Читать книгу Дорога в один конец - Владимир Брянцев - Страница 15

3 мая, поутру, два автобуса с бритыми, зареванными, с бодуна призывниками вырулили из тесного двора райвоенкомата. Мелькнули в последний раз за окнами родные лица, и до самого Киева в автобусе стояла такая грустная тишина, так тоскливо выл двигатель, что казалось, жизнь кончилась, так и не начавшись.

Киевский сборный пункт (в простонародии – ДВРЗ) встретил толчеей и бренчаньем гитар. Атмосфера была уже более живая, зовущая к переменам, и, тем более, страшен был возврат назад домой – в ту жизнь, в детство. Сопровождающий прапорщик, сбив хмельной азарт, построил разношерстную компанию и зачитал фамилии тех, кто должен идти на повторную медкомиссию. Среди прочих прозвучала и фамилия Вадима. Сразу стало ясно, что многие комиссию не пройдут наверняка по причине, не то, чтобы бодуна, а вследствие довольно таки приличного подпития.

Обложив всю группу крутым матом (мог бы ехать домой, а тут возись), прапор подозвал несколько румяных крепышей. Заставил дыхнуть, одного забраковал, и, ткнув им личные дела потенциальных пьяниц, поставил задачу. «Главное, четко выучить фамилию, имя, отчество и дату рождения», – напутствовал прапор, видно не впервые сталкиваясь с подобной проблемой. Для Вадима это был один из тех случаев, когда решение надо принимать немедленно.

– Товарищ прапорщик! И мне… И мне надо подмену! – Вадим чуть ли не умоляюще глядел на раздосадованного прапорщика.

– А ну, дыхни, – строго приказал тот. – Ни хрена не чую. – От самого прапора попахивало свеженькой. Ну, как тут учуешь.

– Ладно, – смилостивился. – Эй! А ну, отставить! – скомандовал он вдруг группке своих подопечных, что, разложив нехитрую снедь, уже закусывали.

– Вот ты, с усиками, ко мне!

Низкорослый крепыш нехотя поднялся и подошел к прапорщику.

– Уже опохмелился? Успел? – Командир наклонился слегка, принюхиваясь.

– Я непьющий, товарищ прапорщик, – с легкой обидой улыбнулся крепыш. – Я спортом занимаюсь.

– Вот ты мне и нужен.

Прапорщик всучил ему папку с личным делом Вадима, внятно поставил задачу и напутствовал: «Не дай бог!» Крепыш с недовольным видом поплелся решать судьбу призывника Бута Вадима Ивановича. И точкой невозврата стала для Вадима новая запись в его личном деле: «А/Д 120/80. ГОДЕН. Команда 300». Он никогда больше не видел этого крепыша. Парень остался в его памяти, как одна из тех случайностей, что стают вехой на жизненном пути.

Уже была расшифрована «команда 300» – пограничные войска, и песня в переборе гитарных струн вызывала горделивую дрожь в теле от причастности к роду войск, который меньше десяти лет назад реально воевал. И пограничники 1950-го года рождения погибли в мирное для страны время, защищая Родину, а не неся на штыках идеи коммунизма, как Советская Армия в Будапеште в 56-м, и Праге в 68-м.

«Это не такая армия, – думал Вадим. – Тот Леха-танкист из училища танкового совсем из другой армии. Да и пограничные войска – это не армия, это отдельный род войск при Комитете Государственной Безопасности. И в этом есть что-то элитное. Зеленые фуражки, зеленые погоны, и защищают реальную границу страны, а не какую-то абстракцию – мир во всем мире». И ему, Вадиму, повезло попасть в эту элиту.

Правда, когда на второй день начали вызывать «команду 300», на плацу ее принимали краснопогонные сержанты в совсем не зеленых фуражках, лишь знаки «Отличник погранвойск» у некоторых зеленели интригующим намеком. Новые командиры снисходительно игнорировали расспросы, а покрикивать стали уже при погрузке в эшелон. Разношерстная толпа новобранцев в одночасье как-то сникла, но отсутствие еще единого цвета хаки пока позволяло выделить какие-то лица. Сержанты казались не просто взрослыми мужиками, а чуть ли не ветеранами войны, достойными преклонения.

Вагоны забили под завязку. Вадим подсуетился и занял самую верхнюю багажную полку – можно сразу влечься, и никто не будет беспокоить, лишь бы не свалиться. Поезд посунул в ночь, в неизвестность. Атмосфера расслабилась. Послышался смех, разговоры, забренчала гитара. Где-то тогда впервые прозвучало слово «Германия», но никто всерьез его не воспринял, а сержанты-пограничники с красными погонами лишь загадочно улыбались.

Вадиму не спалось. Кое-как пристроился и лежа начал писать письмо. «Где-то брошу на станции», – подумал. Письмо получилось короткое, даже какое-то сухое – первое его письмо из массы в будущем написанных им писем Люде, что будут и лекарством, а иногда даже спасением. Вагон качался, убаюкивая.

Скрип тормозов разбудил Вадима, и за окном сквозь пелену утреннего тумана проявилась вывеска «Слоним».

– Дядя, где это мы? – открыв окно, спросил он железнодорожника, осматривающего состав.

– Белоруссия, – выдохнул тот ответ вместе с папиросным дымом, не поднимая взгляда, и стукнул молоточком с длинной ручкой по буксе колесной пары.

– Бросьте, пожалуйста, письмо.

В поплывшее окно вагона успел разглядеть Вадим, как железнодорожник поднял брошенный конверт.

После девятого класса, во время сборов будущих призывников, Вадим впервые посетил воинскую часть, стоявшую в райцентре. То место, куда их теперь пешком пригнали после выгрузки в глухом тупике, на воинскую часть походило мало. Большое удивление вызвал переход след в след по контрольно-следовой полосе: «Как?! Мы переходим границу?!»

Здесь же, как с другой реальности, впервые увидели зеленые фуражки на головах местных аборигенов, презрительно смотревших на стадо еще не солдат, но уже и не гражданских. Они явно не завидовали строю новоиспеченных краснопогонных младших сержантов, ждавших с нетерпением свою добычу. И, тем более, не завидовали прибывшим кандидатам в солдаты, зная, что ждет этих, еще романтически настроенных, юнцов. Бойцы в зеленых погонах спокойно и размеренно жили на этой тихой пограничной заставе. Не напрягаясь, несли службу на самой спокойной границе Советского Союза, и не стремились ни в какие «германии» на «передовые рубежи».

Все это уже потом Вадим услышал, увидел и узнал, и тоже не захотел ни на какие «передовые рубежи», хоть и за границу. Но кто уже их спрашивал, и что они могли! Вот уже где была лотерея! Вот уже где случайность играла судьбоносную роль!

«Стадо» с трудом построилось на пыльном плацу. Стоявшие перед ними сержанты с интересом и азартом разглядывали добычу. Долгих восемь месяцев тяжелого срока в страшной «школе СС», как они ее называли, – полковой школе сержантского состава (ПШСС), ползли или бежали они с полной выкладкой по проклятой Вульдхайде и пескам Фридерсдорфа к этой минуте блаженной власти. И вот она настала.

– Кто имеет водительские права, десять шагов вперед!

Толпа выпустила несколько десятков претендентов на то, что может потом пригодиться в цивильной жизни. Вадим рванул одним из первых. Тут еще была возможность принимать решения. Сержанты с автомобильными эмблемами на петлицах начали формировать отделения, и Вадим подумал, что не все так плохо. Ему казалось, он любит их всех – этих таких взрослых в хорошо подогнанной, выбеленной частыми стирками, форме командиров – старших товарищей и наставников.

6-е отделение 11-го автовзвода. В этом маленьком мирке из десяти человек предстояло найти свою нишу. То ли младший сержант Благород отбирал себе шестым, то ли Вадим оказался по каким-то причинам в районе шестой десятки? Не было никакой логики в отборах. Все играли вслепую. Ох, Ее Величество Случайность!

Неуклюже спрессовали взвод в подобие строя. Как Иисус Христос с небес, в выбеленном хлоркой «хебе», с новыми алыми погонами с широченной старшинской «лычкой» и офицерских сапогах, перед будущей боевой единицей явилась новая личность:

– Одиннадцатый взво-о-о-д! Становись!

Быстрее всех засуетились младшие командиры. По инерции вбитый намертво школой страх перед сержантом придавил осознание командирами самих себя.

Это был заместитель командира 11-го взвода, в который попал Вадим. Замкомвзвода уже готовился к увольнению в запас – то есть, был «дембелем», но ему напоследок выпала удача смотаться за «молодыми». На всем протяжении срока карантина он будет вызывать благоговейный страх не только у Вадима и ему подобных, хотя очень редко позволит себе снизойти до общения с «молодняком». Старшине-дембелю больше удовольствия доставит сбивать спесь с новоиспеченных сержантов, правда, не на глазах у новобранцев. Он знал их всех по школе сержантского состава, и у каждого из них был свой скелет в шкафу.

– Равняйсь! Смирно! В столовую, шагом! Марш! – Как белый солидный гусь стаю разномастных гусят, вальяжно повел старшина-дембель свой взвод подхарчиться.

Обед, пока еще, оказался для новобранцев несъедобным. Щавель для зеленого борща был явно накошен на ближайшем лугу, да и отделить его от травы никто не напрягся. На второе был (удивилсяВадим) молочный кисель, который он очень любил в детстве, поэтому первое было им проигнорировано. Но к киселю, почему-то, подавалась какая-то смесь, не очень приятно пахнущая рыбой. Оказалось, что кисель – это картофельное пюре из сухой картошки. Солдатская братия слопала по бутерброду с маслом, запила чем-то похожим на чай и сделала вид, что сыта.

А за соседним столом неспешно трапезничали бойцы в зеленых погонах, с ухмылкой глядя на происходящее и комментируя вполголоса. На их столе дымилась жареная картошечка и стояла миска с горкой квашеной капусты с солеными огурчиками. Все это запивалось молочком.

Это были местные служивые, тихое житие которых по весне тревожилось на пару месяцев. Сначала десантом со свежими «лычками» на потертых погонах, прибывшим из Германии – вроде тоже пограничников, но каких-то очень уж засекреченных. Потом толпой разношерстной призывной публики с азартным блеском в глазах поначалу. Для довольно скучноватой жизни аборигенов эта непродолжительная суета на их территории была бесплатным развлечением. Контакты с ними были запрещены категорически, и Вадим дальше понял, почему.

Командир отделения – младший сержант Благород, с видом матерого гаишника только начал переписывать личные данные вверенных ему еще не бойцов, даже не «воинов», как поступила команда в баню. Вновь с трудом построились и попылили к невзрачного вида зданию, что находилось в стороне от казарм.

Призывники, в основном, были в старом, некоторые даже в рванье, поэтому отсылать «гражданку», как привет домой, желающих не нашлось. Хорошо, что Вадим не успел намылиться. Только брызнуть на себя водой из тазика подсуетился, как в парную вонь бани с тусклого силуэта двери рявкнуло:

– Выходи строиться! Бегом! Что не ясно?!

Позже он узнает, что хуже этой команды есть только одна – «Подъем!» Некоторые вывалились в предбанник в мыле, некоторые не успели даже водой обрызнуться. Баня, оказывается, была не «помоищем», а неким «чистилищем» или «святилищем», – символическим началом «перековки». Это было, как отмашка: «Давай!» С этого момента «лычки» на замызганных погонах прослужившего год новоиспеченного командира «освящались» и «давали право».

Голая череда права лишенных, еще не утратившая иллюзии, скорее пока удивленная, выстроилась за получением нового обличил, которое должно уравнять всех прибывших в одном праве – отсутствии права иметь какое-либо право.

Ох, уж этот запах! Этот специфический запах нового «хебе» и новых сапог! Впоследствии, на «гражданке», получая новый комплект спецодежды, Вадим будет замирать в ступоре – так остро, четко и ясно будут возникать из забытья образы пережитого, потревоженные уколом канувшего, казалось навеки, запаха.

Человеческая память норовит упрятать неприятное, плохое подальше в глубины подсознания. Для человека естественно помнить лишь хорошее. Но иногда случайность (ох, уж эта случайность!) как отмычка, открывает заржавевшие замки прошлого и человека тянет вернуться туда, где так остры ощущения, благо, всегда (а всегда ли?!) есть шанс вернуться в настоящее.

– Размер?

Стоящий в очереди перед Вадимом обладатель прыщавого торса не сразу соображает, что от него хотят. Каптер, выдающий обмундирование, тоже, видно, дембель – весь в белом, срывается на крик:

– Ты что, зема?! Глухой?!

Незнакомое слово сразу воспринимается, как унижающе-оскорбительное. Позднее Вадим услышит и оценит еще иронично-брезгливое «воин», которое, почему-то, никогда не употребляли офицеры. А еще будет, вообще, как бы, для опущенных, – «рыба».

– Ты что, «рыба», службу понял?! – сползает в истерику «дед», сам похожий на слизняка. Словарный запас у таких людей, обычно, мал. Их риторические заклинания не нуждаются в ответах, надо просто молча не отводить взгляда, если смелость найдешь в себе.

– Сорок восьмой, сорок третий, пятьдесят седьмой, – упреждая вопрос каптера, Вадим скороговоркой выпалил размеры одежды, обуви и головного убора. Каптер, еще рыкая в сторону раздражителя, небрежно бросил на стол ворох одежды. Переспросил только размер обуви. Сапоги старались выдавать аккуратно по ноге, потертости были бичом в карантине.

Форма оказалась 50-го размера, пилотка (а где же зеленая фуражка?), повезло, – впору (Вадим увидит на некоторых бедолагах ушитые пилотки – жалкое зрелище), сапоги тоже. Впоследствии, немного ушив брюки в поясе, он останется вполне доволеным своим видом. Вот с шинелью Вадиму крупно повезет. Она будет четко по размеру, голубоватого сукна. Но их выдадут позже, когда наступит жара. А пока он напялил на себя только холодное, с добавлением синтетики, «хебе», пока еще без погон и петлиц.

Защитные фабричные погоны и петлицы, бывшие на кителях, была дана команда срезать, что никогда больше не делалось при получении нового обмундирования в дальнейшем. Зачем это делалось, стало понятно позже, когда отцы-командиры получали, прямо таки, садистское удовольствие, сдирая с плеч неумелых косо пришитые погоны и петлицы. А ведь на тонкую полоску защитного погона нашить форменный можно было раз и навсегда ровно и красиво.

Иезуитская, кем-то давно внедренная идея прижилась и переходила из призыва в призыв, позволяя молодым командирам постигать науку требования подчинения. По погонам легко вычислялся солдат первого года службы, ведь «деды» не всегда позволяли себе ходить с расстегнутым воротом и отвисшим ремнем, особенно на виду у офицеров. Летом, иногда, второгоднее «чмо» трудно было отличить от первогодка. Старослужащего отличал погон, нашитый поверх защитного фабричного. Но термин «чмо» припечатывался к субъекту независимо от года службы. «Чмо» есть «чмо» до дембеля.

Так прошел первый день пребывания Вадима Бута в поселке Пограничный, Гродненского погранотряда, Западной границы СССР, где «курс молодого бойца» проходило пополнение в 105-й пограничный полк, дислоцировавшийся в городе Берлине, Группы Советских войск в Германии, а если еще точнее, – в столице Германской Демократической Республики.