Читать книгу Дорога в один конец - Владимир Брянцев - Страница 25

– Когда вы видели Игоря Журида в последний раз? А впрочем, давайте с самого начала. Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с младшим сержантом Журидом?

В каптерке госпитального клуба, куда неожиданно привели озадаченного Вадима, было душно. Большая черная муха, преодолев стальную решетку окна, завязла в тонкой паутине у самой открытой форточки и надсадно жужжала, из последних сил стараясь вырваться в солнечное утро, символизирующее жизнь. Паук в двух сантиметрах терпеливо ждал неизбежного конца агонии.

Молодой лейтенант, задавший вопрос, смотрел на бьющуюся муху и тоже ждал то ли ответа, то ли конца драмы. Ошарашенный Вадим молчал – не мог собраться с мыслями.

Проснувшись утром, он увидел пустую койку Игоря, а Шаматава с рыжим о чем-то нервно шептались в углу. Эта троица по вечерам частенько куда-то исчезала, а возвращалась поздно ночью, иногда навеселе. Вадим догадывался о самоволках, но Игорь молчал, а обиженный молчанием друга Вадим вопросов не задавал. Теперь, сидя в затхлой каптерке перед лейтенантом, ожидающим ответа на конкретно поставленный вопрос, он был благодарен Игорю. Вадим мог говорить все, так как не знал ничего.

К концу дня госпиталь уже гудел от информации. Оказалось, младший сержант Журид Игорь Николаевич из 10-го танкового батальона, находящийся на излечении в госпитале (от чего, никто не знал), ушел в самовольную отлучку и не вернулся. Рядовой Шаматава, из того же батальона, и ефрейтор Паражнетов, из 6-й мотострелковой бригады, бывшие в самоволке вместе с Журидом, ничего внятного объяснить не смогли. Они были взяты под стражу в отдельной палате, а через несколько дней выписаны и посажены на гауптвахту. Прошел слух, что троица длительное время регулярно совершала кражи из легковушек (в основном, «жигулей»), оставленных на ночь без присмотра беспечными немцами. Немцы ведь не догадывались, что приклеенный фиксатор боковой форточки советского автомобиля «жигули» отпадал при нагреве точки приклеивания пламенем обыкновенной зажигалки.

Еще несколько раз допрашивали Вадима. Нового ничего он сказать не мог. Но однажды майор с эмблемами военной юстиции попросил подробно вспомнить последние разговоры Вадима и Игоря. При этом майор пронзительным взглядом смотрел в лицо, но Вадим выдержал взгляд, так как готов был к такому вопросу. Он догадывался, КУДА ушел Журид. Вадим ни завидовал другу, ни осуждал его. Он преклонялся перед решимостью и уверенностью Игоря и в душе желал ему удачи.

Недели через две, когда, казалось, все уже затихло, Вадима опять вызвали. Теперь в кабинет заведующего отделением, где присутствовали начальник медсанчасти и, как догадался Вадим, офицер из особого отдела 105-го полка. Допрос начал особист и опять интересовался, в основном, разговорами и настроениями младшего сержанта Журида. Вадим повторил слово в слово все то, что говорил ранее майору.

Далее, листая историю болезни, подал голос начальник медсанчасти:

– Как вы себя чувствуете? Есть улучшение?

Вадим уже разбирался в лекарствах, что ему назначили, – это были, в основном, успокоительные. Принимать их он, по возможности, избегал, так как чувствовал себя хорошо и мысли о серьезной болезни выбросил из головы. Знал, что больше трех недель в госпитале не продержат, особенно после случая с Журидом, но возвращаться в полк – в неизвестность, ох как, не хотелось.

– Да, не очень. Сплю плохо, сердцебиение, одышка, – Вадим начал перечислять заученные симптомы.

– Вы хотите служить в 105-м полку? – вдруг резко спросил уже особист.

– А разве у меня есть выбор? – медленно подняв взгляд, почти без паузы, спокойно вопросом на вопрос ответил Вадим.

Офицеры переглянулись.

– Хорошо, идите.

Вадим поднялся и на ватных ногах двинулся к выходу. Из подмышек обильно струился пот. Решается его судьба, понимал. Ну, чего же он не объяснил им все как есть?! И про то, как не повезло со службой! И о Люде! Почему не попросил, в конце концов! Не вымолил! «Не проси! – вдруг ударило в мозгу. – Не проси! Не проси! Не проси!»

– Когда у вас отправляется партия? – обернулся особист к заведующему отделением, лишь только за рядовым Бутом закрылась дверь.

– После 10-го декабря. Но у него ничего особенного нет. Симптомы дистонии, излишне эмоционально принимает действительность солдат. Еще недельку отдохнет, ванны пропишем, и забирайте в полк.

– Да, и я так думаю, – сказал начальник медсанчасти, – он из той категории, что долго притираются, – из неуживчивых, так сказать. Втянется, полагаю. Физически развит и не глуп.

– Ну, а если не втянется? И снесет себе номерной пулей башку в карауле из-за девки? Или еще хуже того – уйдет в бега, как этот ваш танкист? Оно нам надо? Чувствую, не все говорит этот Бут, наверняка что-то знал. – Особист нервно закурил.

– Танкист не наш, – обидчиво возразил заведующий отделением, – наших здесь нет.

– Да какая разница! Ваш, не ваш. Он из вашего госпиталя ушел. Что за режим здесь у вас? Переодеваются в гражданскую одежду и через забор! Порядочки, однако.

– Наше дело лечить. По поводу охраны – претензии к бригаде, она обеспечивает охрану и режим.

– Ладно, проехали, – особист примирительно протянул раскрытую пачку «Мальборо». Медик недоуменно вскинул брови – он не курил.

– Значит так, – выпустил душистую струю дыма особист, – мы свою партию отбросов отправляем в Брестский погранотряд после Нового года. Так долго держать Бута в госпитале, а тем более в полку, думаю, не разумно, мало ли что. Включай его в декабрьскую партию, формальности согласуем.

– Но тот борт следует в Термез с единственной посадкой в Москве. Там высадят только комиссованых. Ваш боец в столице дослужит, что ли? – ухмыльнулся медик. – Какой у вас – чекистов там полк Кремль стережет – 104-й, кажется?

– Много чести для салаги. – Особист проигнорировал подковырку. – Среднеазиатский военный округ ему, а не Москва. В Термезе Пянджский погранотряд подберет. Значит решили?

– Есть тут еще одна головная боль у меня, – как-то неуверенно произнес начальник полковой медсанчасти, – рядовой Обиход. Этот точно отмороженный на подруге. Готовили на отправку в Брест, но вчера опять поступил из роты избитый. Молчит. Ушел в очередной отказ. Уже полгода ходит по кругу: санчасть, госпиталь, подразделение.

– Да, я знаю, – скривился, как от зубной боли, особист. – Вот что. Давай и этого за компанию с Бутом, только подштопай, приведи в вид божеский. Кстати, этих двоих – Шаматаву и, как его, – Паражнетова, тоже решено сплавить в Союз от греха подальше. Немцы настырно копают по кражам, что чревато политическими осложнениями.

Всех этих решений Вадим Бут, конечно, не знал и наслаждался, как он предполагал, последними деньками госпитальной расслабухи. Впереди была неизвестность. Скорее всего стрелковая рота с ее «через день – на ремень, через два – на службу». Но Вадим как-то успокоился, смирился, что ли. События последних недель дали возможность взглянуть на его положение в совершенно другом ракурсе. Прав был Игорь. Вадим сохранил внутреннюю свободу и уважение к самому себе, а эти принципы были не последними в его восприятии мира. Осуждал ли он Игоря за дезертирство? Скорее, нет. Чувствовал, за этим поступком друга стоит не малодушие и трусость, презираемые во всех армиях, а осознанный выбор сильного человека. Себя к таковым Вадим причислить не смел.

Большинство вокруг предполагало, что Журида поймают со дня на день и будет показательный суд, ну куда ему деться. Даже если доберется до Союза, где там не спрячешься. Во всех рассуждениях сквозило, скорее, сожаление, чем злорадство. Вадим же помалкивал в своих размышлениях. «Я свою игру играю, и играю ва-банк». Это были слова не труса, загнанного в угол, и решившегося на инстинктивный, отчаянный и обреченно-безрассудный последний бросок. У Игоря, догадывался Вадим, был план. Хорошо продуманный и подготовленный план, и он должен был сработать наверняка.

Прошло три недели пребывания в госпитале, а выписки не последовало. Озадаченный Вадим терялся в догадках. Несколько дней назад он сообщил в письме Люде, что возвращается в часть, но неизвестно в какое подразделение. А после разговора с Игорем, решился написать ей все, как есть. Как же сразу стало легко, что не надо ничего выдумывать, скрывать, притворяться. Сожалел, что не сбылась его надежда вернуться в Союз, но уверял любимую, что полон душевных сил выдержать эти полтора года, лишь бы она ждала его. Ответа пока не было.

Как-то в один из однообразных дней Вадим заметил въехавший в ворота госпиталя полковой санитарный «УАЗик». Сердце екнуло: «Это за мной!» Дверь машины отворилась, и в проеме показалась сутулая фигура… Валентина Обихода. Он вытащил из «УАЗика» два туго набитых вещмешка и направился следом за начальником медсанчасти, оглядываясь по сторонам, как будто высматривал кого-то. Надеясь перекинуться хоть парой фраз с хорошим знакомым, Вадим бросился в приемное отделение.

– И я должен таскать твои манатки, – вместо приветствия улыбнулся Обиход опешившему Вадиму. – Прикинь, парадную форму заставили скатать в рулон и втиснуть в вещмешки. На свой сидор.

– А зачем нам здесь «парадки»? – недоуменно спросил Вадим.

– Ну, зеленые погоны и фуражки нам там выдадут, а вот «пеша» и «парадки» должны иметь свои, потому что они выдаются «служивому» один раз на два года, – иронично разъяснил Валик, начиная удивляться странной реакции Вадима.

– Какие погоны? Какие фуражки? Хватит темнить, Валя, – обиделся Вадим.

– Ты что, ничего не знаешь? – удивился Обиход. – Послезавтра улетаем домой!

– Если это шутка, то глупая и неуместная, – мол вил, раздражаясь, Вадим, не смея верить зарождающейся догадке. – Неужели в Союз? Что? И я – тоже?

– Тише ты! Сердечник. Еще инфаркт разобьет, – смеялся Валентин. – Повезло тебе. Неделю в санчасти, месяц – на курорте в госпитале и тю-тю в Союз. А я полгода пороги оббивал и там, и там.

– А письма? – вдруг спохватился Вадим, – писем не было?

– На новый адрес напишут, без «п/п» – «полевая почта».

«Господи! Сколько же это предстоит ждать письма, – думал растерянный Вадим. – А ее письма вернуться ей же с отметкой «Адресат выбыл».

Большущий транспортный «ИЛ-76» серой громадиной застыл в дальнем углу берлинского аэродрома Шенефельд. Сотни полторы вояк с разноцветными погонами, развалившись на бетоне под непривычно теплым декабрьским солнцем, наблюдали суету у раскрытого зева грузового отсека самолета. Там группа военных в непривычной форме и без знаков различия затаскивала в нутро транспортника и крепила какие-то ящики с военной маркировкой. Делали все сноровисто, быстро, без окриков и команд – отличительная черта профессионалов своего дела.

Наконец капитан с эмблемами военно-воздушных сил дал команду к погрузке. Мурашиными точками на фоне циклопического силуэта самолета потянулась солдатская братия в разверзшуюся пасть зева, как грешники в преисподнюю. Вадим с Валентином ступили на рифленную поверхность грузового отсека замыкающими. И сразу же мощные гидроцилиндры потащили тяжеленный люк, все сужая и сужая внешний мир в узкую щелочку, пока не отделили Германию, похоже, навсегда.

Турбины надрывно пропели реквием, и самолет плавно ушел в синь чужого неба, нащупывая для своих пассажиров, волею судеб и случаев согнанных в утробу «ИЛа», путь к их общему многонациональному дому, где у каждого был свой родной дом, в котором ждали, а кого-то, может, уже и нет.