Читать книгу Янки при дворе губернатора - Виктор Сбитнев - Страница 9

Альберт вернулся к няне Груне уже во тьме. Пёс Никита приветствовал хозяйкина племянника радостным повизгиванием, а Кузина, напротив, – смотрела на Альберта с явным осуждением.

– Алик, как же это? Что ж ты до коих пор?! – Заполошно причитала тётка, когда Альберт устало садился на крыльцо. – Я уж все телефоны оборвала. В лесу-то ведь что деется! Я уж себя кляла-кляла за то, что за шишками этими погаными тебя отправила… Пожарных спрашиваю, нет, говорят, не видели. Вертолёт тут садился… Эти, правда, немного успокоили, сказали, что заприметили вроде какого-то городского на опушке. Ну, думаю, ты. Кому же тут ещё?

– Прости, няня. Это я в лесничестве малость задержался, а позвонить оттуда как-то в голову не пришло, сотовый глючить начал… А рюкзак с шишками я потерял по дороге, когда от пожара улепётывал. Я тебе другой куплю…

– Да чёрт с им, с рюкзаком этим. Ладно хоть сам не сгорел, а то ведь сосняки наши как порох. Огонь по ним гуляет как шальной, и никакие противопожарные полосы его не сдерживают. Порох, он и есть порох. А что это тебе в лесничество-то приспичило?

– Ну как? Пожарную обстановку разведал и про интернат кое-что разузнал.

– Это у Иван Лаврентьича?

– У него. А он, по-моему, мужик толковый. Кстати, тебе привет передавал, – слукавил Альберт.

– Ясное дело. Кто его медовухой потчует? – В голосе няни послышались скептические нотки. – Мужик он душевный, но запойный. Не часто, конечно, это с ним случатся, но уж коли в нос попадёт, то дня на три, не меньше. Хотя иные здесь и по месяцу могут лопать… Американцы вон поражались: говорят, что у них тоже алкоголиков хватает, но чтоб по месяцу… Самоубийство, говорят, это и мазихизм…

– Мазохизм?

– Он самый. По-нашему – самоедство, самоистязанье. Ну, у монахов – вериги, а у мужиков – брага, а иногда и одеколон. Давече в сельпо весь «тройной» разобрали в полчаса, упаковками покупали. А всё от местного хирурга пошло, из участковой больницы. Он мужикам бухнул типа того, что «Тройной» не такой вредный, как нынешние портвейны. А водка не по карману стала. Вот тебе и причина. Ты-то как, Альберт, считаешь? Может, медовухи дерябнем перед чаем?

– Конечно, дерябнем, няня. А водку, конечно, зря в цене поднимают. Уже десятки раз на эти грабли наступали, и всё неймётся. Русский человек выпивал, выпивает и будет выпивать. Так, пусть уж лучше качественную водку потребляет, а не разные суррогаты. Не понимаю я ни депутатов, ни правительство… Точнее сказать, понимаю – что за всем этим стоит, – с раздражением заключил Альберт.

– И что, милый? – спросила няня Груня, выставляя золотистый графинчик и крепкие глиняные бокалы.

– Водочное лобби и абсолютная оторванность от жизни народной. Некоторые члены правительства не знают, сколько стоит проезд в метро, даже те, кто это метро курируют… Помню, когда нашим премьером некого Зубкова назначили, то он всё по ТВ возмущался тем, как, оказывается, мало зарабатывают учителя… Спрашивается, он что, раньше, перед тем, как ему поручили возглавлять правительство, не знал, что наши бюджетники так мало зарабатывают? А если не знал, то на кой, извините, хрен такого незнайку назначили? Абсурд какой-то! Поставив перед Альбертом блюда с яблоками, вишней и ежевикой, няня нацедила по бокалу душистого напитка и предложила выпить за удачу, подразумевая его, Альберта, удачу в «раскручивании интернатского дела».

– Да пока и дела-то никакого нет, хотя… – привставший Альберт поднёс бокал к ноздрям. Медовуху няня делала без дрожжей, на естественном заброде, а потому пахло из бокала только мёдом и травами.

– Есть дело, – возразила няня. – И Ксюша так считает, и Иван Лаврентьевич, и участковый здешний Николай Платоныч Пригов. Тебе с ним надо дружбу свесть… Альберт, соглашаясь, кивнул и накинулся на ежевику с вишней. Медовуха заиграла в голове уже через пару минут и придала ходу Альбертовых мыслей особое направление:

– Няня, а что если прямо сейчас этому Николаю позвонить? Он, наверное, тоже чай после службы пьёт?

– А и позвоню, – завелась с пол-оборота няня. – А то завтра уедет куда-нибудь с утра. И поминай, как звали! У него участок большой, в том числе и лесосеки… Тётка взяла старомодный радиотелефон и стала щёлкать крупными кнопками. Участковый оказался дома и был отнюдь не против отведать тёткиной медовухи, да ещё в компании с её городским племянником-журналистом. Вскоре он и подъехал на своей служебной «Ниве».

На вид было участковому лет тридцать пять. В общем, годами пятью – семью моложе Альберта. Но работа наложила свой отпечаток и на его внешность, и на манеру говорить, а потому никакой разницы в возрасте Альберт не ощущал. Сначала он выяснил, что Пригов успел повоевать с криминалом в Москве в составе специализированного отряда быстрого реагирования МВД, был тяжело ранен и списан из СОБРа. Но вот в участковые подошёл, тем более что особо в эту лесную глушь никто и не стремился. Работа, конечно, хлопотная, но ему вполне подходит, поскольку начальство далеко, прогибаться здесь ни перед кем не надо, как в Городе. Есть заместитель начальника УВД области, которому он напрямую подчиняется, есть глава администрации посёлка, в контакте с которым он работает, есть несколько лесничих с лесниками и лесорубами, которые также находятся в зоне его ответственности. Поскольку лесорубы склонны к выпивке, а лесники нередко норовят подработать на кубометре – другом строевого леса, а то и просто дров, то ему на лесных делянках – самое место. Всё это Альберт аккуратно записал для будущей статьи… И осторожно перешёл к главному.

– Николай Платонович, меня, если честно, более всего ваш интернат интересует, а точнее, его американские гости…

– Гости… – в голосе милицейского капитана послышалась злая ирония. – Да, загостились они что-то, до неприличия. Я так думаю, что директриса Утробина у себя в интернате куда больший гость, чем эти господа из Вашингтона.

– Так уж и из Вашингтона? Может, Оклахомы или другой какой американской дыры? Приехали заработать, почувствовали себя миссионерами, увлеклись… Гордыня, между прочим, – один из смертных грехов. И раздражает она куда сильнее иных наших недостатков. Слушай, давай на «ты» что ли?

– Да всё может быть, конечно. Но, знаешь, Альберт, я за ними давно наблюдаю. Нет, гордыней они не болеют. Тут совсем другое. Не недостатки, а отлаженная система воздействия… Воздействия на интернат и, прежде всего, на детей. А началось всё с моей дочки Наташи. Нет, она живёт со мной, в родительском доме, но учиться ходит в интернат.

– Извини, что перебиваю. Ты, что, бобылём живёшь?

– Вот именно, бобылём. Жена, когда я в коме валялся, с одним майором из УВД связалась и в Питер уехала. Дочку своим старикам оставила, да я потом, когда из госпиталя выписался, её забрал. Так вот, о деле. Года два назад, когда она ещё в третьем классе училась, как-то спрашивает меня: «Папа, а зачем наш дядя Санчес из телескопа лес рассматривает?». «Откуда, – говорю, – рассматривает?». «Из чердачного окошка, – говорит, – после обеда видела». Ну, я давай это дело отслеживать. И точно. На третий день увидел я в чердачном окошке стереотрубу, или что-то типа того. Сверил направление. Точно, как я и предполагал, полигон он за лесом рассматривает. Там как раз стрельбы в это время начинаются. Короче, эхо от разрывов даже у нас слыхать. Говорят, и кое-что новенькое там проверяют, отстреливают… Ну, я, понятное дело, с этим в ФСБ, а они мне – «остынь», «сами всё знаем» и так далее. Время идёт, а они «всё знают» и ни хрена не делают. Но это так, мелочи…

– А не мелочи? – Не мешкая, спросил Альберт.

– А не мелочи, прямо скажем, лежат не в моей компетенции, – как-то устало признался Пригов и загрустил даже от этого признания.

– Да понял я всё, капитан. Во-первых, молчок. А во-вторых, я ведь не с воза упал и не собираюсь сразу в газету. Тут разобраться надо сначала, а потом уж решать: светить – не светить это дело. И в каком свете? Я так понимаю, что они – типичные агенты влияния?

– Не-е… не типичные. И не влияния, а, скорее всего, просто агенты.

– Из ЦРУ что ли? – Альберт от возбуждения даже вспотел.

– А то-о-о, – и глазом не моргнув, начал рассуждать Николай. – Есть у америкосов такая программа, направленная на… Ну, в общем, у них, как и у немцев в тридцатые годы, Америка – превыше всего! Вывозят они всё самое передовое, продвинутое к себе на континент. И, прежде всего, талантливых людей. И не только учёных, писателей, музыкантов, художников, инженеров, но и детей, из которых можно лепить всё по своему образу и подобию…

– Я так и знал, – упавшим голосом отреагировал на услышанное Альберт. – И деток они ваших обрабатывают морально…

– Прежде всего, психологически. А это, как ни крути, уже преступление. Но найти грань между педагогической деятельностью и психологической обработкой, то есть между той же пропагандой всего американского и внушением, гипнозом не так-то просто. И мне, признаюсь, такая задача не по плечу. – И участковый с надеждой посмотрел на журналиста.

– Ну, во-первых, для твоего успокоения признаюсь, что я тоже, как и ты, успел и пороху понюхать, и в военном госпитале поваляться, – доверительно сообщил Альберт и с этими словами разжал ладонь, с которой блеснула серебром медаль «За отвагу». Николай сразу весь как-то расслабился и посветлел лицом. И видно было, что этим признанием Альберт снял все больные вопросы. – А во-вторых, я проведу санкционированное журналистское расследование, и ты можешь мне помочь, если захочешь, конечно, – без всякой засветки, так сказать, вне основного рабочего времени. И, в-третьих, сдаётся мне, что как только я разворошу это змеючье гнездо, тут может начаться и такое, что входит в зону твоей должностной ответственности.

– Даже так? – Спросил несколько озадаченный Николай.

– Чёрт его знает… С одной стороны, может, я и преувеличиваю, но с другой – подстраховаться не помешает.

– Это уж точно. Без страховки и с бандитами не работали, а уж с Дядей Сэмом… Их там, в Оклахоме, как ты говоришь, наверное, ни один месяц натаскивали, а мы тут все, считай, с ходу работаем, без всякого прикрытия и поддержки. Если провалимся, то ударят сразу и чужие, и свои родные.

– Свои – больнее всего, – согласился Альберт и налил капитану полный бокал медовухи. Первую, не чокаясь, как всегда, выпили за тех, кто уже не вернётся. Няня Груня наварила крупных деревенских яиц, нажарила духмяных золотых линей и накрошила салата из огородных овощей и зелени. Вторую, как водится, – за хозяйку дома. А потом – и за тех, кто в карауле, и за успех их «безнадёжного дела», и за сотрудничество органов и СМИ… Словом, на следующее утро Альберт проснулся во дворе на раскладушке искусанный комарами, с больной головой и характерной сухостью во рту.