Читать книгу Янки при дворе губернатора - Виктор Сбитнев - Страница 4

Когда на яркой кухонной скатерти с петухами появился салат из домашних помидор с огурцами и золотая уха из местных карасей (няня всё выменивала на свой самый вкусный в селе мёд), тётка, ласково погладив Альберта по жёсткой непослушной шевелюре, стала неторопливо обозначать «консепцию»:

– Понимашь? Я этих американцев в интернате с год назад заметила, хотя, говорят, что они тут уж лет пять, как не боле. Но поначалу особливо не высовывались, а в последнее время, видно, обнаглели. Стали своими мериканскими обличьями народ смущать. В магазин ходют за сахаром, хлебом, макаронами, печеньем, крупами… Рис они особливо любят и овсянку. А тут как-то кукурузы в банках привезли, так они её ящиками брали. Мёду я им несколько раз давала и рецепт медовухи они у меня переписали. Очень она им понравилась. Говорят, что у нас всё вино – сплошная подделка, к тому же грубая, а это как есть натуральное, вкусное и полезное… Очень они, знаешь, заботятся о своём американском здоровье.

– Тётя, да что это за американцы, откуда? – нетерпеливо перебил няню Груню Альберт.

– Как откуда? Ясное дело, из США, нехристи, приехали. – Тётю их приезд явно не устраивал.

– Ты вот, что, няня Груня. Обожди с осуждениями. Во-первых, они почти наверняка христиане. Ну, не православные, как ты. Католики, наверное, а, скорее всего, протестанты. Их там больше. Католики в основном – в Латинской Америке. А во-вторых, не могли они к детям в интернат вот так взять – и приехать. Значит, прислали по нашему же запросу. В рамках этой самой, как её… совместной образовательной программы. У нас ведь в образовании, знаешь, какая чехарда? Министров Путин меняет, как я – перчатки.

– Вот именно. Если там, наверху, чехарда, то у нас тут в обще – муть голубая. Говорят, приехали английскому учить… с этим… выговором ихним, то ли вашингтонским, то ли оксфордским. А наш учитель английского говорит, что наши дети после этих занятий стали говорить с каким-то негритянским сленгом.

– Тётя, это он наверняка в отместку. Они ведь у него хлеб отбирают… И потом, я думаю, что язык в данном случае – это не главное. Много важнее здесь культура, политика…

– Вот именно, что политика. У России никогда, с давних времён друзей не было. И политика их ясна, как белый день: лучше Америки страны на свете нет. США – страна больших возможностей, а здесь вы будете сидеть в говне, прости Господи, и никогда людями не станете.

– Ты, сама это слышала? – Уже с тревогой в голосе спросил Альберт.

– А то! – Ответила няня. – Ещё как хорошо слышала. Вот возле этого забора разговаривали по-русски. Этот их… Санчес, кажется. Разговаривал он с девочкой из десятого класса. То есть она почти не говорила, а только слушала. А он ей: «Ты уже взрослая, должна сама понимать, что у тебя появилась редкая возможность поехать в Штаты, познакомиться с нашей страной, со своими сверстниками из самой продвинутой страны. Поживёшь в какой-нибудь американской семье, присмотришься, поучишься в нашей школе, сравнишь со всем тем, что ты имеешь здесь. А там у тебя будет выбор: где жить? Ты очень талантливая девушка. Таким у нас – широкая дорога, неограниченные возможности. А здесь, в лучшем случае, ты попадёшь в какой-нибудь московский ВУЗ, и то вряд ли, потому что у вас кругом взятки и коррупция. Или, если учесть твою красоту, то пригласят тебя на подиум, на конкурс каких-нибудь «мисс». И вместо того, чтобы стать у нас и в самом деле респектабельной мисс, ты станешь девочкой с подиума… Ну, ты, надеюсь, уже понимаешь, что я имею в виду». Вот, Алик, весь их разговор, слово в слово. Я его записала и выучила наизусть. Что это такое? Какая такая культурная программа?

– Это, няня, раньше называлось бы антисоветской пропагандой. А сегодня за это, конечно, не сажают, но из страны при определённых обстоятельствах выдворить могут запросто. Смотря как это всё подать. Слава Богу, сейчас нет ни Гайдара, ни Козырева, ни Чубайса… Эти сами на капитолийских холмах воспитывались. Тут Альберт обречённо вспомнил век давно минувший, когда так же, как нынче американцев, облизывали французов. Один из классических персонажей пьесы, написанной тоже кстати обрусевшим немцем, помнится, с пафосом говорил: «Тело моё родилось в России, но дух мой принадлежит французской короне». Интересно, однако, какой дух он имел в виду? Хорошо, если тот, которым пахнет от поросёнка Яшки.

– Чубайс будет всегда, – не согласилась много читающая тётка, – даже если коммунисты придут к власти.

– Не придут, – успокоил её племянник, отца которого уже после отставки Хрущёва забрали прямо с университетской скамьи – как раз, «за антисоветскую пропаганду». Из заключения он уже не вернулся. Говорят, его зарезали евреи-уголовники, которых немцы погубили особенно много. – Впрочем, в одном ты, безусловно, права. Чубайс, и в самом деле типичный большевик: и в теориях, и в делах. Не ко времени это, и не для нашей страны. Знаешь, тётя, мне бы очень хотелось не ходить в интернат напрямую, а то могут насторожиться, подготовиться. Лучше сначала поговорить с кем-нибудь из персонала, из твоих знакомых, здешних жителей или жительниц. Наверняка, есть такие?

– Конечно. Повариху я знаю молодую, Ксенией зовут. Да и учителя есть из местных, ну, по крайней мере, живут здесь давно, ещё в советское время жильё отстроили… С кем тебя свести?

– А для начала – с кем проще договориться. – В голосе Альберта уже слышалось нетерпение. Он даже завозился на стуле и капнул ухой на свою новую футболку.

– Ну, вот, – расстроилась тётка, насыпая соль на расплывшееся оранжевое пятно. – Небось, тоже американская и стоит, поди, рублей тыщу!

– Не бери в голову, няня. Это из магазина подержанных вещей. Просто не ношенная, а с небольшим дефектом. Купил по дешёвке сразу несколько штук, – утешил Альберт. После чего няня Груня продолжила:

– Давай сначала с Ксенией поговори. Да приглядись к ней внимательней. Она такая славная девушка и не замужем.

– Да ты никак меня сосватать собралась? – С улыбкой отвечал Альберт. – Не терпится тебе, право, вновь меня в неволю ввести. Дай хоть от прежнего брака опомнюсь да осмотрюсь. До сих пор не могу понять, как это всё со мной случилось… – он и в самом деле даже побледнел от воспоминаний.

– А что, – парировала няня Груня, – Ирина твоя – женщина красивая и умная. Вот только чересчур практичная. Это у неё от родителей.

– Вот и Ксения твоя тоже наверняка маменькина дочка. А я как тёщу вспомню, так у меня сразу давление поднимается и пальцы немеют. Иной раз даже пустырник приходится заваривать.

– Нет у неё мамы. От рака умерла, ещё позапрошлой зимой. Я на похороны венок покупала. Да ты, чай, сам мне его и привозил. – На глазах у няни выступили слёзы, из-за чего племянник не на шутку расстроился.

– Няня, ты не обижайся. Я ведь этой Ксении совсем не знаю. А с поварихами, знаешь, мне как-то не приходилось общаться…

– Ну, ты нос-то не задирай. Ей и всего-то двадцать лет. И школу она на одни пятёрки закончила. В институт собирается. Заодно помог бы. Без связей да деревенской девушке нынче – никуда.

– Как раз деревенских-то нынче и берут без всяких экзаменов. – Альберт знал, что говорит, потому что уже не раз принимал вступительные экзамены в местный университет. Между тем, жара по-прежнему не спадала, и оба почувствовали, что уже изрядно вспотели стоя возле крыльца, почти на самом солнцепёке. Первой опомнилась хозяйка и, заполошно взмахнув руками, позвала племянника «в тенёк», под купы старой раскидистой груши, где зеленели свежей ещё краской небольшой прямоугольный столик с аккуратной скамеечкой. Альберт не без удовольствия присел и налил из запотевшего глиняного жбана пол-литровую кружку кислого хлебного кваса – «мэйд ин» няня Груня…

– У меня уже и медовуха поспела, будешь? Если с ночёвкой? Я помню, что ты за рулём. – С несколько виноватой интонацией в голосе предложила няня.

– Не-е-е, я лучше вечерком, когда жар спадёт. Да и квас у тебя что надо! Альберт блаженно откинулся на спинку скамьи и стал наблюдать за пёстрой желной, деловито долбившей треснувшую развилку коренастой одинокой сосны, под которой робко проглядывали несколько недавно проклюнувшихся маслят.

– А что, уже грибы пошли? – Спросил он появившуюся из сеней тётку. Она, неторопливо расставляя на столе плошки с мёдом и земляничным вареньем и, одновременно поправляя выбившуюся из-под гребня прядь седых волос, размеренно отвечала, словно говорила не о лесных дарах, а о бухгалтерских счетах в колхозной конторе (ранее она, и в самом деле, работала в местном колхозе «Путь к коммунизму» бухгалтером, в аккурат до той поры, когда к этому героическому пути, словно к упившемуся самогоном мужику, подкрался элементарный отруб…):

– Дня три назад пошли. – Весело сообщила няня. – Рано нынче что-то. Уж, спаси Господи, не к войне ли? Хотя Чечню, вроде, примирили… опять нашей кровушкой. У Прасковьи Никулиной внука в Грозном убили. Говорят, на фугасе подорвались всем экипажем. Он танкистом служил. До демобилизации-то всего месяц остался. И вот на тебе. Вместо родного внука – цинковый гроб в деревянном ящике. Ты-то хоть где служил?

– В глубоком тылу, няня, – стал вдохновенно врать Альберт, – аж за полярным кругом. Там – вместо кровожадных горцев – скучные финны, а вместо коварных гор – унылые сопки. Знаешь анекдот про чукчу?

– Расскажи, однако, – с нескрываемым любопытством отозвалась заваривавшая в сенях чай няня.

– Ну, спрашивают наши геологи на стоянке местного чукчу-оленевода: «Как живёшь, Семён?» Он, немного подумав, и отвечает: «Халасо зыву, однако. Всё у меня есь. Мясо аленя есь, вот вы спирту за мясо даёте, а контора в посёлке – денег». «А с женщинами у тебя как?» – не унимаются геологи. «И с ними каласо – не унывает чукча. – Жена есь, молодая соседка есь…». «А что же ты тогда такой грустный?» – задают коварный вопрос геологи. «Да, – печально отвечает чукча, – холодно у нас, бля!..». У няни Груни от неожиданного приступа смеха даже ноги ослабли, и она тяжело села на ступеньки. Несколько успокоившись и посерьёзнев, она поставила источающий запах мяты заварочный чайник на дубовую шашку и накрыла его кухонным полотенцем.

– От, где ты служил, а мне, помнится, мозги морочил, что где-то на южном курорте. А у нас минувшая зима тоже дюже злющей была… ну, прямо как у твоех чукчев! Недели три до тридцати, а то и ниже сваливалось. Даже в колодце вода замёрзла. Сосед Питилка пудовую гирю привязывал к цепи и целый час пробивал… А то хоть снег растапливай, а он ноне, говорят, радиоактивный. Можно запросто раком заболеть.

– Так уж и запросто? Рак – болезнь родовая, вся – от генов. Ею, кстати сказать, как раз в Елошине, раньше болели куда чаще. Помнишь, Баляса с Бутырок, Фингала с Красного порядка или Курпычевых с Казанки? Все от рака умерли, а Курпачевых, так тех – вся семья, считай: дед, бабка, отец с матерью и двое братьев. Как от холеры…

– Ну, ты пей чай-то… – Стала переводить тему разговора тётка. – Он сейчас весь индейскай, из крупного листа… Не тот, что прежде пили… из грузинских веников. Чай, и в самом деле, был на зависть: из родниковой воды, с травами, которые няня собирала на заповедных лесных полянах… Альберт блаженствовал.

– Ну, ты пей не торопясь, а я пока за Ксюшей схожу. Она сегодня выходная, огородом занимается… А отобедаем позже.