Читать книгу Отрадное - Владимир Авдошин - Страница 11

Я совершенно забыл безумную старуху на втором этаже, безмолвно смотрящую в одну точку далеко перед собой в надежде увидеть солнце. Приходя из школы, я пробегал участок, опустив глаза, чтоб не думать о ней. И вдруг к нам постучались.

– А вы не знаете Генриетта Павловна дома? А то я подошел к входной двери, а там замок.

Мы с матерью не знали, как ответить.

– Вы знаете, она не выходит. И не слышит ничего, и не видит.

– А я тут важные бумаги ей привез. Хотел бы передать.

Мы с матерью:

– Ах, жаль, сейчас ни хозяйки, ни хозяина дома нет. Вы бы им передали.

– О нет, только не хозяйке и хозяину. Они оба – её враги.

– Ну тогда мы не знаем, как вам быть, – потупились мы с матерью. – Мы сами снимаем комнату, мы не родственники.

– А это ничего. Главное – что вы люди этого дома. И, пожалуй, вам я эти бумаги и оставлю. Сами прочитаете, потомству передадите. Глядишь – через пару десятков лет государство и поумнеет. И вы со спокойной совестью отдалите их в музей. Заранее благодарю. А я потороплюсь в Переделкино. Тут недалеко. Кое с кем из писательской братии встретиться надо. А там мне и на родину поспешать надо. Срок жизни моей истекает, хочу на старые места посмотреть да поговорить с теми, кого знал еще тогда.

И не прощаясь, человек исчез.

Мы с матерью стояли в растерянности. Остались только его тяжелые всепонимающие глаза, линялая одежда и отточенность разговора. С первого до последнего слова. Слова, произнесенные, как стихи.

Дорожил он, видно, этими словами, нес их сюда, как цветы, и не разрешил нам уклониться от такого подарка.

Разволновавшись из-за незваного гостя, мы легли очень поздно. Всё строили догадки, всё обсуждали, как нам поступить. Так в этих разговорах я и уснул.

А мать взялась эти бумаги читать. И за ночь все их прочла, это у нее бывает. Молодец, конечно, мне бы такое не одолеть. Когда я узнал об этом, я стал её просить рассказать. Про что там?

Она долго отказывалась.

– Это взрослое, про любовь молодой девушки к одному студенту, молодому человеку, тебе это будет не интересно. И это всё по справкам, бумагам, каким-то доказательствам. Связного текста никакого нет. Да я и рассказать близко к тексту не смогу.

А меня вдруг жор разобрал: расскажи, да и всё.

– Ну хорошо, – сказала мать. – У нас вот какие дела: мне на работу сходить, тебе в школу, потом уроки, потом я приду, и мы с тобой поужинаем. Вот вечером я тебе расскажу.

Я говорю:

– Только не забудь!

– Но ведь ты будешь помнить? Мне и напомнишь.

На этой дружественной ноте мы и расстались до вечера. А вечером она села, отвернувшись от меня, перед огнем печи, чтобы сосредоточиться. Вкуса к историческим деталям и писательским красотам она не имела. Вынула из этих документов историю любви молодой девушки, да и рассказала, как могла. А я слушал и силился понять – про что же всё-таки рассказ?

Был на Украине крепкий хозяин Пантелеймон Нефедович Шибка. Участвовал в организации на Украине голодомора. Вовремя послал в Россию разведать отступные, если что. А когда это «если что» наступило и их поперли оттуда, он быстренько списался со своим кумом и тот ему ответил: «Да, самое время. И в комитете говорят то же самое, что и ты: пора кадры упаковывать и пересылать сюда. Место тебе в исполкоме я уже нашел. Так что приезжай, не думай, всё будет нормально. Концы там пора бросать в воду». Словом, не подвел товарища по революционной борьбе с кулаками на Украине, выручил.

Он приезжает сюда, действительно получает место в исполкоме, а жить – негде. Он идет к главному – как мне быть? Главный исполкомовец радушно знакомится с ним и говорит:

– Знаете что? Жить-то тут есть где. У нас тут много недобитых контрреволюционеров еще находится. Вы бы разработали одного из них? Они же все в подполье. Нам бы его предоставили, мы бы его в Сибирь упекли. А сами бы его жилплощадью воспользовались. Ну, дерзайте, не мне вас учить. По рукам?

Пантелеймон Нефедович сразу понял, что органы здесь работают хорошо и доверительно, и ему это очень понравилось. И он в свободное от непосредственной работы время стал захаживать в следственный отдел и разрабатывать самостоятельно кандидатуры определенного толка.

Нашел. Разработал. Упек. Переехал. Казалось бы – живи себе в свое удовольствие в рабоче-крестьянском государстве. Но он не учел одного: у этих белогвардейцев, оказывается, была такая мелодраматическая штука, как любовь.

Ну, в рабоче-крестьянском обществе нет таких понятий, поэтому он долго не мог сообразить, почему мадам со второго этажа его, нового жильца первого этажа, ненавидит. Мало того – пошла жаловаться, что он въехал в нарушение всех законодательных норм и что она этого не потерпит. И если они не примут надлежащие меры, она будет жаловаться дальше, и пусть они имеют в виду – она работает при Крупской и в покое их ни за что не оставит.

Генриетта не властна была вытащить любимого человека из огульно состряпанного дела, но его жилусловия, из которых он временно, по отбывании срока в Сибири, был взят, занять не допустила.

Тогда он пошел советоваться с кумом, который его сюда устроил. Тот сказал:

– Да, надо сигнализировать, чтобы его как-нибудь шлёпнули по-тихому наши люди, да и закрыть дело по убыванию преступника.

Ну что сказать? Они знали друг друга очень давно, со второго съезда РСДРП и дальше. Симпатизировали друг другу, прошли большой путь вместе, честно признались друг другу, что хотели бы осуществления революции в её демократическом крыле.

А исполкомовские прислали отписку, что он при несчастных обстоятельствах, немного пожив, умер там, в Сибири. Уведомили испрашивающую сторону. Тогда она ради своей любви и правды людской поклялась доказать, что жилусловия куплены Пантелеймоном на незаконные деньги, полученные за аферы. Она предъявила иск и просила суд о суровом наказании. Конечно, документы она достала не без связей, раз работала в Наркомпросе у Крупской. Ей разрешили познакомиться с документами, и она воспользовалась такой возможностью. Да, она не смогла вернуть свою любовь из Сибири, не смогла доказать, что он не виновен. Попутчики компартии в один период вполне легальные, в другой период оказывались врагами народа. Да, она не смогла ни вернуть его себе, ни вернуть его жилусловия. Но человека, воспользовавшегося его жилусловиями, она смогла посадить туда же, в Сибирь, на пять лет.