Читать книгу Когда придёт Человек - Влада Билоус - Страница 5

Самое страшное – после смены возвращаться домой. В слишком огромную квартиру, как для человека, который живёт один. Из-за стены доносился храп Вознесенского: они с Романом были соседями.

Утренний свет все равно проникал сквозь плотно закрытые шторы. Парень лежал в постели и ворочался туда-сюда, думая обо всём на свете, до сих пор видя в голове остатки, тонкий шлейф из воспоминаний санитара. Скоро этот шлейф улетучится, и станет совсем одиноко. Страшно и одиноко.

Поэтому Роман не смог уснуть. Пошел на кухню, сделал себе кофе: он любил нагревать молоко и всыпать туда растворимый порошок, вообще не используя воды. Так ему казалось вкуснее.

Потом парень сел за компьютер, чтобы отвлечь себя чтением.

«Жил себе, а потом „как пошло“, и я оказался тут, ха-ха-ха», – в голове выплыли его собственные слова, сказанные на смене санитару.

Куда теперь оно пойдет? Куда теперь всё это пойдет? Он же не сможет быть водителем в Восьмерке вечно. Рано или поздно он сорвется на кого-то живого. Роман был в этом уверен и со страхом ждал, когда это случится.

Он сидел перед компьютером, для общего развития читал исследования очередного учёного, который пытался восстановить утраченные языки соседних народов, но не видел текста. Разум туманили собственные мысли. Их было много, целая куча ужасных мыслей. А все потому, что рядом не было никого, чтобы его отвлечь. Если бы Вознесенский проснулся, зашел к нему и начал шутить свои тупые шутки, было бы легче. Но Саша спал.

Роман боялся самого себя, своей сущности, когтей и клыков. То, что сидело внутри него, то, кем он являлся на самом деле, было в тысячу раз сильнее любой воли. Своих действий Роман предсказать не мог, и совесть не позволяла ему просто так находиться среди людей, не переживая за то, что он может кому-то навредить. Вот так Роман, привыкший быть в центре общества, оказался почти что изолированным. Без перспектив и без какой-либо жизни вне бесконечного круга: дом, Восьмерка, дом.

Парень упал лицом на клавиатуру и зарыдал.

Он слышал, что о нём говорили. Этот противный слушок в университете, откуда он едва выпустился, о том, что Роман Клиневич на самом деле сидит на наркотиках. Хотя вещества он при этом ни разу не пробовал.

Вся его жизнь, как думал Роман, с каждым годом становилась всё хуже и хуже. И смысла в своем существовании он не видел. Вместо него этот смысл отчаянно пытались найти брат, лучший друг и правительство страны.

А ведь Роман так любил купаться во внимании, с самого детства. Он говорил о своем одиночестве, пока за ним следовала толпа обожателей и учителей, пока земля вращалась вокруг него, а мать и брат сдували с него пылинки.

С самого начала, чуть ли не с первого класса школы, он всем и всегда нравился. Только вот такая увлечённость его персоной, пусть и льстила, на самом деле только Романа расстраивала, ведь никто под его завышенные стандарты не подходил. И не каждый мог вынести на себе тот снисходительный взгляд, которым Роман одаривал каждого, кто ему не нравился.

Он страдал от того вида одиночества, которое можно назвать духовным. Тогда ещё юноша, он нырял в лесть, пока тысячи рук хотели прикоснуться к его лицу, пока чужие губы шептали: «Ты прекрасен, Рома». А он не обращал внимания и не благодарил, потому что за правду не благодарят.

На самом деле его внешность почти не изменилась, разве что он похудел и осунулся. Но для него это ощущалось, как большая катастрофа, одна из многих, что преследовали его.

С детства Роман знал, что сердце его больное, но он никогда не знал причин недуга. А когда выведал, словно огромный камень упал на его плечи. Парню открылась тайна его отца: тогда он почувствовал неутолимый страх ответственности. Поэтому Рома больше всего боялся своих сверкающих глаз.

На самом деле он был хорошим парнем. Избалованным, эгоистичным, но хорошим. Роман никогда не хотел никого убивать. Только однажды по его вине погиб человек. После этого парню хотелось содрать свою серую кожу, выцарапать глаза, только чтобы не видеть собственный облик по ту сторону зеркала.

Он жил с этим. Едва-едва, но Роман жил.

В это время в детской поликлинике группа помятых белых халатов разделились по отделениям.

Четверо студентов шагали в ногу.

– Я так и знал, что нам выпадет это дерьмо собачье, – сказал Ваня. – На самом деле, я думал, твои родители поколдуют, чтобы нам выставили баллы за практику без нашего присутствия, – возмутился тот, обращаясь к Артёму.

Отец и мать Артёма работали в педиатрии, поэтому часто оценки за работу в больнице друзьям прилетали просто так.

– Мама сказала, чтобы я не выделывался и учился, – ответил Артём. – «Тебе ж людей потом лечить!» – он перекривил голос матери.

Все четверо вздохнули.

– Я уже слышу этот ор, – сказал Женя.

Впереди него шли две спины в белых халатах, Ваня и Артём, а рядом с ним – Алёна.

– Все когда-то берут пробы, – сказала она. И тут парни в один голос прохныкали. – Вспомните нас. Мы же тоже орали, как резанные.

В ответ на это её замечание парни снова издали непонятные звуки.

– Может ты и хочешь попротыкивать детям пальцы, но я бы предпочел отметить первый рабочий день нашего дорогого друга.

Тут Ваня обернулся и подмигнул Жене.

– Ой, нет. Я так спать хочу. И сегодня опять работать, – зевнул парень.

– Два через два? – спросил Ваня.

– Да, два рабочих, два выходных.

Друзья с самого утра доставали Женю вопросами о том, как выглядит Восьмёрка изнутри, какое там оружие, кто там работает.

А Женя мало что им мог рассказать. Свой обморок он предпочел утаить, чтобы избежать насмешек, а остальное ему почти не запомнилось.

Забор крови делали всем детям Государства в возрасте пяти лет. Такую же пробу брали и у Жени, и у Алёны, и у всех остальных.

Вещь это была обязательной и крайне необходимой для Государства. Пробы с ДНК каждого гражданина хранились в базе данных ГСБ. Найденный пепел, если человек стал безголовым, потом сличали с этой базой. И поэтому личность того, кто умер ночью, устанавливали моментально. Их поминали и хоронили, словно те умерли от инфаркта или воспаления легких.

Становились безголовыми (или же блеммиями, как их называли официально) в основном те, кто ночью или поздним вечером выходил на улицу. Но, несмотря на плакаты, висящие на столбах «После 20:00 – домой», многие гуляли. Кому-то внезапно захотелось покурить на детской площадке. Кто-то находил темные улицы местом романтических встреч. Кто-то по вечерам выходил на пробежку.

Большая половина граждан забывала об опасности либо самому стать блеммием, либо быть разодранным, если безголовое существо нападет.

Но опасной была не только ночь. Случалось, что грибники уходили днём в лес, а возвращались уже без головы и со вспоротым животом. Люди пропадали.

Но даже к этому привыкли.

Женя знал несколько версий появления блеммиев. Первая (этой версии придерживался даже президент, а Владимиру Георгиевичу Женя верил): в воздухе вечером увеличивалась концентрация частиц древней и опасной радиации, оставшиеся после ядерных зарядов. Но в таком случае Женя и многие другие ставили вопрос: почему эта радиация поражала не всех? И почему даже работники полиции, ночью дежурившие в городе, дышавшие тем радиоактивным воздухом, безголовыми не становились?

Была и другая: в безголовых превращаются те, у кого в крови есть особый ген. Будто бы у людей на роду написано однажды, неизвестно в каком возрасте, вот так вот взять и превратиться в безголового. По этой теме ученые пытались провести исследования: они искали ген безголового и даже запрашивали у ГСБ образцы тканей, но получали отказ.

Третья была сказочной, но в то же время ветхой, как религия: будто бы безголовые – не главное зло в этой стране. Будто бы в мире есть существа, внешне ничем не отличающиеся от людей. Их зовут донестрами. Они ходят в толпе, выискивая своих жертв, а потом проникают им в мысли и уводят человека за собой, а после съедают, отрывая голову и рыдают над останками. А разодранное тело в итоге становится блеммием.

Сектанты и религиозные фанатики постоянно пытались перекрутить историю в свою пользу. Они говорили, будто бы все двести лет существования Государства донестры прячутся, не показывая своего настоящего лица. Будто бы древние войны – их рук дело. Но потом явился Человек со светлым именем и уничтожил чудовищ.

Естественно, все считали это глупостью. Женя знал, что когда-то давно война, бывшая последней Мировой войной в истории человечества, закончилась ядерным взрывом. И именно этот взрыв оставил радиацию, которая «подарила» человечеству безголовых. А Человек со светлым именем был просто красивой легендой.

Детсадовцев на пробу привели воспитатели. Пятнадцать пухлых и громко разговаривающих детей. На забор крови всегда отправляли студентов училищ, как на легкую и не требующую особых умений работу.

Дети шумели и Женя морщился от головной боли.

Пробы давали делать студентам ещё и потому, что работа эта была очень нервной, и никто браться за неё не хотел. Для этого открыли две манипуляционных: в одну пошли Женя с Алёной, в другую Ваня и Артём. Их одногруппники разошлись по разным этажам детской поликлиники: кого-то направили на практику к окулисту, кого-то к педиатру, кто-то пошёл к хирургу и так далее. Крики гремели по всему коридору. Плановый медосмотр.

В манипуляционной со стенами, покрытыми кафелем, было прохладно. За столом сидела лаборантка, которая должна была следить за тем, как будущие фельдшеры справлялись, и руководить ими.

Алёна посадила Женю за компьютер, а сама села рядом с лаборанткой. Системный блок громко загудел, на экране появилась эмблема Министерства здравоохранения. Женя приготовился вводить данные. Это было очень похоже на его прежнюю работу в амбулатории. Он встряхнул головой, чтобы взбодриться, и выровнял спину.

Из списка процедур Женя выбрал забор крови. После этого он прислонил к считывателю свою карточку. В окне загрузки появились его имя и фамилия, а также статус студента медицинского училища.

Таким образом в базе данных была информация обо всех медицинских работниках, пациентах и процедурах.

Женя открыл список детсадовских групп, записанных на пятнадцатое апреля. Он громко назвал первую в списке фамилию. Воспитательница вышла за ребенком.

Это был маленький тощий мальчик с круглым выпирающим животом. Глядя на его грязную неопрятную одежду, Женя, незаметно для остальных, скривил лицо.

Лаборантка, сидящая за столом, уже привыкла к своей работе и знала, что первым делом надо улыбнуться ребенку и спросить, как его зовут, а затем представиться самой. Так малышу будет легче и эти страшные люди в белых халатах приобретут статус знакомых. По крайней мере, этого мнения придерживались все работники детской поликлиники.

Алёна сидела за лаборантским столом, ожидая, пока руки высохнут после дезинфекции спиртом. Следом она надела перчатки, и те так страшно скрипнули, что даже Жене стало не по себе. Ребенок сел на стульчик: тихий и молчаливый мальчик, явно боявшийся врачей. Лаборантка пыталась расспросить у него что-то про его маму и папу, про то, чем он завтракал, какую погоду он любит, но ему это было мало интересно. Гораздо больше ему хотелось смотреть на то, как красивая молодая тётя брала новую одноразовую пробирку. Алёна распаковала её и сказала Жене набор цифр и букв, написанных на этикетке, – код пробирки.

Женя ввел данные в систему.

Алёна обработала маленький пальчик спиртом. И после взяла скарификатор.

Ребенок едва слышно запищал.

– Тш-ш-ш, – сказал девушка. – Вот и всё.

И тут лаборантка, специалистка по общению с детьми, принялась мальчика нахваливать. Тот даже не понял, почему он молодец и что такого героического сделал.

Женя поглядывал на Алёну из-за компьютера. Ему нравилась её тихая и спокойная красота, нравились её сосредоточенные движения. Из-за маски не было видно её улыбки, но Женя был уверен: девушка улыбалась детям.

Они были двумя противоположностями.

Алёна – дочь самого Олега Голякова, а Женя – сын офисной служащей, еле сводящей концы с концами. Алёна для Жени была самой красивой, самой обаятельной, с самым стойким характером, а он – совершенно обычный парень. За ним не бегали поклонники и поклонницы, но почему-то из всех парней в группе Голякова выбрала именно его. Может, дело было в долгой дружбе. Ещё на первом курсе они хорошо общались, потом стали контактировать ещё теснее в маленькой компании из Вани, Артёма и ещё нескольких одногруппников. И под конец второго курса семнадцатилетний Женя понял, что влюбился.

Их практические занятия закончились в час дня. До остановки парень и девушка пошли вдвоём.

Моросил едва ощутимый дождь. Женя чувствовал себя прекрасно, и даже начал забывать о своих ночных приключениях: будто бы он не падал в обморок в морге и никто к нему в голову не залезал.

Они шли, комментируя лаборантку, которая, как показалось обоим, была не большого ума. После стали обсуждать врачебные навыки Вани с Артёмом.

– Я, кстати, квартиру смотрела, – как бы невзначай сказала Алёна. Женя не любил, когда она начинала об этом говорить. А эту тему его девушка поднимала в последнее время очень часто.

Женя увиливал от подобных разговоров. Парень не признавался самому себе, почему.

Просто он чувствовал, что если вдруг съедет со своей родной квартиры, соберет вещи в коробки, наймет машину и поднимает их на пятый этаж съемной однушки, что-то в его жизни будет по-другому. И если он сейчас начнет жить со своей девушкой, это будет чем-то масштабным, чем-то основательным для него, какой-то чертой. А переступать её Женя был не готов, в отличие от Алёны. Он не чувствовал, что это уместно – вот так вот брать и начинать жить с ней.

– И как квартира? – спросил Женя, стараясь высказать заинтересованность, а не опасение.

Алёна назвала цену и адрес. Жилье было не таким уж дорогим и находилось недалеко от центра.

– Я пока не знаю, как у меня с зарплатой будет… – он мысленно обрадовался, что попалась подходящая отговорка. – Правда… Ты же понимаешь, пока я стажер, мне много не начислят… Давай подождем немного?

– Да ведь я могу сама заплатить! – напирала девушка.

– Слушай, – Женя говорил мягко, поглаживая её руку. – Ну не очень это по-мужски, жить за чужой счет.

Алёна, пусть и была не согласна, кивнула.

Они шли к остановке через парк. Женя не хотел, чтобы девушка его подбрасывала каждый раз на своей машине.

Весенний дождь делал плитку в парке такой скользкой, что парень придерживал Алёну за руку. Каблуки её ботинок цокали, соскальзывая по желтому камню.

Они проходили мимо музыкантов. Дул ветер, и капли, застрявшие в листьях, срывались на непокрытые головы. Было так свежо. Различные ритмы: кто-то пел, кто-то громко говорил.

На мокрой траве собрались уличные чудаки в белых рубашках под весенними куртками. Они молились, пританцовывая. Это было уже привычное зрелище для местных.

Сектанты танцевали везде: на улицах, возле станций, возле магазинов.

Никого уже не удивляло, как эти люди под ударную музыку сжимали ладони вместе, будто в рукопожатии. После поднимали их к небу, хором призывали своё божество, и касались стиснутыми ладонями лба.

– Очисти нас! – причитали они. – Человек со светлым именем! Приди и очисти от греха! Очисти огнём твоим!

Слова эти они произносили, меняя интонацию, будто бы напевая какую-то песню. И Женя засмеялся. Он в шутку начал танцевать прямо перед лицами увлеченных сектантов.

И со стороны казалось, будто бы вся толпа молится не Человеку со светлым именем, а Жене Лукьянову.

Кто-то из прохожих улыбнулся его выходке. А парень смеялся и пританцовывал, перекривляя известный всем религиозный жест.

– Очисти нас! Приди и очисти от греха! Очисти огнём твоим! Светлым именем твоим.