Читать книгу Отрадное - Владимир Авдошин - Страница 13

Хозяин, как и каждый глава семьи, не всё ругал свою жену за полдома, который увели из-под её рук, пока он был в тюрьме. Как супруг он откровенничал с ней ночью (когда же ещё), конечно, о том, как он там был, в мордовских лагерях пять лет и как осознал, что вряд ли у него, здорового и крепкого мужика, хватит сил эти пять лет одолеть. Мужчина он был представительный, а других в исполком, где он до тюрьмы работал в политическом отделе, на такие должности и не брали. Потому как нужно много выступать с трибуны, а это далековато от людей и нужно хорошо смотреться. Крупные и характерные всегда хорошо смотрятся.

А там, в тюрьме, казалось бы, да? Он потерялся, скис и не выдержал бы ни за что, если бы не один поп. Он ли к нему стал держаться поближе или поп, видя, что человек расположился к религиозным разговорам, но только они сошлись. И поп внушал и внушал ему, что это всё временно, что это пройдет, что надо укрепить свой дух, и что, наконец, есть другой мир, где другие люди и другие ориентиры.

Первую половину – назидательную – он выслушивал по утрам, когда ходил на арестантскую работу. А вторую – про других людей, про другой мир – любил слушать по вечерам. И тем отвлекся, может быть, даже от своих суицидальных мыслей. Мысль, что есть другие люди, нестяжатели, которые думают о других мирах, так отвлекала его, так успокаивающе действовала на его душу, что он попривык к общению с попом, его словам и оборотам, давно не употребляемым в общественной лексике, а потому, дотянув с его помощью свои пять лет и освободившись, он оставил попу адрес и настойчиво приглашал к себе в гости, если у того будет на то желание и возможности. И называл его исключительно – «мой благодетель». А поп обещал ему приехать и благодарил заранее. И вот теперь, на днях, откровенничал хозяин, пришло ему письмо, что поп, освободившись, направляется в Москву, в патриархию, по делам своего нового назначения и заедет к нему погостить.

– А мне что? Нужно – пусть приедет, – всё еще обижаясь на мужа за историю с половиной дома, сказала жена, – ты – хозяин, твой друг к тебе едет – ты и решай.

Хозяин не стал переупрямливать жену в её отчуждении от его тамошних друзей. Как человек оборотистый по старой своей профессии в исполкоме, он взял её мнение за основу, встретился и общался с попом, не разыгрывая из себя и жены каких-то неофитов, готовых прийти к вере. Встретился, накормил, напоил и спать уложил. Выслушал, что и как у того в дальнейшем выходит. Оказывается, приход ему дают очень далеко. Какой-то Салехард. Его посылают принять паству и служить там.

Восстановив себя на свободе, хозяин очень удивился, что после принудительного заключения, в котором они вместе были в Мордовии, поп легко и непритязательно, с легким, что называется, сердцем, уезжает теперь в добровольную ссылку. Этого он никак не мог понять. Ведь человек в свободном проявлении всё-таки желает построить свой дом поближе к лучшим местам, столице, например, снести туда некоторые ценности, запасы сделать. А он, наоборот, как будто его всё это не касается. Миру ли он делает вызов, власти ли, обрекая себя на сиротство? Неужели и правда – тот, вымышленный мир, о котором поп говорил в тюрьме, и рассказы о котором спасли меня, неужели он в него так верит, что может отринуть всё присущее обычному мужику и ради каких-то миражей поехать добровольно в ссылку? Разве не ясно, что Салехард – это ссылка?

Этого хозяин никак не мог понять, вернув себе свободу и свое волеизъявление по жизни. Он даже начал сдерживать себя, чтобы не переубеждать этого человека, что тот неправильно себя ведет по отношению к своему естеству, которое должно обустраиваться на лучшем месте. Но с каждым днем это доставалось ему всё тяжелее и тяжелее. И в последние дни гостеванья попа, невзирая на подчеркнуто дистанционные отношения, он уже понял, что он обязательно вызовет его на откровенность и начнет переубеждать. Как вдруг сам поп заговори с ним о совершенно ином. И потребовалось всё его мастерство, чтобы не вляпаться в какую-нибудь историю. Поп попросил ни много ни мало свести его с соседкой на предмет женитьбы на ней и увоза с собой в качестве матушки в Салехард. Один он в Салехард поехать не может.

Хозяин сразу рубанул, как привык на своей политической работе – поставишь тезис партии во главу доклада и далее разминай и переворачивай его до приемлемого состояния.

– Понимаешь, – сказал он, – этой соседке хозяйка сдала без меня. Все отношения у них друг с дружкой. А у меня сейчас с хозяйкой напряг. Ну, словом, проблемы с недвижимостью, я не буду в них входить сейчас. Поэтому ни мне, ни жене сватать её за тебя не с руки. Уж ты меня извини, я знаю, что говорю. А вот если мою сестру сделать свахой – это будет на все сто. Она и сватать горазда и собеседница хорошая, подготовит.

Пока хозяин в память о высоком в этом человеке пытался не задевать его религиозных чувств, не демонстрировать свою успешность и раздражение от самого себя, не едущего ни в какой Салехард, как сам поп возжелал такого, что и он подумал: «Ну, у попа губа не дура! Надумал взять в матушки молодую соседку!» Но тут же у него возник план действий, и он опять почувствовал себя в своей тарелке, ибо все люди грешны, а его оборотистость – это хорошо. Да, он кует деньги на себя и свою семью, проваливается и опять кует, и надо с попом мирно расстаться.

– А вот и сестра моя, – представил он попу Марию, выставив это как примирительный презент сестре. – Вот, пойди и сосватай ему молодку. Мало ли, что твои деньги у меня на книжке. Ты ничем не обделена. А сходи и сосватай – вот общее наше дело. Каждый на достаток и на рейтинг семьи должен работать. И ты поработаешь. А что это за семья – кто в лес, кто по дрова?

И Мария опять пошла к молодке, только уже не на свою жизнь жаловаться, а сватать.

– Ой, Лида, соглашайся!

– А что такое?

– Поп тебя себе в матушки назначил. Меня сватать при слал. Какая жизнь у матушки! Вся женская половина у нее в под чинении. И мужская половина – молодые мужики – тоже в подчинении. Все любовные истории ты будешь знать. Все семьи как на ладони. Всеми будешь управлять. И сыта, и одета, и дом, как игрушечка. Всё прихожане сделают. А уважение – истинный мёд. В любом дому будешь в чести. И денег полная кубышка. Про таких люди говорят – «Чего ж тебе еще? – А спасибо, всё есть». Вот какая жизнь. Соглашайся. Это всё равно, что в лотерейный билет выиграть. Кто и когда еще в матушки позовет? А тут уже готово. И мальчонка при строен будет.

А в Лидке любовь клокотала. Да ещё вот с партнером разорвала. Оно по морали-то хорошо, что разорвала, а куда свое личное девать, которое наружу просится? И Лидка вдруг обмерла, представив, как со стариком-то ложиться в постель. Он, поди, холодный весь. А у нее жар любви. Да что ж это будет?

– Нет-нет, Мария, даже и не говори. Не могу, не могу, даже и не говори мне!

Но Мария сказала что-то невнятное: «Ну что ты? Ну как же это?»

– А если он тут один, если ему компания нужна – пусть Акима возьмет да в баню сходят вместе.

Ну, Мария всё и передала, как было, до чего договорились. Ну а сам-то поп – не юноша. Не прибежал, не объяснялся в любви, не дышал жарко в ухо, не выдумывал слова, не хлопал дверью за отказ, не паясничал в коридоре, не грозился ничем. Принял смиренно и тихо, что сказала Мария. А с ребенком в баню пройти не отказался.

Мы пошли с ним – маленьким, тихим, странно одетым, юбка не юбка, в общем, платье до самых пят. Так ничего, молчаливый, улыбчивый. Он хотел со мною в баню, а я не хотел. У меня в бане – проблемы. Когда я был маленький, я дома мылся в бельевом баке, а теперь мать сказала – ты уже большой, коленки вон в бак не вмещаются, как я тебя мыть буду, иди в баню.

А в бане, как и в школе – кирпичники. В школе – дети кирпичников с кирпичного завода. А в бане – и дети, и отцы их, кирпичники. Раз они дали на баню кирпич со своего завода, то считают её своей вотчиной. Так же как дали кирпич на поликлинику. Хотели и её считать своей вотчиной, но врачи не дались. А здесь один банщик. И он – кирпичник. Поэтому КПП в бане для меня – труднопроходимый. То родители, то их дети лезут без очереди. Но это моя проблема, я с ней сжился. А если я появлюсь с попом в юбке? Обхамят, обсмеют на всю жизнь.

Не знаю, но почему-то этого не случилось. Я даже не помню, как мы с ним ходили. Мучительнее всего было то, что на середине дороги он спросил меня: «Ты что-нибудь о Боге знаешь?»