Читать книгу Каменный престол. Всеслав Чародей – 4 - Виктор Некрас - Страница 3

В бледно-голубом, словно выгоревшем изнутри от жары небе, среди невесомых полупрозрачных облаков плавно, почти неподвижно парил коршун.

Жарко.

Лето в этом году выдалось жарким – старики не помнили такого уже лет сорок. Сохли на корню хлеба, жар выгонял из леса зверьё, реки, речки и ручьи лесного кривского края прятались под густые заросли ивняка, и только приподняв ветви, можно было найти весело журчащую, несмотря на жару, воду. Дождей не было мало не с изока, пересохшая земля на репищах и полях змеилась крупными трещинами – ногой провалиться впору. Душный воздух обволакивал жаркой пеленой, и спасал только прохладный ветер, порывами налетавший с Двины, но и тот приносил с собой запах пересохших трав из Задвинья.

Всеслав стоял на забороле и подставлял разгорячённое на жаре лицо речному ветерку. Иногда он представлял, что ветер приносит запах моря – оттуда, с северо-запада. Конечно, никакого запаха на самом деле оттуда не доносилось – слишком далеко, почти четыреста вёрст, но Всеславу нравилось думать, что запах есть, и он старательно ловил его в воздухе. И иногда ему казалось, что этот запах действительно есть.

Сзади вдруг окликнули:

– Княже! Всеслав Брячиславич!

Княжич оборотился. Из проёма в настиле выглядывала кудлатая голова: чуть кривоватый сломанный когда-то нос, водянистые глаза, слегка нагловатый взгляд. Юндил, ятвяг1. Теремной холоп.

– Чего надо? – неласково отозвался Всеслав. Юндила он недолюбливал – всё время казалось, что холоп чему-то своему гаденько ухмыляется, вот-вот что-нибудь нелицеприятное про тебя расскажет остальным.

– Князь-батюшка кличет! – Юндил втянул голову в плечи и от того стало казаться, что он тонет в проёме, как в проруби.

– Иду! – с отцовской волей шутить не следовало. Всеслав снова оборотился к реке, глотнул полной грудью прохладный ветер и поспешил следом за холопом, который уже скрылся под настилом.

Добротная, сбитая из дубовых тёсаных плах лестница с заборола на вал. Ещё одна – с вала на двор детинца. Выложенная плоским камнем дорожка к терему. Срубленное в реж высокое резное крыльцо под двускатной кровлей.

Юндил, чуть склонясь, отворил перед Всеславом дверь, подсказал:

– В гридницу, княже.

В длинной гриднице – пусто, только в самом углу, у печи из камня-дикаря – двое. Всеслав не спеша прошёл вдоль сложенной из могучих сосновых брёвен стены, мимолётно касаясь кончиками пальцев висящего на стенах оружия – щитов, мечей, секир, копий, луков в налучьях. Каждый день бывал здесь и не по разу, свой меч (пока ещё детский) в княжьем покое есть, а всё старался хоть одного щита, хоть одного меча да коснуться.

Князь.

Воин.

Отец был не один. Рядом с печью, головой почти касаясь нависающего над печным челом тяжёлого, плохо окорённого бревна – высокий витязь с серьгой в ухе и проседью в усах. Над бритой головой – длинный русый с проседью же чупрун, свисающий по войскому обычаю за левое ухо. Через всё лицо наискось, от правого глаза к уголку рта – тонкий бледный выцветший шрам, почти не видный.

– Гой еси, господине, – поздоровался степенно Всеслав, с любопытством разглядывая незнакомого воя. Гридень? Но всех отцовых гридней Всеслав знал в лицо и по именам.

– Здравствуй, Всеславе Брячиславич, – так же степенно ответил седой, тоже быстро окинув княжича сумрачным взглядом. На несколько мгновений задержал взгляд на лице, словно пытаясь что-то разглядеть в глазах. И медленно отвёл глаза.

Показалось, или был в речи седого незнакомый чужой выговор? Не степной, не урманский и не литовский даже – словенский, но чужой.

Лях? Лютич?

Не похоже. Выговор был иным, не похожим ни на что, доселе слышанное Всеславом. А слышать и видеть ему к его семи годам доводилось многих – урман, данов, гётов и свеев, лютичей, варягов и руян, чудь, водь и весь, ляхов, поморян и литву.

Хотя… очень похоже говорили ротальские русины! Похоже, а всё ж таки не так.

Отец коротко кивнул на лавку поодаль от себя:

– Посиди тут с нами. После голубей по кровлям погоняешь. Пора и к государевым делам навыкать.

Всеслав насупился – можно подумать, он только и делает, что голубей гоняет да кораблики из сосновой коры по лужам пускает. Не мал уже, семь лет, и буквы ведает, и огонь сам развести сможет, и лук завязать. Свой лук, вестимо, детский. Но спорить с отцом не стал, при госте родителю прекословить – стыда не иметь. Тем паче, отец показался ему чем-то сильно расстроенным. Молча уселся и, чтобы не скучно было, стал слушать разговор.

Гридня звали Брень. Незнакомое, никогда не слышанное средь кривичей имя, словно звон оружия отозвалось в юной Всеславлей душе предчувствием чего-то необычного.

– Когда это было? – подавленно спросил Брячислав, теребя пальцами короткую бороду. Он только изредка вскидывал на гостя глаза, а потом снова опускал голову, словно винясь перед ним в чём-то.

– Не так уж и давно, – уголок рта у гридня дёрнулся, словно он хотел засмеяться и передумал. Вот только глаза были совсем не весёлые. – Два месяца прошло.

– Он болел? – отец и Брень говорили о ком-то, кого очень хорошо знали. «Болел». Неужто умер кто-то из родственников, невестимо, дальних или ближних? Всеслав пока что мало кого видел из родни в лицо, только белозёрского князя Судислава Ольговича – год назад отец ездил встречаться зачем-то с Судиславом в Залесье, брал с собой и сына. Всеслав просился побывать с ним и в Новгороде, куда Брячислав тоже ездил в прошлом году (а по каким делам, княжич не знал, да и не очень-то хотелось вникать по малолетству), но отец почему-то не захотел. И лицо у него было… примерно такое же, как и сейчас, только он ещё словно и опасался чего-то страшного. Словно и не к родственнику в гости едет, не к дяде родному, а к какому-нибудь Калину-царю.

Потом, через годы уже, он поймёт, что Брячислав действительно опасался великого князя Ярослава, и не хотел брать сына с собой – на тот случай, если у дяди вдруг возникнет соблазн схватить полоцкого князя, то дома, в Полоцке должен быть княжич.

Но о ком же говорят князь с гриднем?

– Вот то-то и есть, что не болел совсем, – хрипло ответил Брень, отводя глаза точно так же, как и князь. Похоже, не один только Брячислав чувствовал какую-то непонятную вину невестимо перед кем. – С утра на охоту поехал, смеялся много, шутил… а к вечеру разболелся так, что и в седло сесть не мог. А до рассвета нового и вовсе – не дожил.

Всеслав похолодел – и впрямь говорили о чьей-то смерти. И даже его ума хватало, чтобы понять, что обычно люди ТАК не умирают.

Брень вскинул голову, встретился взглядом с Брячиславом и почти выкрикнул ему в лицо:

– Чем это может заболеть такой богатырь, княже Брячислав Изяславич?! – он судорожно дёрнул головой и утёр с уголков рта белый налёт. Всеслав, невольно вздрогнув, вжался в угол, подобрал ноги и обнял себя за колени – ему вдруг стало зябко. Брячислав отвёл глаза вновь. Брень же схватил с невысокого стола каповую чашу, проглотил в несколько глотков вино, и замер с чашей в опущенной руке, глядя куда-то в пустоту. – Заболеть в один день, да так, что внезапно умер? Хоть с утра всё было отлично – на охоту поехал, кабана завалить рогатиной собирался!

Брячислав поднял голову вновь.

– Взаболь говоришь? – отрывисто спросил он, сверля гридня глазами. – След есть, послухи, видоки?

– Нет, – неохотно ответил Брень, остывая. Глянул непонимающе на чашу в руке, бережно поставил её на стол, брезгливо, словно в чём-то грязном измаравшись, вытер руку рушником. – Нет ни следа, ни послухов, ни видоков. И лекарь молчит, как рыба, только руками разводит. Но я не верю в случайности и внезапности.

– И я не верю, – вздохнул князь, подымаясь с лавки, чтобы вновь наполнить вином обе чаши – себе и гридню. Не позвал холопа, сам наполнил, – стало быть, разговор не для чужих ушей. А вот меня позвал послушать, – с мгновенным самодовольством подумал Всеслав. И снова обратился в слух. – Не верю, но ты сам говоришь – следа нет, послухов нет, видоков нет.

– Есть ещё две случайности, – холодно сказал Брень, вновь глядя остановившимся взглядом.

– Какие? – Брячислав порывисто оборотился, пролив вино. По белой льняной скатерти расплылось бесформенное красное пятно, но князь этого даже не заметил. Всеслав вскочил, неслышно подбежал к столу, присыпал пятно солью – хоть они и князья, но портить хорошие вещи ни к чему, так отец всегда говорил. Князь вздрогнул, глянул на сына, словно не узнавая, поблагодарил коротким кивком, и вновь поворотился к гридню. – Ну? Язык отсох? Какие случайности?!

Да про кого ж они говорят-то, упырь меня возьми?! – воззвал невестимо к кому Всеслав, опять садясь на лавку.

– В Смоленске мы встретили дружину Ярослава, – всё так же холодно ответил гридень. – Он шёл в Киев.

– Ну… и… что? – непонимающе протянул князь. – Он же киевский князь. Шёл и шёл…

– Не понимаешь ты, княже… – Брень покачал головой. – Пока мой господин был жив, он в Киев и носа боялся показать! Сидел себе в Новгороде своём, как мышь под метлой! Великий князь киевский! – процедил Брень с издевкой. – А стоило Мстиславу Владимиричу умереть, как враз осмелел, хромец!

Вот оно что.

Мстислав Владимирич!

Мстислав Храбрый, как звали его на Руси. Мстислав Лютый как звали его варяги.

Ещё один отцов дядя, брат великого князя Ярослава.

Выходец из далёкой полусказочной Тьмуторокани.

Мстислав Владимирич, витязь, который сам победил в поединке касожского князя, воевождь, победитель при Листвене, умер непонятной смертью, невестимо, и не от яда ли?!

Рассказы о войне между сыновьями князя Владимира Святославича, Всеслав слышал с малолетства (хоть и теперь его года великими ещё не были). Вот только ясности в них было мало. Да и не рассказывали пока что ясно Всеславу – видимо, считали, что рано.

А сейчас, стало быть, время пришло?

– Это ещё ни о чём не говорит, – устало сказал Брячислав, протягивая Бреню чашу с вином. – Мстислав умер, опасаться Ярославу стало нечего, он и воротился в Киев.

– А Судислав?! – спросил гридень, не замечая протянутой чаши.

– Что – Судислав? – князь замер, глаза расширились. – Что с Судиславом?

– Мы уже в Витебске узнали, – вновь охрипшим голосом ответил Брень. – Князь Судислав схвачен Ярославом у себя на Белоозере. Обманом схвачен и заточён в поруб в Плескове. В те же самые дни, когда умер мой господин, Мстислав Владимирич.

Каповая чаша глухо лопнула в руке Брячислава, сломавшись пополам, вино багровой волной выплеснулось на стол.

– Заточён, – тупо повторил он, глядя на испачканный вином рукав рубахи. – За-то-чён…

Вечером, за ужином, князь и княжич молчали. Всеслав молчал, потому что не было разрешения от отца говорить – когда я ем, я глух и нем. Брячислав молчал, потому что обдумывал услышанное сегодня за день.

Мстислав и Судислав.

Оба они были детьми чешской княгини Адели. Только вот отцы у них были разные. Судислав, старший, был сыном Ольга Святославича (о чём мало кто помнил теперь – Владимир держал его при себе, ни в чём от иных своих детей не отличая, как и Святополка), а вот Мстислав – тот был уже настоящий Владимирич.

Впрочем, что это меняло?

Сам Брячислав прекрасно понимал, что ему великий киевский каменный престол не особенно и светит, но и надежд не оставлял – манило. Может вот хоть сын добьётся, если уж сам он не смог.

Да, не смог…

Когда война двенадцать лет тому окончилась, было ясно, что это ненадолго. Никого, ниже и в первую очередь самого Ярослава Владимирича, не могло устроить сложившееся положение. Будучи по имени великим князем киевским, он, тем не менее, владел не всей Русью, а только частью её. Большей, но частью.

После битвы при Листвене уже думалось, что вот сейчас Мстислав Владимирич возьмёт Киев, но он вовсе не хотел становиться великим князем. А может и хотел, да кияне его не восхотели. Решили дело с Ярославом вроде полюбовно – поделили Русь пополам. Мстислав сидел на левобережье, в Чернигове, наложив лапу на Северскую землю, Залесье и вятичей. Ярослав остался киевским князем, но в Киеве и не появлялся – сидел в своём любимом Новгороде, мало не покинув на волю случая и Поросье, и Припять, и Волынь, и Понизье. На Двине и Свислочи владычил Брячислав, недавно разбитый Ярославом на Судоме, на Белоозере – Судислав.

Худо-бедно, у всех троих вместе хватало сил, чтобы сдерживать Ярослава, но любому умному человеку было очевидно, что такое разделение долго не проживёт.

И вот – грянуло.

Разом исчезли двое соперников Ярослава, и остался только он, Брячислав. Ярослав воротился в Киев, стало быть, его, Брячислава, не боится. Оно и верно – что его сейчас бояться-то? Княжество Брячислава мало и слабо, без друзей ему с Ярославом не тягаться. А теперь один его друг – в порубе, а другой – в могиле.

На Плесков идти, Судислава из поруба вызволять? А Ярослав с киевской да черниговской силой на Полоцк навалится? Это не двенадцать лет назад, когда у Ярослава иных врагов хватало – даже и Святополк невестимо где скрывался (теперь-то уж все были уверены, что в живых нет окаянного князя). Хоть и проиграл на Судоме Брячислав, да сумел выйти сухим из воды.

Брячислав усмехнулся. Усмешка вышла горькой. Нет, не пойдёт он на Плесков, зубы ломать о сильнейшую твердыню кривских земель. Ярослав только того и ждёт. Прости, друже Судислав, не могу я бросить в жертву Полоцк и всю кривскую землю.

Князь дожевал кусок хлеба, допил из чаши квас и разрешающе кивнул сыну, который весь извертелся на месте – спрашивай, мол.

– Кто он? – немедленно спросил Всеслав.

– А ты не понял? – недоумевающее поднял брови князь. Борода его шевельнулась в насмешливой улыбке. Улыбку эту Всеслав ненавидел – она означала, что княжич совершил какую-то глупость.

– Нууу… он – гридень…

– Так.

– Черниговский, – уже увереннее добавил Мстислав. – Он Мстиславу Владимиричу служил?

– Служил. И на касогов ходил с ним, и к Железным воротам, и на Листвене бился.

– А что с его князем? – Всеслав вдруг побледнел, теперь уже полностью поняв, о чём говорили отец и гридень. – Его… отравили?

– Кто знает, сыне, – опять помрачнел Брячислав. – Брень в этом уверен, а вот я – нет. Он же сам говорит – ни видока, ни следа, ни послуха… Да даже если и отравили – совсем не обязательно Ярославичи. Может и шемаханцы, он им изрядно досадил.

– Выговор у него какой-то… странный.

– Так он с Тьмуторокани, русин, – усмехнулся князь. – Тут на севере такого выговора и впрямь почти не услышишь, разве что в Ротале – мало тех русинов осталось, все ословенились за два-то века. А вот там, в Тьмуторокани, на Лукоморье – пока ещё есть. Они изначально не нашего, не словенского роду были, русины-то… но это давно было. Очень давно. Теперь, почитай, словене все.

– А чего он хочет?

– А он на службу к нам проситься пришёл. Другие гридни черниговские все разом к Ярославу Владимиричу подались, а он вот – к нам.

– Примем?

– Примем, сыне, как не принять. Остальные гридни выбрали сильного – Ярослава. А он нас выбрал, слабых. Стало быть, точно душой выбирал, а не из корысти. И служить будет верно. И людей с ним – с сотню. Дружине прибыль.

– В гридни?

– В гридни, – кивнул Брячислав.