Читать книгу Hannibal ad Portas – 5 – Хлебом Делимым - Владимир Буров - Страница 3

Я сделал шаг к окну, но второй получился еще медленней, двигаться, можно, но только медленно, как в магическом кристалле, в который едва не попал Синдбад Мореход, чтобы найти что-то интересное для человека здесь, – и если на Земле, – то и на Земле тоже.

Добежать до окна не успел, потому что меня схватили раньше, чем сзади догнал.

Зачем он меня пугает – если не каждую ночь – то часто? Мне лет меньше, или столько же, как у детей Джека Николсона, когда он решил, что познание мира не стоит того, чтобы им особо утруждаться:

– Кроме ужас-офф, – ни до чего больше на этой стоянке не достукаешься.

Офф, – потому что мне кто-то помогает в последний момент не провалиться в эту – помойную или нет – яму под названием: отсутствие своей воли.

Может быть, это идет еще только воспоминание о прошлом, ибо, да, из тумана вышел, но:

– Я там, значит, точно был, чтобы особенно обольщаться: здесь я очень люблю играть в футбол.

Там – так часто снится, что только время, отсчитываемое от рождения здесь, может заставить его чуть-чуть отступить.

Зачем снятся такие откровенные ужасы? Бежать хочется, а некуда. Даже до окна ни разу убежать не удалось.

– Я хочу, чтобы ты жил, – говорит сейчас медсестра в фильме Затерянный в Сибири американцу в русской тюрьме, – несмотря на то, что он англичанин.

Хотя было уже продублировано:

– Я американца за версту и больше узнаю, – так как тоже шпион, но ваш, мэм:

– Русскай-й? – что можно подумать, они бывают так редко, что даже только в кино на афише, как на заборе, однако, в пустыне Сахара.

Хотя кругом и валяются обрывки газет, чтобы было веселее именно по отличию от этой пустыни, где только песок на вид, а так тоже:

– Гады прячутся только так.

Войну показывают, как учения.

– Так не должно было быть, – сейчас говорит Кристофер Вокен, – или:

– Стивен Кинг. – но и было возражение дока:

– Еще неизвестно, новое это чувство или старое.

Что значит, еще точно неизвестно, легенда ли это о Сонной Лощине, или она решила жить вечно, как мы, но только пока:

– Рядом.

Ужасов вообще много, даже навалом, но мы их считаем недоразумением, живущем здесь на:

– Птичьих правах, – ибо они маленькие, и именно потому, что кажется, от них можно при желании убежать.

К нам зашел, – впрочем:

– Спасибо, господи за этот стол, как сказал сейчас отец Кристофера Вокена, – действительно:

– С ноутбуком на нем, планшетом, смартфоном, телевизором и так далее, и еще, и еще.

Убийств, кажется, что нет, а люди умирают, – так бывает?

Ибо главное преступление всё-таки в том, что люди вообще умирают. Это написано, но, что есть, что нет. Никто не понимает, что это значит. Но всё равно, или поэтому, видимо, и страшно.

– Пуля прошла навылет, – говорит Кристофер Вокен, – что значит: цена у загадки есть, – и приличная.

Я живу, как в пещере древнего мира, и рядом со мной живут драконы и другие сатиры, что ходить можно еще, но только осторожно. И даже, если написать об этом – как приличное время назад – в журнал Крокодил:

– Не напечатают, – аргумент:

– У нас не бывает стражников, – о которых тоже шла речь.

Хотя имеются в виду именно те препятствия, которые я упомянул, как не обязательно реальные, но обязательно реально существующие. Выходит:

– Они всё знают!

И вот этот присмотр:

– Из-за стенки, – некоторые говорят, что не скрывается, – но именно не скрывается, как необходимая мелочь, которая нужна – нет, не детям, а – именно просто людям, так как они живут в настолько опасном мире, где их очень легко не то, что съесть, – но:

– Обмануть легко.

Поэтому лучше быть сразу обманутыми, чем потом жалеть, что зря пошли в комнату, как Джек Николсон, битком набитую отличными телками, а она оказалась всего одна, и то:

– Через пару минут – позеленела, хотят и не сразу вся, а только ее спина, которая была видна в первую очередь ему, – потому что вид сзади – сами знаете, тоже имеет большое значение для человека, – а когда он его, спрашивается, видит?

И ответ:

– Только редко, – как это и удалось Джеку.

Мертвая Зона – это место, где можно менять исход своих предсказаний?

– Вопрос можно, сэр?

– Да, плииз.

– Где его искать?

– Кого Его?

Выходит, Его – Эго – это значит Мертвая Зона и есть сам Хомик, крепко уцепившийся за свой Сапиенс.

И я попробовал сбежать ото всех, чтобы только этот Невидимка, – как сообщил Владимир Высоцкий, – не нашел меня, как можно дольше.

Но в лесу заблудился, пришлось вернуться в город, и на автобусе с петухами и другими деревенскими корзинами мстерских жителей, и на поезде – всегда бесплатно. Хотя и пришлось иногда ехать на подножке поезда.

В городе хлеб бесплатно нигде не лежал и с трудом, но удалось украсть буханку черного. Продавщица или не поверила, что кому-то есть охота так, что он пришел за хлебом без денег, или решила, что по мелочи – это уже разрешается, так как на дверях было написано, что, да, именно, так, мэм:

– Намедни уже будет.

Следовательно, всё общее находится уже не в половине сознания, а во всем, кроме вот этой Мертвой Зоны Стивена Кинга и Кристофера Вокена, – а:

– Есть она или нет, – как ответил ему отец мальчика, которого учил уму-разуму Кристофер, или Стивен Кинг, – есть ли разница – невероятно:

– Проверить.

Ясно, что событие состоит и из наблюдения за собой:

– Тоже, – а не только их либэ дих – себя надо любить еще больше.

Вот, как Жюльен Сорель в Красном и Черном.

Тогда заметят и благословят, как Державин Пушкина, уже спускаясь по лестнице вниз, – туда к:

– Данте.

Встретил учительницу, которая спасла меня, но не узнает, или притворятся. Может хочет, чтобы я женился на ней? Потом споет:

– Я не знала, что ты такой маленький, – как мальчик Тони на пальчике у сына Джека, и он не хочет ехать в шикарный отель – даже за зарплату – ибо:

– Что может быть за трагедия 70-го года?

Она обожает истории про привидения и фильмы ужасов. Но не наяву же ж, на самом деле.

Получается, то, что уже прорвалось в реальность – не страшно, а кто еще только стучится в двери – может быть опасен. И вопрос:

– Стоит ли ей подарить букет георгинов на 1-е сентября? – или это уже будет омут, так как она живет рядом, в соседнем доме, я ее часто вижу, всегда одну, но: как молодая!

Только что нахмуренная, что за ней есть грехи, которые, возможно, мне известны. Скорее всего, нет, но она думает, да, так как иначе:

– Что интересного я в ней нашел?

Ужасов человек не должен, точнее:

– Не может бояться, – так как встречается с ними каждый день и, очевидно, каждый темный вечер!

Во двор одному заходить опасно. И я иногда прошу одного парня меня проводить. Он, конечно, не отвлекает их на себя, но я отвлекаюсь от их видения.

Сейчас тоже:

– Выходить и входить в дом можно только по времени: не меньше трех – не больше десяти.

И вообще, хожу и оглядываюсь, – нет, оглядываю местность, не идет ли большая собака, которая всегда живет в соседнем доме – сколько ни представлять себе, что она уже давно – довольно-таки – умерла, а всё, а всё равно, есть же, хотя и не такая большая, как была предыдущая.

Сторожа меняются, хотя сторож остается один. Таков же был мир сразу после сотворения: битком набит препятствиями. Ибо, какая разница, если они и сейчас просто так невооруженным знанием – что они тут есть – взглядом:

– Не видны.

Хотя можно думать, нет истории – вполне может и не быть. Нет, ясно, что это тоже самое – всё уже было. Мало:

– Было, было.

Мало.

– Пока хватит, иначе, действительно, можно решить, что они только-только:

– Появляются.

Пустыни здесь никогда не было. И можно думать, что Кук знал:

– Дальше – меньше.

Действительно, в Седьмом Путешествии Синдбада морехода циклопы встречаются не так часто, как здесь:

– Ждут уже буквально за дверью, – и, да, более того, даже за дверью своей комнаты, которая на вид меньше, но теперь понимаю, что как отдельная мастерская у Джека Николсона по производству литературы под названием:

– Здесь я надеялся чего-то добиться, – чуть меньше футбольного поля.

Можно было никуда не ходить, но на диване лежала собака, которой у меня уже не было, а в шкафу мяукала и царапалась кошка, которая тоже уже недавно умерла, – значит:

Они просили за других, вместе с которыми могли присутствовать, хоть как присяжные заседатели:

– На другой стороне этого зала разбегов, пробегов и прыжков.

– Миссис Торенс?

– Да, я вас слушаю, мы знакомы?

– Зачем всё делается для того, чтобы продемонстрировать мне фильм ужасов?

– Молчание – знак добровольного согласия, что мы давно знакомы.

Скорее всего, его надо видеть, хотя это и непросто именно потому, что он виден без труда, но есть сомнения, что это хорошо.

Андрей Гаврилов приводит в Сиянии фразу:

– Они оказались полными говнюками, на них нельзя положиться! – не слышал раньше ничего подобно-конкретно-ошибочно у него! – Это ошибочно по конкретике, и ошибочно в принципе, так как, – как вот сейчас:

– Сплошная работа и никакого веселья – Джек превращается в скучного парня – это:

– Неизвестно тому черному негру, который продублировал слова Андрея Гаврилова так, что ему всё известно!

Тогда непонятно, почему грустный Джек его грохнул, ибо повар-негр должен был знать, что Джек ждет его и прячется за колонной с таким томагавком, что и двоих негров может насадить на него. Раньше, я такого за А. Г. не замечал.

Видимо, его тоже:

– Поправили. – И заменил интуицию на логику, – логику, однако, без предвидения.

Мы смотрим кино жизни только с одной целью: обрадоваться предвидению. Главный пункт которого:

– Их бин непонимайт! – а всё же так видно!

И вывод:

– Не хочется бояться, – и знаете почему?

И так страшно.

Я еще сплю, а она приходит.

– Что случилось?

– Спит.

– Вот ду ю сэй, спит-т?

– Не может встать, мэм.

– Можно узнать, почему?

– Поздно лег, и поэтому с утра голова не начинает даже кружиться, чтобы чуть позже сообразить:

– Да, что? А, поняла, Земля так и продолжает вертеться, утро продолжает бывать, а понять вот поэтому это и не удается.

– Вы отлично соображаете, мэм, для учительницы обычной восьмилетки, – сказала мама.

И несмотря на то, что этим предвидением будущего я проспал неделю, может быть, месяц.

Гаврилов сейчас – видимо работает, как Олег Даль в фильме Вариант Омега – под:

– Контролем:

– Мистер Грейди, не сыпьте соль на рану. – Ужас, да, есть, но не тот, к сожалению, которого мы только и ждем в гости с радостью.

Подтверждается предсказание, как правило:

– Дальше – хуже, чем было в 90-е.

Рэд-Рам-м-м-м. Бед-Лам, – лучше, или тоже самое?

Убийство, как уничтожение смысла разума.

И всё получилось! Она меня вывела, так как приказ был такой:

– Дайте ему ухватиться за соломинку, – чтобы мог ошибаться и дальше.

Ибо такой приказ был для всех:

– Чтобы развлекаться Сыми, как уже с более-менее людьми образованными, а не только умеющими точить молотки:

– Правильно, – как, впрочем, и дальше, с высшим образованием ставят спектакли – и тем более – в Большом Сиэтэ.

Пусть там Германн хоть сто раз бубнит:

– Тройка, семерка, туз – тройка, семерка, дама, – а уж нам всё равно ничего не понять.

Несмотря на то, что это и был тот сигнал рыбаку рыбкой, как:

– Пушки с пристани палят – короблю:

– Пристать велят.

Ибо дальше уже только Сцилла и Харибда, которая, да, пропустила, когда-то Одиссея многоумного, но Ной со своим огромным сухогрузом уже точно не пропрется.

– Вы думаете, царь Гвидон – это Ной, высланный из царства божия за пьянство?

– Нет, но за его систематичность – возможно.

– Тогда получается, это Высоцкий попал в царство небесное, а мы остались тут, как прохиндиада, однако, уже давно кончившейся жизни.

Но совершенно очевидно, что на борт его шхуны мало кто не сел.

И вот, оказывается, остальным тоже предоставлена возможность попасть в свиту царя-государя, чтобы:

– Тот остров тоже навестить, – и, авось, завести роман с той – уже графиней – которая не только – значит – песенки поет и орешки лишь грызет, – но:

– Тоже ждет кого-нить подобного, мама мия! мне!

– Женюсь на Белке, честно, пустите и меня на ваш корабль!

– Кем?

– Коком.

– Коком? – задумался Кук, и решил остаться только капитаном – я Коком.

– Сватья с бабой-бабарихой здесь? – спросил ненавязчиво, чтобы не злоупотреблять своей доверчивостью к реальности.

– Да, конечно, – ответили, – но их еще угадать надо.

– Я не знаю, как их искать.

Ответ:

– Искать нельзя – угадать можно.

Ибо, да, в Рай, хочется, но не как, возможно уже, А. Г.:

– Да, веселись, а за занавесом уже стоят с кнутом, – как, в положенных, чтобы каждому! 20 годков рабства.

Как Гете справлялся со своей Девяткой? Если предположить, что у него всё получалось. Я в Москву прибыл с ней же. И сразу решил, как хотел когда-то в детстве, лезть на Вавилонскую Башню:

– Пока не делать этого, – а дожить для начала столько, сколько обещали в пионерлагере, где был такой журнал, что многие – знаете ли – живут сто и сто двадцать лет, и есть даже по сто восемьдесят, в диких степях, и тем более горах Закавказья, а также в нем самом.

– Мало или много?

– Пока не знаю, но, думаю, можно жить, пусть и не всегда, но так долго, что:

– Почти всегда?

– Есс, мэм!

Ибо о смерти уже начинает забываться, что перестала даже искать некоторых людей, для которых я изобрел эликсир молодости. Проблема только в том, чтобы понять, куда надо поступить учиться, чтобы иметь возможность начать эксперименты.

– О бесконечности?

– Да, мэм, пока больше не думаю.

– Значит, есть принципиальная разница: жить вечно, – и:

– Недолго по сравнению с Этим.

Потому что. О продолжительности жизни говорят постоянно, по крайней мере, часто, о вечности – никто. Хотя, скорее всего, это наследственная информация.

– Не верить в жизнь вечную? – спросила она, когда у меня кончились соленые баранки, а бутербродам с колбасой здесь никто не удивлялся.

Почему? Все считают, так хорошо считают, что:

– Деньги всё равно лучше! – ибо подпирают эту пирамиду: самая лучшая рыба – это колбаса, так как: с деньгами я имею еще счастье, однако:

– Вы-би-ра-ть-ь.

Выбирать между вечной жизнью и долгой не приходится потому, что я надеюсь узнать путь к бесконечности именно через длительность.

– Да, иначе с чего начинать непонятно.

Хотя спал прямо напротив золотой в оправе иконы, и молился именно за жизнь вечную, так как страшно было, не только жизнь моя может кончится, но и:

– Солнце и Земля прейдут.

Значит, априори уже известно, что человек после смерти еще живет где-то за пределами Земли, есть место, которого – придет Время – тоже не будет!

Вот это ужас, слезы, скорее всего, не помогут переделать этот мир, хотя я и пытался именно этого допроситься.

Что остается, чего человек не может уловить, как своего? Но что-то остается, если говорится, что ничего не останется. Даже Солнца. Говорилось ли тогда, что и эти слова прейдут:

– Не помню.

Кто их говорил – тоже, думаю, что почти прямо с иконы – или немного повыше – это и говорилось. Беззвучно, но отчетливо, как с неба без слов, – точнее, со словами, но без звука.

Бабушка водила меня за ручку в церковь, но там были только живые мощи – слов никаких не разобрать, кроме:

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Успел ли Данте сказать эти слова Беатриче?

Разумеется, успел, потому именно, что существует возможность сказать их позже.

– Когда?

– Когда разница между ними уже не будет такой большой.

На этот случай – счастливого заблуждения – бог придумал почти:

– Зуботычину, – под названием:

– И встречным послан в сторону иную.

И до такой степени обидно, что на предложение исправить ошибку – получают ответ:

– Нет.

– Не уходи, побудь со мною-ю.

– Нет.

Повторяется, как запись на магнитофонной ленте.

Песня Высоцкого, – как я его запомнил на всю оставшуюся жизнь:

В одной комнате висел портрет Хемингуэя в свитере с бородой и, кажется, даже с трубкой. И:

– Так-то и я могу! – ибо только этим и занимался лет с десяти – может раньше, может позже, но смысл этих сочинений практически неуловим.

Смысл – в том смысле – как это делается, – если разобраться.

Ибо личное участие – это да, конечно, обязательно, но не так, что просто в роли главного героя, только просмотренного кино, – ибо:

– Я так, как он петь, конечно, не умею, или летать: вообще пока что не могу, как Симон, предводитель, попечитель, или пусть ученик весьма посредственных сил, однако и только:

– Вымысла, – но слезами облиться можно почти всегда.

Можно подумать, что ткань рассказа – этого моего уже кино – создает Челнок, бегающий туда-сюда: со сцены в:

– Зрительный зал, – и так быстро, что даже наблюдатель Эйнштейна не может его уразуметь во время боя, когда Александр Матросов пошел на штурм Зимнего, что вполне можно думать, и не в эту войну, а именно еще в:

– Революцию, – более того, можно предположить, что и не все войны еще кончились, чтобы перестать считать, сколько их было тогда точно, несмотря на то, что и сам иду – тридцать минут до дома и пою:

– Их оставалось – нет, меньше, чем вы только что подумали – только трое на той безымянной высоте, где в дыму сражался наш друг из дружелюбной то ли Польши, то ли Чехословакии, то ли Венгрии:

– Коска.

И нужно, выходит, установить – без раздумий, что Это – тот Виндоуз, который сообщит вместо будильника утром, как еще не вставшее Солнце Ван Гогу:

– Пора, – и:

– Ты Кто? – вот в чем вопрос, чтобы ответ – может и испугал, но не сильно:

– Их бин Мольберт.

Как разобрать и снова собрать эту конструкцию, чтобы она опять ожила. Ибо вопрос есть:

– Кто Третий? – кто перемещает челнок и создает, таким образом то, что очень, очень интересно, что далеким не оказывается никакой путь.

Потому что всегда это будет путешествие, но вот именно, что не по тем мирам, которые были в кино, и уж тем более, не я в роли героя этого кино, – а именно:

– Я, – но почему-то уже умеющий летать так, как это реально и делаю.

Что происходит при прикосновении человека к художественному произведению – непонятно. Это тот же человек, но с приставкой для вечной жизни:

– Человек Счастливый.

Каким и был Ван Гог, совершенно спокойно куривший трубку после того, как только что застрелился, – почти уже полчаса назад.

В эту лирику, как в правду, поверить всё-таки трудно, чтобы согласиться штурмовать литературу, когда кого ни спроси, – а только с укоризной:

– Не только создает, но и изображает, не только изображает, но и выражает, – всё заняло все места в зале, где я попытался найти:

– Конкретный полет.

Шекспира – не читал. Ибо он так написан, что и переведен специально без:

– Сцены.

Как можно в таких условиях искать истину в литературе, если ни кто то ли не понимает, а скорее всего, не хочет понимать даже, о чем я спрашиваю.

Я говорю, Повести Белкина имеют магическую связь между собой, и логичный вопрос:

– Какую?

Что я могу ответить, кроме, как только:

– Как электроны в атоме между собой и ядром.

Для них это ни бум-бум – всё равно, что ничего, хотя на контрольных по высшей математике только один я часто получал пятерки.

Что однажды милая преподавательница ее только и ахнула:

– Я ему поставила четверку, так как проверяла первого, а он решил все задачи, – но оказалось, что больше – никто!

Они были простые, – добавила эта достойна леди.

Да, но требовали не просто внимательности, но и признания существования Разума. Что на вид, почти одно и то же, а:

– Решается совсем по-другому.

Что и подтверждало, надо брать быка за рога именно в создании машины не бессмертия, а долголетия. Ибо, какое может быть бессмертие, если и в долголетие никто почти не верит. Так как дифференциалы и интегралы на бессмертие всё-таки не тянут.

По крайней мере, в видимой последовательности.

Но так получается, что кардинальная разница между естествознанием и гуманитарной наукой именно в том, что математика, физика, молекулярная биология – могут:

– Достичь долголетия, – а гуманитария – как всё что:

– Их есть у меня, – вечной жизни.

Так бывает-т?

Если здесь этой гуманитарии вообще, где искать, если только днем с огнем.

Тем не менее, многих философов я понимаю буквально:

– С полуслова.

Но и только после того, как бросил заниматься этим делом по учебникам.

Как всё просто и реально в подлиннике!

И вот оказалось, что тень на плетень наводится не из-за непонимания древних ценностей, а – мама мия:

– Нарочно!

И это Нарочно так прочно, что само и служит, как ступеньками Пирамиды, ведущей к Солнцу, так и лабиринтами, по которым Вергилий вел Данте в Ад.

Отражение, выражение и создание выдается за большее, чем только одно:

– Создание, – только по одной причине: больше – значит точнее.

И, конечно, не думают, что никто еще не успел возразить по этому поводу.

Но это возражение перекрыто, видимо, уже на генетическом уровне! Думаю, что не меньше, ибо слова о создании Нового Хомо – не только похвальба, и тем более, не ложь, – а:

– Почти правда.

Как и сказано Маяковским:

– Работа не только будет делаться, не только делается уже, но:

– Почти уже готов он, этот Марципан Будущего, весь в аромате гвоздики и ванили.

Мы – так и должны его узнавать, а не как раньше, только по разнузданной походочке, с автоматом наперевес, идущим в последнюю атаку, хотя и не как в фильме Враг у Ворот, – где пистолет всегда был с собой и с патронами только у тех, кто в походящий момент получит предложение от Ника Сера застрелиться. – Думаю, такой абзац идет преждевременно.

Мир – дружба, прекратить огонь, – попер он, как на кассу.

Интуитивно понятно, что возражение о послушании, присланное мне критиком, ошибочно, – но:

– Почему?!

Почему одно Создание больше их всех троих: и создания, и выражения, и отражения вместе взятых?

И ответ дал Воображаемый Разговор с Александром 1, случайно – а может быть, и нет – найденный многой в библиотеке ГЗ, куда я пришел за книжной по молекулярной биологии. И, следовательно:

– Есть кто-то Третий, – замешанный в этих разговорах между Моцартом и Сальери.

А также и Царем и Пушкиным. Считается, что это условность, в материальном мире не наблюдаемая. Просто:

– Черный Человек и всё.

И:

– Я ему не верю.

– Кому, мил херц?

– Кому-то, но точно не верю, что это неправда.

Этот Черный Человек так замаскировался, что увидеть его удалось только в зеркало. Неужели – это:

– Я?!

Моцарт и Сальери и Пушкин с Александром 1, оказывается, видят меня, но только, как черного человека!

Я – участник их соревнований в этом беге на короткую и среднюю дистанции.

Но кому сказать, что Читатель – непременный участник событий Повестей Белкина и Моцарта и Сальери? Можно, но только самому себе. Почему?

Причина одна: не поверят. Именно потому не поверят, что это слишком очевидно, а никто до меня не видел.

И бог выбрал для меня биофак МГУ, до чего я сам не мог додуматься, так как и не знал о его реальном существовании. Но оказалось:

– Я могу, – и сдал экзамены лучше всех, кроме одной, которая также получила отлично, – а по литературе не знаю.

Не знаю про нее, а про себя – даже не сказали, что там, ибо грамматических ошибок, конечно, было немало, а так-то: