Читать книгу Юлия - Владимир Аполлонович Владыкин - Страница 4

Валентина обещала Юле приехать к ней через шесть дней. Как раз подойдёт выходной и с разрешения директора сестра повезёт её к себе домой. Юля с нетерпением ждала этого заветного дня и всё ещё не верила, что ей представится возможность побыть в гостях у Вали и увидеть своими глазами, как живет её взрослая сестра. До этого она глубоко ещё не задумывалась о том, что люди могут жить там, где им заблагорассудится, и захотят делать всё, что им пожелается; она для себя не представляла жизни вне стен детского дома. А если дети живут в одном доме с родителями, то значит это так надо; так давно заведено, видать, на свете всё существуют по-разному. К тому же она ещё смутно, но уже догадывалась, что и у неё тоже должны бы быть родители. Хотя подсознательно, не отдавая себе в этом отчёта, она подразделяла детей на две группы: одни живут с родителями, вторые – воспитанники детдома.

И такое деление на домашних и детдомовских повелось издавна, поэтому она ещё пока серьёзно не задавалась вопросом: кто были её родители и куда потом они делись? И потому на первых порах Юле показалось появление сестры как бы нереальным. Ведь она же детдомовская и у неё не могло быть никакой сестры, которые бывают только у домашних детей. Это представление в её сознании так трудно было разрушить, что лишь спустя какое-то время Валентина убедила девочку, что она действительно её родная сестра. И когда Юля понемногу стала признавать Валентину, с этого момента в её сознании происходило трудное, полное противоречий, переосмысление открывшихся с появлением сестры обстоятельств. Ведь Юле всё ещё не верилось, что и она могла бы жить, как и все домашние дети; только когда-то в её судьбе, наверное, произошло что-то страшное; и в результате она осталась без родителей, а сестра всё это время искала её и вот, наконец, нашла. И теперь была несказанно довольна, что у неё так неожиданно отыскалась взрослая сестра, что существенно возвышало ее в глазах остальных таких же, как она, девочек и мальчиков детдома.

С того дня Юля охотно делилась своей радостью со всеми. Правда, одни дети ей верили, тогда как другие продолжали сомневаться в том, что у неё нашлась родная сестра: не было, не было и вдруг нашлась? Однако скоро завзятые скептики в этом сами убедились, когда для Юли наступил долгожданный день, и Валентина приехала за ней, чтобы увезти её домой…

Обступив со всех сторон Юлю, детдомовцы с любопытством провожали её до самых ворот, как она вот сейчас с сестрой выйдет из двора, и пойдёт по мощеному плиткой тротуару. И в группе сопровождавших детей кто-то даже плакал, что вот, дескать, как повезло Юльке…

Валентина жила с мужем Семёном и полуторагодовалой дочерью в двухэтажном коммунальном доме, почти на северной окраине города. У Семёна были небольшие серые глаза, которые почему-то постоянно выражали злость, даже когда он вовсе не сердился. Под его кустистыми рыжеватыми бровями как будто действительно пряталось нечто коварное и злое. Причём он довольно редко улыбался. Когда Юля увидела его, она тотчас же спряталась за Валентину, боясь даже пошевелиться. Семён держал на руках дочурку и грубоватым голосом, без нотки ласки, что-то ей мурлыкал, неторопливо расхаживая по комнате в одной майке и шароварах. Юля, конечно, сообразила, что девочка – дочка сестры. Это открытие, как ни странно, её немного огорчило и даже разочаровало…

– А, наконец-то приехала, как мы заждались: нет нашей мамки, думали, где-то пропала! – быстро проговорил мужчина, сверкнув недобро глазами в сторону Юли.

– Да уж, так и пропала. Разве долго была? – как можно мягче спросила Валентина. Девочка на руках отца, увидев вошедших, нетерпеливо запрыгала, вытянув к матери ручки.

– Долго-недолго, а сама, поди, знаешь – мне в ночную, толком не отдохнул. Она всё по тебе хнычет и хнычет. А ты эту… в няньки ей привела? – спросил он насмешливо, глянув жёстко на Юлю, спрятавшуюся за жену, что слегка неприятно задело его самолюбие: «Ишь, ты, как коза дикая…». И действительно, его взгляд был настолько тяжёл и нелюдим, что покоробил бы любого.

– Ты бы, Сёма, оделся. Да, я привела, как и говорила тебе, сестричку, – ответила Валентина, глядя на мужа почти подобострастно и только ради того, чтобы хорошо относился к девочке. На миг она вспомнила, как в прошлый раз разговор между ними о Юле не получился, но сейчас, в присутствии сестры, возобновлять его не хотела.

– Так я же и талдычу: няньку на вечер себе обеспечила! Почему твоя сестрёнка-то сховалась за тебя, что я на зверя похож? – недовольно заметил Семён.

– На себя ты похож, а ты, Юленька, правда, чего стоишь – проходи, что ты за меня держишься, кого ты боишься, мы тут все свои, – ласково говорила Валентина.

– Ну, довольно, – из-за ребёнка мне уже некогда! – отчеканил Семён. И с дерзкой пытливостью взглянув на жену, грубо бросил: – Тебе было сказано: на одну ночь и не больше. Ты мой уговор крепко помни, Валька, али должен напоминать? – и он обжёг устрашающим взглядом, ощерив рот с желтоватыми от курева зубами.

Валентина в свой черёд смерила Семёна брезгливым взором, мол, как он мог при девочке сказать такое. Она быстро подошла к мужу и тут же, не глядя на него, позвала ласково дочь:

– Иди, иди ко мне, моя маленькая, – а когда взяла дочурку, тем же тоном обратилась к Юле. – Проходи, моя милая, не стой в дверях; иди, сядь на диван, сейчас будем ужинать. Будем, моё золотце? – нежно спросила у дочки, рассматривая сияющими глазами её смеющееся личико с выглядывавшими первыми зубками.– Будем обязательно, а как же, сейчас, сейчас… Ты поиграй с Юлей, поиграй, а я ужин приготовлю…

И когда Семён пошёл к двери, выходившей в общий коридор коммуналки, чтобы там покурить, Юля наконец-то несмело шагнула от порога, уступая хозяину дорогу. Как только за ним закрылась дверь, она пошла и села на диван с высокой спинкой, обтянутой ситцевым чехлом.

– Мама! – протянула девочка, глядя любопытно на Юлю, сидевшую, не шевелясь, на диване.

– Юля, это моя дочка, Светонька наша, – сказала Валентина, глядя на неё с нежной любовью, и, приглаживая на её головке светлые, льняные волосики, весело пояснила: – Доча, это Юля, в гости к нам приехала: для тебя она тётя.

– Моя тётя Юля? – крохотная девочка, произнеся это по слогам, отчего-то звонко засмеялась, словно всё ещё не веря тому, что услышала от мамы, которая, наверное, решила так пошутить.

– Доча, пока я приготовлю кушать, а ты поиграй с Юлей, – Валентина крепко чмокнула дочурку, спустила с рук на диван и обратилась к сестре: – Юля, поиграй пока с ней, хорошо? А я сейчас скоренько картошки поджарю.

Так впервые в жизни Юли наступило свободное время. Сейчас она даже забыла о детдоме, где каждый вечер, каждое утро в спальнях, коридорах, в комнатах игр и занятий большой семьи было всегда довольно шумно и весело. И вдруг впервые Юля испытала совершенно новое, непонятное чувство, похожее на сожаление при потере нечто самого дорогого. Когда Валентина вела её по вечерней улице к остановке, затем ехали в автобусе среди чужих людей, у Юли безотчётно замирало сердце оттого, что вот она едет куда-то в незнакомое место, отчего даже захотелось заплакать. Но еле сдержалась. К тому же от внезапно нахлынувшей тоски она чуть было не попросила Валю отвезти её обратно в детдом. А теперь все её необъяснимые страхи остались позади: она находится в гостях у сестры, и уже немного тут обвыклась…

В те годы квартира Туземцевых была меблирована весьма просто и небогато. Старый, изрядно потертый диван, с уже плохо различимым по ткани рисунком, доставшийся им, очевидно, от родных, уместился возле глухой стены. А напротив него заняла место железная кровать с никелированными спинками и горками подушек, и к ней приютился однодверный платяной шкаф, маслянисто поблескивавший красноватым и потемневшим от времени лаком. А на изрядно истёртом, давно некрашеном полу во всю длину комнаты растянулась рукодельная цветная дорожка. Круглый стол, стоявший посередине комнаты, обступали со всех сторон венские стулья, словно наклонившись, что-то высматривали под ним; детская люлька в углу, на стене радио в виде чёрной тарелки местного радиоузла. Всю эту обстановку, всё это убранство Юля рассматривала с тем неизменно повышенным интересом, когда находишься в незнакомой квартире.

Со стен на неё смотрели фотографии в рамках; над кроватью живописный настенный ковёр изображал лесную поляну с оленями, ходившими вблизи речки. Света живо ползала по дивану, вставала, прислонялась к одутловатой мягкой спинке, проявляя к Юле чрезвычайный интерес, желая, чтобы и она обратила на неё такое же повышенное внимание. Но Юля не знала, как и во что играть со Светой; здесь, в незнакомой среде, ей всё казалось не только чужим, но и враждебным, и от этого почему-то всё больше становилось как-то жутковато. А когда в комнату молча вошёл Семён, с разившим запахом табака и степенно прошёл к столу, даже не глянув на неё, снял со спинки стула клетчатую рубашку и накинул её на свои мускулистые плечи, затем с какой-то угрюмостью заправил её в брюки, Юля окончательно почувствовала себя в гостях всеми забытой.

Семён почему-то ей представлялся таким же грубым и нелюдимым, как дед Иван, который привозил в детдом на телеге, запряжённой лошадью, муку в белых мешках. Он всегда отгонял детей от коня, гикал на них, ругался, чтобы не трогали и не гладили его. Этот дед Иван, которого прозывали ещё и рябым, был с кудлатой бородой. Почему-то летом и зимой он ходил в кирзовых сапогах, и всегда был грязный, весь перепачканный мукой…

После гнетущего и молчаливо прошедшего ужина Семён ушёл в ночную смену, и Юля сразу облегчённо вздохнула, почувствовав себя словно выпущенной из лап лохматого медведя. Сестра тем временем уложила дочурку в люльку, и они остались одни.

– А почему дядя Семён такой? – спросила она, когда Валентина водила её от рамки к рамке с фотографиями и рассказывала, когда и где с Семёном снимались, и о других людях, которые были на снимках. Юля смотрела на них с опаской, настороженно, как бы Семён и с фоток не сказал ей что-то нехорошее, где он был заснят как с Валентиной, так и с товарищами, и где был изображён по пояс и во весь рост один.

– Какой? – нарочито притворно переспросила Валентина, при этом про себя соображая о том, какой смысл Юля вкладывала в свой вопрос: «Вот и она это тоже заметила, а что поделаешь, если у него такое обличье».

– Злой, что ли! – ответила девочка, опустив стыдливо глаза, что должна была в этом признаться.

– Да ну, милая, ты ошибаешься, он не злой… просто к нему надо привыкнуть.

– У тебя своя дочка, а ты меня привела, поэтому дядя Семён, наверное, сердится, – глядя на спавшую девочку, произнесла Юля, когда Валентина начала готовить ей постель ко сну. Услышав такое откровение, сестра так и застыла с простыней в руках, на мгновение замешкалась с ответом: «Какая у меня умная сестра, надо же так сообразить!»

– Как же я могу сестру не пригласить в гости, почему ты так думаешь? Семён не может на меня сердиться, он хорошо знает, как я тебя искала… – разумеется, Валентине нелегко было скрывать правду о Семёне. Как она ни просила мужа быть вежливым; быть с девочкой сдержанным, когда приведёт её, он грубо бросил: «Куда там, будто я воспитывался в заведении для благородных девиц!»

Между тем Юля продолжала обезоруживать сестру своей детской сметливостью, ставя её почти в безвыходное положение:

– А ты тоже жила в детдоме?

– Понимаешь, милая, я… как бы тебе это сказать понятней… я не росла в детдоме…

– Почему не жила, а я живу?

Удивительная настойчивость Юли, однако, стала её беспокоить. Ведь рассказать всё до конца о ней и о себе она не могла, так как, по словам директора, для этого Юля была ещё слишком мала.

– Давай мы с тобой договоримся, что пока ты ничего не будешь у меня расспрашивать, – осторожно, доверительно попросила Валентина.

– Почему ты запрещаешь мне? – Юля вся сосредоточилась, отчего, казалось, её лицо уменьшилось, сжалось, совершенно не понимая, зачем она об этом её так серьёзно упрашивает. И с застывшей обидой в глазах поджала губы.

– Так надо, милая. Вот вырастишь, тогда и поговорим, хорошо? Завтра Сёма придёт с работы, посидит со Светой, а мы с тобой в кино махнём. В кино ты хочешь?

– Хочу! – но сейчас её больше волновало своё, что стало занимать с недавнего времени. – А долго ждать того дня, когда я вырасту?

– Вот как пойдёшь в школу, а потом окончишь, вот тогда, а теперь давай спать. Мы уже за сегодняшний день наговорились. Ты ноги вымыла? Хорошо, и вот постелька готова…

Наутро, когда проснулись, Юля вдруг запросилась в детдом. Во-первых, она неимоверно соскучилась по детдомовцам и воспитателям, во-вторых, ей не хотелось встречаться с Семёном. Когда вчера он ушёл на дежурство, она этому очень обрадовалась, а теперь он, наверное, должен скоро прийти. Если бы его долго не было с работы, то это другой разговор, она бы ещё могла перетерпеть день до вечера. И тогда вновь встретится со своими детдомовскими подружками и с самой близкой Машей Савиной. Их кровати в спальне стояли рядышком. Впрочем, у Вали ей стало скучно ещё с вечера, казалось, для неё всё было ясно без слов, ведь у сестры домашняя обстановка, и вовсе не детдомовская, без которой она уже не мыслила своей жизни. В её квартире так тесно, что не побегаешь и не попрыгаешь, и ещё она горевала потому, что первый раз не ночевала в детдоме. Поэтому вчера, когда Валя положила её спать в свою постель, Юле сделалось так нестерпимо одиноко и до слёз тоскливо, что вот она спит у Вали, а её кровать в детдоме стоит пустая. Наверное, ей там тоже скучно, потому что нет Юли. И что о ней болтали подружки, ей это тоже хотелось узнать.

– Ничего, ты просто ещё не привыкла ко мне, – ответила Валентина на её неожиданную просьбу отвезти в детдом, и нежно обняла девочку.

Когда проснулась Света, надо было заняться ею. Пока Валентина одевала и умывала дочурку, Юля немедля приступила к заправке широкой кровати, на которой она спала с сестрой. Увидев старания девочки, Валентина отнеслась к этому внешне спокойно; она хорошо понимала, что каждое утро в жизни этой девочки в детдоме начинается с заправки своей постели, и поэтому нет ничего удивительного в том, что то же самое она делала и у неё. Юля привыкла к заведённому в детдоме незыблемому порядку. Но сегодня лучше пусть девочка отдохнёт. Валентина, одевая дочку, хотела остановить Юлю. Но у неё это получилось почти грубым окриком:

– Что ты делаешь, Юля?

Девочка резко выпрямилась, насторожилась, как бы говоря всем своим видом: «А что я такого делаю, разве не видно, что?»

– Я сама, я сама, ты подумала, что я тебя ругаю? Нет. Я ничуть не ругаю. У тебя это так хорошо получается, что залюбуешься; какая ты умница у меня, но сегодня можешь отдохнуть. Я сама заправлю, а ты отдыхай!

– А мне это нравится, я и делаю! – почти упрямо ответила Юля и пояснила. – Я уже много отдохнула. – И как ни в чём не бывало вновь склонилась над кроватью, растягивая по всей её длине и ширине одеяло, для чего приходилось даже взбираться на постель.

После завтрака пришёл с работы Семён. Тем временем, сидя на диване рядом со Светой, Юля вела с ней беседу. Однако же она постоянно переворачивалась с живота на спину, пыталась встать на голову и не слушала, что ей втолковывали. А Валентина унесла на кухню мыть посуду, в чём Юле тоже очень хотелось поучаствовать, так как любила выполнять всякую детдомовскую работу. Но сестра убедила её, что надо непременно присмотреть за Светой.

– Ты маму любишь? – спрашивала Юля, подражая взрослым. Но Света по-прежнему на месте не сидела, и ничего не отвечала. А Юля продолжала: – Я тоже люблю воспитателей, а вот пальчик сосать нельзя, это вредное занятие, на нём есть грязь, вот заболеешь животиком, что тогда будет делать с тобой твоя мама? Это очень вредная привычка. Кто тебя научил? Мама не научит, она тебя воспитывает, а ты ей нарочно мешаешь себя воспитывать. Убери, убери из ротика пальчик. Фу, ка-ка! Вот так! – Света послушно, но больше от смущения, вынула порозовевший влажный пальчик, согнула его и спрятала в кулачок, заведя ручку за спину.

– А у меня есть кукля! – раздельно произнесла Света и на животе сползла с дивана, не совсем ещё твёрдо ступая, пошла к шкафу. Она хотела открыть плотно закрытую дверцу, которая, однако, никак ей не поддавалась. Девочка изо всех силенок старалась, кряхтела, что даже вся от натуги покраснела. Юля, видя такое дело, немедля пришла ей на выручку.

– Давай я помогу тебе, – дверь и под её руками не сразу распахнулась: наконец с обратной стороны раскаленным серебром, как-то угрожающе сверкнуло зеркало, отражавшее содержимое шкафа: зимнее мужское и женское пальто, мужской плащ и костюм. Ещё одно пальто, костюм и платья Валентины, другие вещи, а внизу разное бельё, сложенное аккуратными стопками. Почему-то именно здесь нашла приют большая кукла, как бы притаившись в углу, расставив в обе стороны ноги в нарядном цветном платьице, с голубыми большими глазами и длинными чёрными мохнатыми ресницами, с круглым на щеках румянцем. Руки тоже широко расставлены, и всем своим озорным видом как бы говорила: «А вот и я, а вы и не знали!»

И за этим невинным занятием и застал детей Семён. Как только Юля увидела его коренастую, плотную фигуру с широкими плечами и острым нахмуренным взглядом, она тотчас же в испуге отскочила от шкафа, не успев даже закрыть его. Хотя Света прямо на глазах отца поднимала ножку, чтобы коленкой опереться о край шкафа и забраться в него. Однако у неё это плохо получалось, она никак не доставала края и то и дело её ножка соскальзывала и обрывалась.

При виде открытого гардероба Семён словно напружинился. Юля, прижав к своей груди руки, от страха вся содрогнулась, отчего даже боялась дышать, как затравленный зверёк. Она тотчас отступила к стене, не спуская с Семёна наряжённого взгляда, точно опасалась пропустить нападение врага. При всём при том ей было донельзя стыдно, что Семён застиг её у открытого шкафа. Конечно, она знала, как нехорошо брать чужие вещи, но ведь она даже ни к чему не прикоснулась ни одним пальчиком, просто всего-навсего хотела помочь его же дочке. А он вообразил, будто она решила что-то украсть, чего и в мыслях не держала. Если в детдоме вдруг случались кражи у своих же товарищей, то за это строго перепадало воришкам от воспитателей. А в придачу тем, кто крал, не меньше доставалось и от самих детдомовцев…

Между тем Семён молча подхватил дочь на руки, решительно отнёс её на диван, затем воротился, покопался внутри гардероба и шумно закрыл дверцу.

– Па-па, я куклю хоцю, я куклю хоцю! – просила Света и нервно дрыгала ножками, а увидев, как отец закрыл шкаф, залилась слезами, вереща не своим голосом.

На отчаянный плач дочери поспешила Валентина, которая, моя посуду, не прекращала размышлять о Юле. Ведь за завтраком она спросила: «А у меня мама была, а папа был?» И Валентина растерялась, не зная, что можно рассказывать девочке, а что нет. Она помнила уговор с директором детдома, которая наставляла: не всё девочке говорить, например, о том, как произошла беда с родителями. Ведь она совсем их не знала и ещё думает, что их у неё никогда не было. А когда Юля повзрослеет, вот тогда можно будет приоткрыть ей правду: «Юля, я точно сама сказать не могу, но как только хорошо разузнаю, так и расскажу тебе». И вот тут её отвлёк истошный плач дочери, доносившийся из комнаты.

– Что тут у вас происходит? – она недоумённо, с укором во взгляде уставилась на мужа. – Сёма, что случилось? – Валентина взяла на руки дочь, которая ещё голосила.

– Мама, я куклю хоцю-у! – она кулачками размазывала по лицу слёзы, и ручкой показывала в сторону шкафа.

– Неужели тебе жалко дать ребёнку куклу? – в оторопи спросила жена.

– Испачкает, сломать недолго, подрастёт малость – пусть тогда играет! – раздражённо выпалил Семён.

– Вот тоже мне, отец называется! – глянув на мужа презрительно, оставив дочь на диване, она решительно подошла к шкафу.

– Так не напасёшься денег только на одни игрушки! – ворчливо бросил Семён.

– Ой, обеднял! Я сама зарабатываю и куплю, тебя не попрошу. Сёма, не стыдно при девочке говорить такое?

Затем обратилась к Юле:

– Ты чего стоишь там, иди, сядь на диван!

Юля робко, боязливо прошла к дивану. Света держала куклу, бережно прижимая к себе обеими ручонками, поглядывая с опаской на отца.

Как бы там ни было, Семён умел в душе примиряться с женой, ведь она намного его моложе. Взял её совсем девчонкой, полюбил крепкой поздней любовью за мягкий, покладистый и, в общем-то, добрый характер. Он чувствовал, что она любила его, может уже не так сильно, как он, Семён. Но и за эту любовь был ей очень благодарен…

В своё время Валентине муж казался каким-то загадочным, человеком нелёгкой судьбы, с налётом даже романтики. Правда, это было её первое впечатление, от которого со временем ничего не осталось. Когда стали жить совместно, Семён начал открываться во всей своей природной сущности. После каждых стычек с мужем Валентине всегда становилось на душе неуютно или просто гадко. Вот и сейчас, готовя ему завтрак, вспомнила, как первое время после свадьбы она тряслась, если к его приходу с работы не успевала приготовить ужин. Хотя этот страх проходил по мере привыкания к нему, он всё глубже открывался изнутри. Действительно внешне он казался суровым, зато после вспышек гнева быстро остывал. Валентина опять мысленно вернулась к недавнему поступку мужа, и в ней чуть ли ни с прежней силой вновь проснулось возмущение: «Ну что за человек, постоянно его что-то не устраивает, надо же, пожалел для дочери куклу, а тогда зачем её покупал? Чтобы спрятать? И что за человек, вот жмот, скряга, чёртов Плюшкин! В тот раз хотела купить ему туфли, говорил: у меня есть! А у самого денег, как у куркуля. Вот у людей в квартирах что-то путное стоит, а у нас одна рухлядь. Да ещё мечтает поехать зарабатывать на Север и меня с собой вербует. Никуда с ним не поеду! Пускай сам уматывает! Я теперь сестру не брошу, а с ним о ней поговорю серьёзно. Хотя бы ему дали квартиру, тогда будет легче… Вот сейчас с Юлей пойдём в кино – заглянем в универмаг, посмотрю что-нибудь для неё. Да разве его, чёрта, уговоришь, чтобы посидел со Светой? Опять скажет, спать надо, устал, а сам на своём молокозаводе наверно всю ночь продрых. Знаю, как работают в ночной слесаря, сама вижу на кондитерской фабрике. Легче столб уговорить с места сойти, всё равно, сколько сможет наупрямится, потом согласится. Такой уж характер, чтоб обязательно его уговаривали…»