Читать книгу Когда придёт Человек - Влада Билоус - Страница 3

22 года спустя

Этот город за всю свою историю был разрушен восемь раз, и местные газеты во время очередного кризиса пророчили девятый. Он был частью трех разных государств. Его отстраивали и превращали в развалины. Он возрождался из пепла, чтобы его снова сравняли с землей. Он был густонаселенным, был пустым, и только спустя 1100 лет после основания стал столицей отдельного государства.

Всё это на уроках истории Женя усвоил давным-давно. Он слился с этим городом, считал себя местным, пусть и родился в далёком селе.

В школе история (наряду с биологией) была его любимым предметом. Математику парень не выносил и даже не старался учить, а правила грамматики считал нелогичными и сложными.

Вместе с другими мальчиками и девочками Женя зазубривал даты битв, фамилии президентов и революционеров, карты боевых действий и подробности из культурно-экономической жизни страны. Он хорошо помнил легенды: о Человеке со светлым именем, который приносил с неба кару для всех грешников и спасение для праведных, о чудовищах-людоедах, о всепоглощающем огне. Но всё это было для него абстрактными сказками.

На уроках литературы ученики постоянно читали отрывки произведений, потому что полный текст был утрачен во время очередного пожара, а из уроков безопасности жизнедеятельности Женя вынес главное правило граждан Государства – никогда не выходить на улицу с наступлением темноты и, тем более, в одиночестве.

Как и его одноклассники, Женя рос обычным ребенком, воспитанным телевизором и школой. Но по мере того как он взрослел, все детские страшилки, сводки новостей и догмы школьной программы превращались в эхо… Эхо, в котором голос диктора сливался с маминым пересказом городских сплетен, потом в него вплеталось бормотание преподавателей из училища, голоса толпы по утрам в автобусе, чьи-то причитания об убитом родственнике, грозные речи президента Гронского и, наконец, звук двигателя.

Это был двигатель машины его девушки, Алёны. Под капотом при этом что-то тарахтело.

– Когда ты, говоришь, забрала её из ремонта? – с издевкой спросил Женя.

Алёна вместо ответа бросила на него злобный взгляд и закатила глаза. Машина была не новой и постоянно глохла. И пусть даже девушка злилась и называла её ведром с гвоздями, просить отца приобрести вариант получше не хотела. Из гордости.

Они съехали с трассы на грунтовую дорогу. Свет фар метался из стороны в сторону, колеса подпрыгивали на выбоинах и крылья автомобиля пачкались от грязи.

Женя смотрел в окно. По земле стелился туман, и вдалеке среди темноты горел один-единственный фонарь.

Парня слегка откинуло вперед – Алёна затормозила.

Автомобиль гудел и подрагивал, шумела печка, по стёклам стекал конденсат.

Женя коротко выдохнул, нажимая на кнопку ремня безопасности. Затем он приподнялся и застегнул куртку.

– Ну, – сказал он сквозь едва сдерживаемую детскую улыбку. От волнения парень тяжело дышал, проглатывая слова. – Желай удачи. Я пошел.

Он чмокнул девушку в щеку и выскочил на улицу.

Как это всегда бывает в начале фильмов или драматично-приключенческих историй, Женя ступил ногой прямо в лужу, испачкав обувь и штанину.

– Жень, стой!

– Что? – парень повис на открытой дверце, заглядывая в салон.

– Береги себя. И напиши мне, как там оно. Хорошо?

Женя закатил глаза. Он почувствовал, как холодная грязная вода из лужи просачивалась сквозь носки. – Да не случится со мной ничего, не боись, – свет лампочки в машине отражался в его счастливых расширенных зрачках.

И Женя захлопнул дверцу. Он не видел вокруг себя ничего, кроме освещённого фонарём здания его новой работы.

Прислушиваясь к отдаленному шуму машин, лаю собак, он быстро зашагал вперёд.

Тогда Женя был парнем, в чьих жилах играла жажда впечатлить окружающих, вляпаться в историю или просто запомниться хотя бы в маленькой газетной заметке какого-нибудь еженедельника. И поэтому он шел на опасную работу с сердцем, полным романтических мыслей. Он представлял, как это будет весело, как много чести будет в том, чтобы прикоснуться к главной городской легенде.

Машина Алёны не отъезжала. Девушка, несмотря на всю уверенность своего пассажира, хотела убедиться, что Женю по пути не схватит безголовый.

А парень лишь вдыхал острый вечерний воздух. И в этом воздухе для него было все: предвкушение и ожидание чего-то нового, радость от наконец-то значимой работы, волнение. Было ли в этом воздухе счастье? Во всяком случае Женя его ощущал.

Воспоминание о первой рабочей смене в Восьмёрке останется в его голове навсегда, как фотография, как оттиск.

Жене показалось варварством, что стену старого и величественного здания подпирали ржавые ворота. Желтая лампа фонаря бросала тусклый свет на фасад, украшенный белыми бетонными завитушками.

Рядом стояли две машины: одна дорогая и новая, другая старая, обкатанная много раз, и с вмятиной на бампере.

Парень поднялся по ступенькам ко входной двери (тоже ржавой и облупленной), но тут широкие ворота сбоку от него со скрипом отворились. С Женей поздоровался низкорослый старик.

– То ты на парадный вход пошел, – голос его был больше похож на хрип больного ангиной. – Ошибся, парень, – старик улыбнулся. – Тебе не сюда.

Незнакомец был одет в куртку с нашивкой «охрана» и черную шапку тонкой вязки.

– Меня в первый раз через эту дверь заводили, – ответил ему Женя.

– Ну так в первый раз ты и не сотрудник был, – охранник опять улыбнулся ему желтыми металлическими зубами. От мужчины пахло старостью и перегаром. – Пошли покажу вход.

Женя прошел за ним и только тогда услышал, как машина Алёны завелась.

Ворота за ним и охранником закрылись. Железо задрожало.

– Теперь тебе вот сюда, – сказал старик, когда они зашли за здание. Везде горели желтые фонари. Самый большой из них висел на крыше гаража.

– Только чего ж ты так рано пришел? – спросил напоследок охранник, возвращаясь в свою будку. – Смена ж с десяти вечера.

Женя и сам не понял, почему так рано собрался. Весь день на парах сидел сам не свой, в разговорах друзей почти не участвовал. Потом дома не мог даже смотреть телевизор и общаться с мамой. А в половину восьмого уже набрал Алёну: она обещала подкинуть.

Мама спрашивала, как прошел день, а сын отвечал рассеянно, думая о своем. Женя собирал рюкзак, торопливо закидывал туда лоток с едой, блокнот и ручку, чашку, чайную ложку и баночку с сахаром. Пока он так мотался, Мария за ним следила взглядом снисходительным и добрым. Она рукой убрала со стола просыпавшийся сахар и улыбнулась, опустив глаза в пол.

Их с сыном отношения были противостоянием стихии энтузиазма со стихией покоя и консервативного воспитания. Жене не терпелось заниматься чем-то дельным, работать, лечить и действовать, а матери приходилось постоянно его успокаивать.

До парня поздно дошло, что, если человек хочет поскорее стать специалистом, опрометчиво идти на медика, где учатся более десяти лет.

Он заканчивал четвертый курс медицинского училища по специальности «лечебное дело». И учился достаточно хорошо. Хорошо, но не отлично.

Поползновения пойти на работу начинались и раньше. Со скуки под конец второго курса Женя устроился подрабатывать в амбулаторию семейной медицины на окраине города. Там в его обязанности входило смерить температуру, заполнить карточку пациента в базе данных и полить стоявшую возле компьютера фиалку.

Рабочая смена с двух до шести в старом здании, где одновременно размещались отделение Госпочты, филиал банка, аптека и амбулатория.

Он там обычно сидел за столом и вбивал в таблицу фамилию пациентов, пока доктор спрашивал, на что те жалуются. А пациенты обычно – шестидесятипятилетние женщины, которых помимо боли в сердце еще беспокоило экономическое положение страны, нравственные идеалы грядущих поколений и то, сколько Жене лет и почему он, такой молоденький, сидит в углу и зеленеет за компьютером.

Было время, что постоянные посетители Женю подкармливали. Но о каком здравии могла идти речь, если вся болезнь превращалась в такой особый домашний ритуал, где терапевты с пациентами были почти родственники?

Через год Женя уволился. Заскучал.

И после о том, что он метался в поисках работы, знали все. Его безработица стала общественным достоянием, с вытекающей просьбой для каждого знакомого: если видишь вакансию, звони Жене. Срочно.

Настоящая работа пришла откуда парень не ждал.

Это был семейный ужин в доме его девушки. За столом с ним сидело семейство Голяковых: Алёна, рядом её мама (школьная учительница) и папа (он работал в Государственной службе безопасности).

В пылу разговора Женя плохо пережевывал и поэтому глотал здоровые комки еды. Его распирало: жаловался на систему, из-за которой не может найти нормальную работу. Говорил, что очень хотел бы подрабатывать в центральной больнице, но без опыта не берут. Все медики хотели иметь должность в центральных больницах, но из-за огромной конкуренции туда мало кто попадал.

– Ну, работу в крутой больничке я тебе в любом случае не предложу, но… Что если тебе к нам? – сказал Алёнин папа. Олег Евгеньевич Женю очень любил и уже считал парня частью семьи.

– А что делать медику у вас? – спросил Женя.

– Да не у нас, – мужчина засмеялся, вытирая салфеткой усы, – не в ГСБ. В Восьмерке.

– Олег, – возразила мама Алены, Любовь Ивановна.

Алёна в это время молча ковыряла еду в тарелке.

– Слышал ведь про Восьмёрку? – разговаривая, Голяков не прекращал пережевывать. – Они к нам прикреплены. По сути, почти обычное бюро судмедэкспертизы. Вы ж медики, тебе должно понравиться, – мужчина засмеялся.

Женя уставился на Олега Евгеньевича, не понимая, серьезно ли тот предлагал такую работу. И с каждым словом Голякова он улыбался всё шире и шире.

– Не центральная больница, конечно, но зарплата хорошая, – продолжал мужчина, деловито накалывая макароны на вилку. – Тоже абы кого не берут, нужны надежные и проверенные люди. А с тобой мы уже знакомы сколько… Года три вы вместе?

– Два… – сказала Алена. По её тону и выражению лица Женя понял, что она недовольна предложением отца.

– Вот, а знаю я тебя так вообще с первого курса! Ты порядочный парень, умный. Я, как человек при должности, имею право тебя отрекомендовать. Обязательно возьмут. В этом деле главное – меньше ушей лишних. Так что… – он прочистил горло, как бы подытоживая свой монолог. – Пока можешь подрабатывать санитаром там, работа не пыльная. Тела шить, на вызовы с огнемётом кататься. По мелочи теперь, ты знаешь… Это ж тебе не то, что надцать лет назад творилось. Тогда по ночам дышать страшно было…

Мама Алены посмотрела на Женю, затем на Олега Евгеньевича, а потом они встретились взглядами с дочерью, и тут уже посмотрели на Женю дуэтом.

– Олег, а он точно подойдет? – спросила Любовь Ивановна у мужа.

Тут надо сказать, что Женя со своим ростом 174 сантиметра и правда не очень-то походил на сурового санитара морга, эдакое воплощение Харона, помогающего покойникам попасть в мир мертвых с честью. Он не таскал ничего тяжелее рюкзака, а спортивный зал видел только на рекламном буклете.

– Пусть попробует, – сказал Олег Евгеньевич и улыбнулся так, что из-за его щёк почти не было видно глаз.

Потом, когда ужин закончился, а родители разошлись по комнатам их большого дома, Женя с Алёной сели поговорить вдвоем на диване.

Девушка предупредила:

– Ты ведь понимаешь, что это за работа. Это не в амбулатории рецепты бабушкам выписывать. Это… Это трупы! Из Восьмёрки! – воскликнула она шепотом. – Не такие, как в больнице. Я-то понимаю, что папа хочет испытать «будущего зятя», но… Стремно это как-то. И мама что твоя скажет?

– Ну, я давно не маленький, чтобы мама могла мне что-то запретить, – серьёзным тоном ответил Женя. – Время покажет…

– Да ты серьезно, что ли?! Наименьшее, о чем я мечтала в своей жизни, – так это чтобы блеммии сожрали моего сына, – а вот это уже кричала мама Жени, стоило ему только пересказать ей слова Олега Евгеньевича о вакансии в Восьмёрке. – Я не позволю!

Но под напором парня, мать не смогла ему перечить и уступила.

Так или иначе, отец Алёны привел Женю в Городское бюро судебно-медицинской экспертизы №8.

Представляя парня будущим коллегам, Олег Евгеньевич постоянно трепал парня за плечо. Он был выше Жени на голову, и рядом с ним парень выглядел, как восьмиклассник. Слова Голякова вроде «вот Женя, он хороший мальчик, он будет у вас подрабатывать по ночам, очень ответственный» делали нового санитара в глазах местных эдаким богатым сынком, которого устраивали в Восьмерку по большому блату.

Высокий мужчина с большой черной бородой и красиво уложенными усами со скепсисом смерил кандидата на должность взглядом. Это был заведующий. Его черные глаза бегали от Голякова на юношу и обратно. Но Олег Евгеньевич настаивал, он хвалил Женю так настойчиво, что парень чуть сам не поверил в то, что без проблем справится с этой работой.

И Женю поставили в смену.

Ему показали лаборатории, ознакомили с картотеками и правилами ведения дел. Во всем бюро работало мало людей, не больше тридцати. Свою бригаду Женя так и не увидел, те приходили ночью. Он запомнил только имя Александра Вознесенского, его будущего прямого начальника.

И вот, в назначенный день Алёна привезла своего парня по адресу.

Он стоял перед дверью, напротив него – старик в куртке с надписью «охрана» и желтыми металлическими зубами. Как Женя узнал позже, охранника звали Иван Семенович.

Парень вернулся к вопросу охранника:

– Только чего ж ты так рано пришел? Смена ж с десяти вечера.

Женя пожал плечами и потянул на себя ручку железной двустворчатой двери.

Он оказался внутри. Горела тусклая лампа, вся с пыли и паутине, еще более желтая, чем те, что на улице. Женю никто не встречал. Только ещё одна дверь, снова двустворчатая.

Парень оказался в длинном широком коридоре. Он шел по нему, осматриваясь на стены, выкрашенные в серый, и пол, покрытый плотным резиновым линолеумом.

Тишину нарушали только Женины шаги. Пахло химией. Это был сильный запах, будто бы кто-то прямо под его ногами вылил ведерко хлорки.

Он посмотрел налево – кабинеты со светло-коричневыми дверьми. На одном из них он увидел надпись «Вознесенский А.» Дернул ручку, но было заперто.

А с другой стороны – две больших двустворчатых двери. И он подошел к той, где сквозь стеклянные вставки был виден свет. Он толкнул её.

И внутри снова тишина. Ярко горели несколько сине-фиолетовых светильников. Это была секционная. В углу, напротив двери гудел компьютер. И никого, кроме Жени.

Но тут он присмотрелся и увидел за шкафом ещё одну дверь, а на ней табличку «ординаторская». Парень вошел туда.

Внутри свет был не таким жестким и холодным. Там стоял диван, а на диване сидел молодой человек и читал книгу.

Женя сразу понял, что это сидит его начальник. Парню показалось, что именно так должен выглядеть судмедэксперт.

Он был одет в черный комбинезон, с множеством карманов на нем. Такие Женя видел по телевизору, в сюжетах про ночные бригады.

Незнакомец молча посмотрел на юношу ярко-голубыми глазами; под глазами – полукруги синяков, лицо – бледное, словно неживое.

– Здравствуйте! – выкрикнул Женя, подбегая.

Внутри него завелся какой-то моторчик. Этот моторчик всегда в нем заводился, когда парень брался за новое дело. Моторчик энтузиазма, радости, даже эйфории.

Прежде чем незнакомец успел что-то сказать, Женя схватил его за руку и крепко сжал.

– Евге-, – он начал говорить громко и быстро, но голова его вдруг перестала думать, и конец имени он едва пробормотал: – -ний… Лукьянов…

И все мысли его в этот момент исчезли. Тут что-то случилось.

Глаза.

– Роман Владимирович Клиневич, – парень в комбинезоне спокойно улыбнулся, вставая с дивана. Его глаза загорелись ярко-голубым светом. – Водитель служебного транспорта.

– Приятно познакомиться, – медленно сказал загипнотизированный Женя.

Время вокруг него вдруг стало таким тяжелым, что не могло бежать дальше по часовой стрелке.

Если бы рядом с Женей заиграл оркестр, он бы его не услышал. Потому что вместо звуков он ощущал нарастающий, приближающийся гул.

И в этом гуле глубокий голос Романа, как голос Бога сразу же после сотворения мира, – единственный различимый звук:

– Ты ищешь Вознесенского? Саша как раз только переодевается, – произнес он. – Я так подозреваю, ты тот новенький…

Голубые глаза смотрели в самую душу, вплоть до репликации ДНК, и читали оттуда все. Всего Женю. Ординаторская оказалась в расфокусе.

Женя ничего не ответил, а Роману ответ будто был и не нужен.

– Новый санитар, значит… – говорил он, слегка поворачивая голову и не сводя с парня глаз.

Весь мир в Жениной голове, стек вниз по стенам ртутью. Потом эта ртуть превратилась в кубики конструктора и выстроилась ровными рядами, по кубику на каждое воспоминание. Внимательный взгляд Романа проходился по каждому из них. Всё. Он видел и читал почти всё о нем, пробираясь своим взглядом внутрь воспоминаний новоиспеченного санитара. Тысячи кубиков, накопившихся за девятнадцать лет его жизни.

Женя же в это время стоял перед мужчиной, как перед страшным судом. Не в силах отойти, не в силах сдвинуться. И в этом суде чувствовалась какая-то божественность. Глаза Романа светились, а жертву распирало от благоговения, покорности, преданности. Непривычной, вынужденной.

Хлопок какой-то из дверей прозвучал для Жени, словно во сне. И кубики вновь стали собираться в цельное сознание. Будто бы открыли кислород после длительного вакуума. Будто бы выплеснули воду из легких, и парень воскрес.

Наваждение ушло. Женю вбросило в реальность, он испугался, когда перед ним появился розовощекий улыбающийся мужчина с рыжеватой бородкой.

– Не бойся Рому, он не кусается, – сказал мужчина сквозь зубы, пытаясь разорвать рукопожатие.

Наконец, он встал между двумя.

Парень был ошарашен, словно ударенный обухом. Голос водителя все еще глухо звучал в его ушах. Но новое лицо уже принялось добродушно жать Женину руку. Роман сделал пару шагов назад, не сводя при этом с молодого санитара своих волшебных глаз. От него будто бы фонило этим гипнозом, гудело, искривляло пространство.

Вселенная вернулась на свое место хлопком в ушах.

– Александр Вознесенский, судмедэксперт, зови Сашей. Добро пожаловать.

Он на минуту остановил свою вдохновлённую речь. Потом посмотрел на Женю внимательно и тяжело вздохнул.

– Ну, я вижу, Рома уже успел тебя очаровать. А теперь, я думаю, Роману Владимировичу надо срочно сбегать в гараж и привести в порядок машину, – последние слова Саша процедил сквозь зубы. Он гневно посмотрел на стоящее рядом нечто. И Роман, только встретившись с экспертом глазами, будто бы и сам очнулся. В тот момент (может, Жене показалось) глаза водителя потухли, словно стали человеческими.

И Роман, все ещё поглядывая на санитара, снял с крючка куртку и вышел через дверь, откуда три минуты назад появился Женя.

– Господи, – сказал Вознесенский. – А они еще мельче на работу взять не могли? Сколько тебе, лет семнадцать от силы?

– Диветынадыцать, – ответил Женя. Он удивился своему голосу, потому что сказанное прозвучало как-то пьяно. Парень стал вспоминать, не пил ли он «для храбрости». «Но ведь не мог я напиться и не заметить этого… Или я выпил, а потом забыл. Но почему тогда язык у меня заплетается даже в мыслях. Или я просто хочу спать? Или…»

В это время Вознесенский говорил с ним и потом, поняв, что новенький не слушает, эксперт пощелкал перед его глазами рукой.

– Эй!

– Да…

– Посмотрим, говорю, как ты справишься. Ха-ха, – и он засмеялся. Смех его был ревущим, как мотор у бензопилы. – Юный ГСБшник… За мной. Вообще, я не люблю, когда ко мне в смену ставят кого-то левого. – пробубнил он себе под нос.

С первого взгляда Восьмёрка мало чем отличалась от тех прибольничных моргов, куда водили на практику студентов училищ, и не разнилась с бюро судмедэкспертизы, которые Женя видел по телевизору.

Светло-зеленая плитка на стенах, желтая на полу, всего один секционный стол, над которым лампа, ещё две лампы висели над местами, где столы за ненадобностью были демонтированы.

У стен стояли стеллажи с папками и книгами, шкаф с оружием, а в углу был стол с компьютером и системным блоком на нём.

На одной из стен красовалась большая эмблема судебно-медицинской экспертизы.

– Красиво? – спросил Вознесенский. Он гордо упер руки в бока. – Это я рисовал. Ну и Павел Петрович тут чуть-чуть помогал, конечно… А так я сам!

Начальник принялся за экскурсию. Он стал рассказывать, что где лежит и что куда перекладывать нельзя.

У Жени опять подкосились ноги. Парень схватился за стол, пока Вознесенский не видел. Те кубики в его голове, они опять развалились, и его мысли вместе с ними.

– А я думал, в морге по ночам жутковато… Тем более у вас, – сказал Женя принужденно-весело, расчищая в голове место для ясных мыслей.

– Пф, зуб тебе даю, ты через неделю будешь идти по улице, смотреть на первого встречного и прикидывать, один или два человека понадобится, чтобы переложить его на каталку, – сказал эксперт. – До тебя тут работала Катя. Вот это человек! Мы её еле-еле отправили в декрет, – Вознесенский выдавил из себя нервный смешок, глядя на то, что творилось с парнем. Он отвел взгляд в сторону и стиснул зубы, качая головой и шепотом матеря Рому.

Женя прошел за ним в ординаторскую.

Большая комната. Внутри опять столы, холодильник, полки с книгами, шкаф для одежды и два дивана, один напротив другого, ещё была дверь во вторую секционную (ночью там никого не было), а также дверь в раздевалку и душ.

– Тут иногда можно вздремнуть, но это редкое удовольствие, – сказал Саша. – Вот твоя одежда, – он взял пластиковый прозрачный пакет с дивана и протянул новенькому. Он ещё раз оценил нового санитара взглядом, пока тот медленно расстегивал куртку. – М-да, штанины, наверное, придется подшить… Но ты справишься. Как переоденешься, кричи. Фартук и нарукавники в секционной.

Женя остался один в комнате, держа в руках черный комбинезон, такой же, как у водителя и Вознесенского.

Пока он надел его на себя, прошло больше двадцати минут. И Женя, подойдя к зеркалу на ватных ногах, поправил молнию и застегнул пуговицы, скрывавшие её. Следом он надел поверх комбинезона серо-синий халат. Свою куртку он повесил в шкаф, рюкзак бросил возле дивана.

– Сначала, конечно, будет непривычно, может даже стремно. Ох, боже, смотрю на тебя и прямо-таки себя вижу в первые дни! – воскликнул Вознесенский, когда Женя вышел из ординаторской. – Теперь холодильники. – Эксперт подошел к железной двери. Она вела в узкий коридор с тремя дверьми и входом из второй секционной. – Первый холодильник – тела уже вскрытые, вымытые и готовые. Их отсюда увозят похоронные агенты до крематория: в основном эти трупы – «подопечные» дневной смены, мы больше специализируемся по вызовам. Иногда ритуалка приезжает рано утром, тогда твоя задача – выдать тело. Сюда идут те тела, которые ты зашьешь за смену, – Женя мельком увидел полки, как тюремные нары, на которых лежали две желто-серые мертвые куклы. – Теперь вашему неискушенному взору, молодой человек, представляется второй, наш с тобой холодильник, – И он открыл дверь. Женя отшатнулся. Разодранные в ошметки тел, где-то недоставало ног и рук, животы были вспороты. – Там дальше третий холодильник, он сейчас пуст, туда привозятся тела, начавшие гнить. Их находят… Ну там, в лесу, на помойке.

Вознесенский закрыл дверь и выключил свет. Женя плохо соображал, что ему рассказывали.

– Да-а-а, – протянул Саша. – Вот такая наша «домашняя» работа – собирать образцы тканей, отправлять их в ГСБ, колдовать, чтобы люди были похожи на людей… Если ночь без происшествий, моя обязанность всё сфотографировать, повозиться с базой данных, а ваша – сшить останки для похорон. А так катаем на вызовы, поэтому всегда будь на чеку. Кстати, нас могут снимать, чтобы потом показывать по телеку.

Вознесенский не закончил, как входная дверь хлопнула, и в помещение по-хозяйски ввалился громадный мужчина сорока с лишним лет.

– Саша, привет! – сказал он.

Эксперт что-то проворчал тому в упрек, но опоздавший не придал этому значения.

– Это Павел Петрович, твой напарник, – Вознесенский похлопал Женю по плечу, и парень от этого похлопывания чуть не свалился на кафель.

Павел Петрович подошел к столу, взял из вазы с конфетами, которая там стояла, мятную карамель и, шурша оберткой, прошел мимо коллег в ординаторскую.

Медицинского образования у Петровича не было никакого. И позже Женя узнал, что до того, как попасть в бюро, Павел работал бухгалтером в одном из отделов ГСБ. А должность в Восьмёрке он, естественно, получил с легкой руки Олега Евгеньевича.

Компетенции его хватало на то, чтобы ездить на вызовы или просто забирать растерзанные тела, заносить данные в протокол, а потом помогать эксперту и более образованному санитару на вскрытии по типу «подай-принеси-подними-выбрось».

Первым телом Жени стала разодранная женщина. У неё была полностью выеденная брюшная полость, половина лица отсутствовала, и куски кожи еле держались на нем.

– Ты видишь это? – сказал Вознесенский, стоя за спиной парня. – Это они сделали.

– Безголовые? – у Жени притупилось ощущение реальности. Все вокруг плыло. Ему не было дела до трупа на столе.

– Да, блеммии. Жу-у-уткая тварь, когда увидишь в реальности. Хуже, чем по телику показывали… Как будто человека живого скрестили с монстром с картинки. И ты не… не понимаешь, как реагировать. Бывшие люди. А их вспоротые животы превратились в пасти.

Женя смотрел на эту женщину, на то, что от неё осталось, и не понимал, как ему собрать себя в кучу. Он боялся, что его выгонят или подумают, что он действительно пьян.

– А знаешь, что самое «прекрасное»? Ведь безголовые – это тоже чьи-то родственники… – Вознесенский говорил в никуда. Павел слушал эти размышления о вечном далеко не в первый раз и уже не утруждал себя вылавливанием смысла, так как Вознесенского часто пробирало на философию. А новенький санитар выслушать его был не в состоянии.

Пока Женя и Павел Петрович стояли в стороне, Вознесенский стал собирать с разрезов образцы ткани. Затем сказал Павлу включить еще несколько ламп над телом и вынул из чехла фотоаппарат.

Вспышка камеры била по зрачкам, и в её ослепляющем свете Женя почему-то видел игру собственного сознания, как артефакт на экране компьютера – две точки, ярко-голубые глаза.

– А это зачем? – спросил Женя, стараясь незаметно проморгаться. Он подошел к каталке с инструментами, пытаясь за неё ухватиться, чтобы устоять на ногах.

– Это для органов… Фотографирую органы для органов, ха-ха, – заявил Вознесенский, пересматривая фотографии. Ничего особенного. Знаешь, у меня такое ощущение, что в патрульной полиции работают идиоты, которые не могут никого поймать, ГСБ не способно ничего расследовать, а Восьмёрка – большо-о-ой такой утилизатор. Но! – Вознесенский поднял палец. – Тем не менее, образцы тканей, кроме опознания родственниками, в перспективе помогут нам вычислить товарищей, которые превращают обычных граждан в безголовых. Мы называем их…

Вознесенский не договорил. Женя потерял сознание, опрокидывая за собой на пол железные инструменты. Секционная наполнилась звоном.