть приподнявшись в седле, глядел в его сторону. Должно быть, увидел, потому что в следующий миг он опять вскинул лук. Всеслав мгновенно нырнул обратно в сосняк, уже не заботясь о том, что заметно в первую очередь быстрое движение – какая уж там незаметность, если его и так увидели.

Вторая стрела прошелестела над головой и затерялась где-то в глубинах сосняка. И опять – боевая!

До семи лет без глазу остаться не довелось, так в науке у Бреня как бы и вовсе-то живым остаться! – подумалось суматошно. Из лука ведь Брень и бил, успел его узнать Всеслав за короткий миг до второй стрелы.

Рассудок подсказывал, что захоти пестун его взаболь убить, так и убил бы, с такой-то близи (с половину перестрела, а то и меньше) вряд ли промахнулся бы. Пугал гридень. Но бешено колотящееся сердце торопило – скорей, скорее! Да и всё равно не следовало медлить, в любом случае.

Всеслав влез, почти впрыгнул в штаны, перехватил их поверху гашником – некогда вдевать в опояску! – подхватил с земли поршни, рубаху, пояс с ножом и заплечный мешок, нахлобучил на голову шапку и бросился в лес, стараясь по мере возможности двигаться как можно бесшумнее.

Остановился только промчавшись перестрела с полтора, когда выбившиеся из-под гашника штаны свалились и стреножили его, мало не повалив наземь. Вслушался. Вроде тихо. Да и далековато он уже убежал от открытого места. С одной стороны, теперь к нему и подобраться легче, с другой – его и видно теперь только вблизи, а вблизи он и сам может увидеть человека лучше.

Отдышался. Вдел гашник в штаны по-годному, затянул узел, обулся, обмотав кожаными оборами ноги до колен. Пролез в рубаху – прохладная льняная ткань плотно и приятно облегла тело. Ворот завязывать не стал – так дышать легче. Рубаха была из некрашеной и даже неотбеленной ткани – такая малозаметна что в лесу, что в поле. Поправил на голове шапку, закинул за плечи мешок. Теперь можно было идти дальше. Всеслав проверил, как выходит из ножен нож, покосился на так и не завязанный лук («Воин! Драпал как заяц!») и двинулся по тропке дальше.

Сам виноват. Надо было вдоль реки хотя бы с полверсты пройти – ясно же, что около тропки и ждать будут. Ан нет, счёл себя умнее других, поленился.

Убить не убить, а вот в мякоть стрелу засадить ему Брень вполне мог – и тогда не видать до конца нынешнего летнего учения ни одной отлучки в город, да и котёл чистить не в очередь, а постоянно ему бы пришлось. Возможно и вместе с Витко. Сейчас конечно, тоже придётся не в очередь, но хотя бы раза два, а не каждый день. А уж о том, чтобы с отцом нынче за лето хоть раз повидаться, нечего даже и думать.

Ладно, – вздохнул Всеслав на ходу. Он отца хотя бы время от времени видит, и даже, бывает, ночует в родном терему, хоть раз в месяц. А вон в Иернии, на Шкотском острове2, пестун говорил, детям, отданным на воспитание, до семнадцатой весны вовсе рядом с родителями появляться запрещено. Хотя Всеслав подозревал, что эти рассказы Бреня относятся скорее к прошлому Иернии, чем к настоящему. Тому самому, когда и деревья были выше, и люди умнее, и пиво крепче, и кисель слаще.

Густой смешанный лес уткнулся в сосновую гряду на гребне пологого холма и закончился. У самого подножия холма лес расступался, открывая небольшую поляну с бочагом прозрачной, как слеза, воды – словно кусочек неба боги бросили на землю. Бочажок наполнялся водой из родника в камнях у самого склона холма. По осени в нём густо плавали пожелтелые сосновые иголки, зимой над родником стоял густой туман, бочаг же замерзал, подёргивался тонким ледком.

Витко остановился на краю поляны, скрываясь среди кустов – не стоило торопиться, выскакивая на открытое место очертя голову – отец или Всеслав могли ожидать точно так же¸ как и он сам сейчас. Безопасно было только около самого бочажка, где уже третий год подряд они ставили шалаши.

Было тихо.

Витко осторожно шевельнул веткой ивняка, затаился, пожирая глазами кусты напротив, около самого холма. Тишина. Либо Всеслав хитрее него, либо он и правда пришёл первым. С отцом же так хитрить бесполезно, его на такую потёртую ногату не купишь. Оставалось попытать удачу.

Он ещё несколько мгновений разглядывал поляну, намечая самый короткий путь до бочажка под соснами, несколько раз глубоко вздохнул и ринулся на поляну из кустов. Стремительно махнул ветками ивняк за спиной, мягкая лесная земля радостно качнулась под ноги. И почти тут же краем глаза Витко заметил, как точно так же качнулись кусты слева, и метнулось тёмно-серое пятно. Всеслав! Княжич его и вправду перехитрил – только и ждал, небось, пока он, Витко, выскочит. Теперь оставалось только надеяться на свои ноги – кто первым добежит до бочажка, тот и выиграл.

Всеслав же сильнее забирал вправо, целясь перехватить Витко и помешать ему прийти первому – правила, установленные для них Бренем, это позволяли. Витко, поняв, тоже бросился навстречь княжичу – бой так бой.

Пронзительно свистнуло в воздухе, что-то сильно ударило в спину. Витко не удержался на ногах, перелетел через голову, растянулся в траве. Всеслав, ещё не поняв, торжествующе вскрикнул было, но свистнуло вторично, и княжич также покатился наземь. Сел, ошалело мотая головой.

Рядом с Витко валялась в траве стрела. Вместо острого, железного наконечника на неё была насажена и примотана бечёвкой толстая деревянная пробка. Вот что ударило его в спину!

Всеслав рядом, морщась, растирал ногу – ему такая же стрела прилетела под колено, подрубив ногу на бегу, добро хоть сустав не вывихнуло.

Мальчишки переглянулись, и на губах у обоих появилась лёгкая улыбка. До бочажка не добежали ни тот, ни другой, а это значило – оба шалаша придётся строить им без помощи Бреня.

Громкий конский фырк из-за спины Витко заставил обоих вздрогнуть, мало не подскочив на месте.

– Воины! – презрительно бросил знакомый голос, в котором даже и прошедшие четыре года таки не истребили тот выговор, который когда-то так восхитил княжича. – Конского фырканья боитесь!

Гридень Брень легко, как мальчишка, спрыгнул с коня, прошёлся, похлопывая прутиком себя по голенищу сапога. Помолчал несколько мгновений, выпятив губу, потеребил себя за седой ус, затем бросил всё так же пренебрежительно:

– Шли по лесу хорошо. Немного шумно, но хорошо. Княжич на переправе засыпался – настоящий ворог тебя бы уже убил.

Витко немедленно задрал нос – его-то отец за всё время их пути по лесу не видел. Но дальнейшие слова Бреня вмиг охладили зазнайство сына, словно вылив на него ушат ледяной воды:

– Витко убит дважды – при выходе на поляну. Мной и княжичем.

Теперь уже Витко клонил голову под ехидным взглядом Всеслава.

– Тем, как себя на поляне вели – недоволен. Но за то, что шли по лесу хорошо, дозволяю поесть.

Мальчишки мгновенно вскочили, забыв про саднящую боль в «ранах» от стрел. Сами стрелы, впрочем, им пришлось поднять, передать Бреню, да ещё и за науку благодарить. Гридень принял стрелы, усмехаясь в усы, и принялся разматывать бечёвку – со стрел надо было снять пробки. Больше в ближайшие дни им друг в друга стрелы не метать, только в какую-нибудь цель. Работая, Брень краем глаза следил за тем, что будут делать мальчишки.

«Дозволяю поесть» меж тем, отнюдь не значило, что мальчишек ждёт готовый накрытый стол, и оба это прекрасно понимали. Княжич тут же принялся, орудуя ножом, драть бересту с ближней берёзы и ломать сухостой, а Витко – развьючивать коней. Их с Всеславом коней (настоящих боевых, кто понимает) Брень привёл в поводу, навьюченных поклажей – мальчишки же от самого Полоцка добирались до поляны на своих двоих.

И уж конечно, невзирая на «дозволение» ни Витко, ни Всеслав не позволили себе притронуться к еде, пока не нарубили ветки и слеги для шалашей.

Костёр весело трещал, разгоняя вечерние сумерки, а ветряная рыба, печёная репа и копчёное сало казались удивительно вкусными в сочетании с родниковой водой.

Брень полулёжа добродушно щурился на огонь, но мальчишки не обманывались его добродушием – они отлично знали, что наставник, глядя вроде бы в огонь, на самом деле отлично видит и слышит и то, что делают они, и как пасутся кони, и что делается за кустами – какой хорь какого зайца потащил сейчас в своё логово.

– Наставниче, расскажи что-нибудь, – попросил Всеслав, облизывая пальцы и бросая в рот горсточкой крошки. С завтрашнего дня им с Витко предстояло варить похлёбку или кашу самим, а прежде того – вырезать ложки.

Рассказы Бреня о его боевом прошлом были обычаем. Вообще гридень не был большим любителем молоть языком, к чему приучил и обоих своих воспитанников – и сына, и княжича. Но иногда, примерно раз в месяц, им доводилось услышать что-нибудь занимательное о лихих походах славного тьмутороканского и черниговского князя Мстислава Владимирича, о его победе над касожским князем Редедей, о заснеженных Ясских горах, о боях с ясами, касогами, лезгинами, козарами, печенегами.

От рассказов Бреня словно веяло теплом южных стран, их диковинными запахами, степным горячим воздухом, пахнущим полынью. Где-то там далеко были серебристые ковыльные степи, табуны диких коней и стада туров, каменные палаты и диковинные деревья со сладкими плодами, кудрявый виноград и сладкий персик. Многосотенные и даже многотысячные войска, интриги и непредставимая роскошь…

Иногда после такого родной кривский край, с корбами и болотами, сосняками и березняками вдруг на несколько мгновений начинал казаться и Всеславу и Витко (для которого тоже успел стать родным) скучным и невзрачным. Но только на несколько мгновений – призрак южных стран быстро растворялся, и виделось вокруг иное – сладкая светлая вода в родниках, высокие сосновые боры с шумящим в вершинах ветром, весёлые стайки берёз и даже угрюмые вроде бы замшелые камни были своими, родными и знакомыми.

К слову сказать, Всеславу однажды хватило дури признаться Бреню в своих ощущениях. Гридень не рассердился, он просто удвоил количество упражнений на несколько дней – чтобы дурь из головы вылетела. Всеславу – и Витко заодно.

И только потом пояснил:

– Ты, Всеславе, будущий князь этой земли. Она даёт тебе силу, и не любить её нельзя.

Да и разве ж можно было не любить эти озёра и бочаги – словно глаза неба в чаще дебрей, эти тьмочисленные реки, речки, речушки, ручьи с прозрачной черноватой водой, эти сосняки, березняки и дубравы, эти рубленые города, которые глядятся в реки, словно любуясь собой?

Но сегодня рассказ Бреня был не о далёких странах. О Руси, хоть и тоже дальней. О битве под Лиственом.

Война между сыновьями и пасынками Владимира Святославича заканчивалась. Погибли под вражьими мечами Борис, Глеб и Святослав, затерялись где-то не то в Валахии, не то в Паннонии следы Святополка, ставшего Окаянным, отгремела битва на Судоме, окоротившая желания молодого полоцкого князя Брячислава Изяславича («да, да, твоего отца, Всеславе!»). Киевская господа уже смирилась с тем, что на каменном престоле сидит хромой новогородский князь Ярослав, когда от Лукоморья и Тьмуторокани пришла новая ратная гроза.

Мстислав Владимирич захватил Чернигов играючи. В Тьмуторокани северскую землю считали своей – у северы и тьмутороканских русинов даже и выговоры схожи, а у многих небось и общая родня сыщется, если подумать. Словенск язык шёл к Лукоморью и Трояньей земле из Северы сотни лет по Дону и Донцу, тянулся к ласковым синим волнам Сурожского и Русского морей. И дороги были проторены, и станы ведомы, и припасы запасены. И добежала тьмутороканская дружина Мстислава Владимирича до Чернигова как по торной дороге римской.

От Чернигова Мстислав прянул сразу к Киеву – и не вышло. Кияне затворили ворота, не желая отвергаться от своей присяги Ярославу, и Мстислав, чтобы не ломать зубы о киевские тверди, воротился в Чернигов. Ярослав же поступил так, как привык поступать, как привыкли ждать от него все на Руси – привёл варягов.

Но Листвен показал, кто чего стоит…

Над вечерней степью ржали кони.

Бой закончился, и войско расползалось в разные стороны по щедро напоенному кровью лугу, с трудом расцепив мёртвую хватку ну горле другого войска, разбитого и размётанного по полю.

Ярослав бежал, победа была чистой и неоспоримой. Варяги, гроза северных морей, почти все полегли под русскими и северскими мечами Мстиславлей дружины.

Бахари потом долго-долго ещё будут петь по всей Руси об этой битве, оплакивая полёгших в ней полян и северян, словен и кривичей, варягов и тьмутороканцев.

– А потом вдруг случилось то, чего никто не ждал, – хмуро сказал Брень, и сильно (так, что даже осталась красная полоса на коже) потёр пальцем нахмуренный лоб. Словно пытался силой разгладить застарелую вертикальную морщину между седых бровей.

У мальчишек вытянулись лица. Вестимо, каждому любо слушать про бои да походы, про одоления на враги. А тут – непонятное…

– Что? – первым не выдержал Витко.

Всеслав молчал.

– Мы все ждали от князя, что он снова ринет на Киев, – медленно, словно сам себе напоминая, как было, продолжил рассказывать гридень. – А он вдруг послов к Ярославу отправил – мириться. Сделал дело наполовину, не дорубил лес…

– Почему? – с какой-то обидой даже спросил Витко.

– Иные потом говорили – мол, обиделась на Мстислава Владимирича северская земля за его слова некие, – всё так же задумчиво сказал Брень. – Сказал князь: как-де не радоваться – вот варяг лежит, а вот северянин, своя же дружина цела. Да только то неверно… коли бы обиделась за такое на князя Северская земля, не сидеть бы ему и на Чернигове. Своя дружина у князя цела – значит, кости целы, а мясо нарастёт. Другие говорили – киевская господа не захотела Мстислава. Куда бы они делись-то после Листвена, когда Ярослав в Новгород сбежал? Я по-иному думаю… господа вятшая северская на Киев идти не захотела.

Всеслав, прежде просто молча слушавший наставника, встревоженно поднял голову.

– Когда князь в Чернигове – они при князе и при милостях его. А одолей мы тогда Ярослава окончательно – уехал бы Мстислав Владимирич с дружиной в Киев, а там своя господа есть, Чернигову чести меньше.

Всеслав закусил губу, напряжённо обмысливая услышанное. Витко слушал, приоткрыв рот.

– И ты помни про то, Всеславе, – невесело усмехнулся Брень. – Твоя кривская господа такова же. Им честь – пока ты тут, в Полоцке, на Севере владычишь. Тебе князем быть, тебе с Киевом ратиться, помни.

Слова про рать с Киевом Всеслав проглотил, не удивляясь – видимо, слышал что-то такое ранее и от отца, а то и от дружинных кого. Витко же удивился, но смолчал, приученный к молчанию и послушанию. Отрок – речей не ведущий.

– Помни, – вдругорядь усмехнулся гридень. – Они тебе и Плесков помогут взять, и Смоленск, и даже Новгород, может быть, с Ростовом. И из любой беды тебя вытащат. Им от того – честь великая и в добыче доля, и власть, и новые земли. Тебе – и им. Но только пока ты – полоцкий князь. А вот если ты в Киеве сесть попытаешься…

– Но почему, отче?! – не стерпел, наконец Витко. Всеслав же мрачно молчал – мотал на ус, которого пока что у него не было, ни даже и пуха на верхней губе и подбородке. – Ведь понятно же, что так ничего не добьёшься! Всё одно, что медведя копьём в бок потыкать и ждать, что дальше будет!

– Это тебе понятно, – Брень одобрительно глянул на сына. – Ты – сын воя, гридня, и сам – будущий вой. А боярин, вятший какой, господа земельная, можновладец, как ляхи говорят – он воин разве? Он тот же землероб, почти смерд, только знатного рода. Ему бы земельки прирезать, в поход сходить или сына отправить, чтоб с добычей воротился, ему от того – честь и уважение. За свою землю, за своего князя – он и голову не жалея сложит. А вой… да и князь – он дальше должен мыслить, видеть, как в будущем сложится.

Витко понятливо кивнул, чуть улыбаясь – по нраву пришлись отцовские слова – как сказанные, о том, что он – будущий вой, так и не сказанные – сын гридня и будущий вой, он возможно и будущий гридень.

А Всеслав вскинул глаза на пестуна и встретился с ним взглядом. Брень повторил:

– Помни, княже. Главная ошибка Мстислава Владимирича – то, что он не доделал дело. Не останавливайся на полдороге.