Читать книгу Прометей - Владимир Гелиевич Хохлов - Страница 11

Его последний поход к подножью Маттерхорна остался безызвестным. Он не вернулся из этого похода. Но, если среди людей это происшествие не вызвало ровно никакого отклика, то в среде левиафанов этот факт был замечен, но, как я полагаю должным образом не исследован, ибо любопытство не их стезя.

Многие гибнут в горах, но, все равно, что-то тянет человека проверить себя и свои возможности в экстремальных ситуациях. Это «что-то» сидит в самой натуре человека, буйной и труднопредсказуемой.

Случилось так, что Джон Гордон был болен горами всю жизнь. Родившись в Америке в штате Вайоминг он с молоком матери впитал эту страсть. К сорока годам он был довольно известным «маунтменом» и траппером. И эта известность отняла у него жену и единственного ребенка, которой надоела жизнь в постоянном ожидании, и она ушла к аптекарю. Аптекарь Билли Оуэн, был стар, но дело его процветало. Джон был не против. Он понимал, что это издержки его жизненной страсти и с удовольствием продолжал ставить капканы и разыскивал в горах пропавших домашних животных. Однажды он получил благодарность самого мэра Джексона – небольшого городка вблизи которого он проживал.

Двое подростков тринадцати лет отроду заблудились в горах. Через пару дней Джон вернул их родителям. Голодных с ободранными коленями и дырявой одеждой, но живых.

В детстве матушка научила его грамоте. И книги стали страстью Джона Гордона.

Он глотал их одну за одной и благодаря хорошей от природы памяти, многие помнил наизусть. Он обожал Фенимора Купера, и франкоязычного писателя Жюля Верна, книги которого, стоило им появиться в сносном переводе в букинистической лавке, тотчас же становились собственностью Джона Гордона. Иногда не в силах расстаться с той или иной книгой, но Джон брал ее с собой в горы. Для таких случаев у него имелся кожаный, непромокаемый чехол. Эта его страсть была притчей во языцах среди всезнающих постояльцев местного бара. Однако Гордону было наплевать на это, его и так считали чудаком. Однажды на привале ему довелось встретиться с одним человеком. Такой же траппер, как и сам Гордон он был так же болен горами. И ради сытой жизни перебрался из бедной, голодной Европы в Соединённые Штаты. Немец, точнее Австриец, по имени Ганц Тутельхайм, рассказывал ему о своей родине – Альпийской деревеньке Церматт, которая находилась поблизости от одного из высочайших альпийских пиков – горы Маттерхорн. Гора эта снискала себе недобрую славу среди альпинистов. Она была их убийцей. Из десяти человек четверо не возвращались. Поэтому не было любителей покорять ее. Но иногда тот, или иной искатель славы все же пытался оставить в памяти людской своё имя. Некоторым это удавалась, некоторым нет, а другие оставались у этой горы навечно. Много, о чем ещё болтали в ту ночь Гордон и Ганц Тутпельхайм, а ближе к обеду, переждав пургу, их пути разошлись.

Рассказ Ганца почему-то запал в душу Джона, заставляя все чаще думать о таинственен ной горе, которая находилась в самом центре старушки Европы. Хотя она немного и уступала по высоте Ганнет-Пику. Но у этой горы был пик, похожий на дьявольский зуб, как говорил Ганц, а Ганнет-Пик, похож на спящую свинью…

Прошла пара недель и готовясь к очередному походу за пушниной, Гордон узнал, что Ганц погиб, спасая недотепу охотника, умудрившегося провалится в трещину.

В скобяном магазине, где и судачили об этом, посмеивались над Тутенхеймом, говоря, что, дескать не стоило переться из одних гор в другие, чтобы сложить голову.

С тех пор мысль о Маттерхорне прочно засела в голове у Джона Гордона. Он вбил себе в голову, что должен был во что бы то ни стало побывать в тех местах. Деньги, которые он копил, вернее откладывал за неимением цели их вложения, хранились в местном банке, и их, нужно сказать скопилось достаточно, для путешествия и покупки экипировки. Так как Гордон не знал характера местности, и погодных условий, экипировку он решил купить на месте.

Закончилась суровая зима и наступила весна. В последние пару месяцев, Джону Гордону как-то нездоровилось. Доктор осматривающий его ничего не нашёл, списал все на переутомление, и поэтому поддержал Гордона в его планах поездки в Европу.

– «Отдых – Лучшее лекарство» – Именно так сказал доктор Питерсон, который учился на дантиста, а практиковал, в достаточно широком спектре, на уровне, ниже среднего.

На дворе был тысяча девятьсот четырнадцатый год. Отправившись от пристани в Нью-Юрке, к которой два года назад пристал пароход «Карпатия», Гордон продвигался тем же маршрутом что печально известный «Титаник»

Саутгемптон встретил его свинцовыми тучами, собственно, как и все графство Хэмпшир.

Пароход, через Ла-Манш отправлялся на следующий день утром, поэтому Гордон переночевав в местной гостинице с заоблачными ценами и неприхотливым сервисом уже к вечеру следующего дня, был в Кале.

Благодаря достаточно развитой сети железных дорог, и упрощенной проверке документов на границах трех стран, он в течении пяти дней добрался до деревеньки Червинии, находящейся на итальянской территории, вблизи большого горного массива. Вокзала, как такового не было лишь, кусок платформы, да будка смотрителя. Шёл легкий снежок, сквозь пелену которого просматривался темный зев туннеля, в котором и скрылся поезд, состоящий из трёх вагонов. До заветной цели оставалось всего ничего, однако Гордон чувствовал себя отвратительно. Списав все на усталость от дороги, он отправился искать гостиницу.

То, что гордо именовалось отелем «Семи дорог» было всего лишь постоялым двором. Так как никто не говорил по-английски, Гордон не смог выяснить причину такого претензионного названия.

Почему «Семь дорог»? Здесь было всего два направления в туннель, и назад. Все остальные дороги, кроме железной, представляли, собой горные тропы.

Гордон проснулся в маленькой грязной комнате, с чувством, что он выпил не менее полутора литров виски за вчерашний вечер. Но проблема состояли в том, что он не пил не капли, все это «усталость», как говорил доктор Питерсон.

Гордон был зол. Он не привык отступать перед трудностями. Трудности – это вызов, а вызов должен быть принят. Это его негласное правило, словно давало ему силы.

На следующий день Джон отыскал скобяную лавку в которой торговали всякой всячиной, той, что была необходима для подъема на гору. Продавец немного говорил по-английски, со страшным акцентом, безбожно коверкая слова, но все же понятно.

Он выразительно постучал по-своему абсолютно лишенному растительности, черепу, гладкая кожа, которого отражала свет масляного фонаря, получив ответ на свой вопрос зачем все это Гордон покупает.

– Уже весна, тебя лавина кушать…

– Я, справлюсь. – Коротко ответил Гордон.

Пик Маттерхорна действительно выглядел словно «зуб дьявола», как ему говорил покойный Ганц Тутельхайм. Гордон списал эту аллегорию на плохое настроение и дикую усталость. Он шел целый день, и надвигающиеся сумерки застали его между снежным полем и самим подъёмом на пик. Он выбивался из графика. Когда тропинки кончились, и полоса глубокого снега встала препятствием между ним и пиком, Гордон остановился на ночлег. Расчистив от снега площадку, он вбил колья в скальное основание и поставил палатку. Перед завтрашним подъемом, ему просто необходимо было отдохнуть. Разведя небольшой костерок он на скорую руку приготовил похлебку. Ему нужно было что-то горячее. Консервы пригодятся завтра. Стемнело. Колючие звезды, высыпавшие на темный небосклон, и отсутствие ветра должно было радовать Гордона, но у него не было никаких эмоций. Только одна мысль пульсировала в его голове: – «Он должен подняться на пик». Забравшись в палатку, закутался в одеяло, укрывшись сверху накидкой, и перед тем как провалится в темное без сна забытье, пришла совершенно четкая и равнодушная мысль: «Мне не вернутся».

На следующий день, ближе к полудню, преодолев снежные поля, Гордон бросил снегоступы там, где начались большие камни, постепенно переходящие в скалы. Снял рюкзак и повесив на плечо тонкую, но прочную веревку, в которой было без малого девяносто пять футов, закрепил «кошки» на ботинках, и засунул за пояс альпинистский топор.

Почти полуденное солнце ярко светило. Свет его многократно усиливался чистым снежным покровом. Гордон поправил круглые, темные очки и подумал, что лицо, наверное, серьезно «обгорит» под этим жестким солнечным светом. Он вернулся к рюкзаку и достал баночку барсучьего жира. Обильно натерев щеки, Гордон еще раз оглянулся, впитывая в себя великолепную картину окрестностей, лежащих у него под ногами. Облачный слой внизу закрывал отроги ущелий, будь то молочный, бесконечный океан, и только верхушки гор, словно далекие, таинственные острова, местами, поднимались из этого молочного океана. Он тряхнул головой, словно пытаясь отогнать жестокую мигрень, мучающую его с утра, начал свой последний подъем.

Семь часов спустя, Гордон смотрел на то, как за горизонт садилось солнце. Да, с погодой ему повезло, словно сама природа побаловала его последний раз. Молочный океан внизу разошелся после обеда открыв подернутые дымкой долины с пробивающейся то тут, то там изумрудной зеленью. В тонких нитях ручьев, бегущих с предгорий блестело заходящее солнце, словно прощаясь с природой на эту ночь. Ненадолго всего лишь до завтра. Но, с Джоном Гордоном оно прощалось навсегда…

Ему не пережить эту ночь. Гордон со всей ясностью понимал это. Сил больше не было. Веревка свалилась, когда он ее подтягивал, альпинистский топор навсегда исчез в трещине пятистам футами ниже. Он вдруг осознал, что с самого начала, все это путешествие было авантюрой. Но Гордон ни о чем не жалел. Теперь пришло понимание что вся это слабость, головная боль, дикая утренняя усталость- просто болезнь. Доктор Питерсон ошибся.

Солнце, блеснув последним закатным лучом скрылось за горизонтом и почти сразу же, как это бывает в горах, безо всякого внятного перехода, на востоке в свои права вступила ночь, неся с собой холод. Джона Гордона начала бить дрожь. Еще раньше он приметил позади себя довольно большое углубление, этакий каменный мешок, и боковую расщелину, в которую можно втиснутся как в маленький грот. Там он и уснет…

Борясь с холодом, усталостью и головной болью, которая стала просто невыносимой, Гордон наконец протиснулся в расщелину и через боль задумался над странной, бытовой дилеммой: – Снимать ему куртку с себя или лечь в ней? Если снять, то укрыться или подложить под себя? Как ни странно, эта мысль развеселила его, и он рассмеялся.

Смех прозвучал неестественно громко. Камень свалился с противоположной стороны скальной ямы, как раз напротив расщелины и Гордон резко обернулся на звук. Движение заставило его поморщится от боли, новой волной, окатившей голову.

– Надо же, эхо тут видимо, будь здоров. – Охрипший голос, вслух произнесший эти слова, после долгого молчания показался Гордону голосом незнакомца. Он был не из тех людей, что в одиночестве разговаривают сами с собой, хотя это иногда с ним и случалось, но было достаточно редким явлением. Еще один камень скатился со своего места, где он веками покоился до того. Гордон развернулся в ту сторону. Не смотря на свое угнетенной болью и усталостью состояние, он был озадачен происходящим. Не было никаких объективных причин для того, чтобы свалились камни, ни ветра ни чего-либо еще. Гордон сделал шаг назад в нишу, образованную трещиной и сел, оказавшись в трещине будь то в алькове. Почва, вернее скальное основание углубления в котором находился гордон, стало мелко вибрировать. Амплитуда вибраций все ускорялось, и теперь уже гораздо более крупные камни стали сыпаться с неровных краев углубления, которые находились в добрых десяти футах над головой Гордона. Скала на дне углубления, в котором он находился пошло мелкими трещинами. Он увидел это в остатках быстро уходящего вечернего света. Вибрация стала стихать.

«Вроде бы здесь не должно быть землетрясений» – подумал про себя Гордон. Ему вдруг показалось, что трещины стали заметней. Так и есть. Он видел, что они будь то, светились изнутри странным синеватым, оттенком. Гордон не знал название «ультрамариновый» именно этот цвет, или вернее свет пробивался из мелких расщелин, образовавшихся в результате странной дрожжи скалы. Джон, зажмурил глаза и основанием раскрытой ладони несколько раз двинул себя по лбу. Вновь открыв глаза, он увидел, что процедура не помогла, а из мелких расщелин стал клубится странный слегка светящийся такой же синеватый туман, собираясь в трех футах над днищем расщелины, прямо перед глазами Гордона в бесформенный клубок, состоящий из нитей этого тумана, или дыма, больше похожих на змееподобные щупальца, каждое полтора – два дюйма в диаметре. Джон Гордон, с открытым ртом смотрел, на то что происходило прямо перед ним, силясь понять, что это, но не понимая, и не находя объяснения. Ему оставалось только наблюдать. Он не мог пошевелится, словно это видение зачаровало его. Между тем клубок, будь то из шевелящихся синих змей становился все больше и стал приобретать форму яйца размером примерно пяти футов. Неожиданно туман перестал подниматься из трещин, словно где-то там, внизу закончились его запасы. Странное синее «яйцо» стало медленно вращаться по часовой стрелке и повернувшись в пол оборота плавно остановилось. В этот же миг, Гордон, словно ощутил на себе чей-то хищный взгляд.

Пришел страх. Страх навалился на него всей своей невероятной тяжестью, и Гордон закричал…, но вместо крика он выдавил из себя нечленораздельное хриплое мычание, словно старая корова на живодерне идущая на убой. Из странного яйца вдруг выстрелили десятки нитей щупалец и впились в тело Джона Гордона. Тоска овладела его душой. Глубину этой тоски не описать словами. Страх ушел, осталась лишь безысходность, и какая-то покорность судьбе, року….

Жизненная сила сначала медленно, затем все быстрей стала покидать его, утекая по этим синим нитям- щупальцам. Он чувствовал этот поток, и с этим потоком уходила боль, суета, и все становилось таким незначительным по сравнению….

По сравнению с чем? Мысли путались и тонули в сером внутреннем бытие. И вот когда тьма готова была поглотить его, на поверхности сознания появилась мысль, словно уставший пловец из последних сил гребущий в бескрайнем море. «…Я могу изменить течение».

Время, словно остановилось.

«Я…, изменю течение!»

Звенящая пустота, в его голове, в его душе, во всем мире….

«Я изменю течение!»

Опутанный канатами и влекомый ими к некой ментальной пропасти, он словно сделал шаг назад. Хватка ослабла. И жизненные силы, словно тоненький ручеек стали возвращаться к нему. Щупальца – нити задергались и попытались освободится, но теперь, уже он не отпускал их. Все его естество жадно припало к этим питающим корням и пило, пило… сердце бешено стучало, он чувствовал, как в висках пульсировала кровь. Боли не было, но было тяжело.

Вдруг, словно, что-то мелькнуло над его головой, там за краями каменного мешка на дне которого он находился. Легкая воздушная волна холодного воздуха, с примесью запаха аммиака окатила его. Гордон стоя на коленях и опутанный странными пульсирующими ультрамариновыми нитями поднял голову и взглянул в ночное небо.

Нечто, похожее на гигантский, полупрозрачный лист лопуха с тусклыми красноватыми прожилками, вынырнуло из-за края расщелины, и зависло прямо над ним. В центре этого листа набухло утолщение. Оно стало ритмично пульсировать как, словно живое сердце и через пару секунд из утолщения выстрелили тонкие серые нити, которые извиваясь впились в гигантское ультрамариновое яйцо, что неподвижно висело напротив Гордона опутав его своими похожими на тонкие щупальца структурами. Яйцо стало менять цвет с ультрамаринового на серый. Сознание Джона Гордона стала окутывать пелена и он вновь решил «потянуть» жизненную силу из этих щупалец. Но как только он это сделал, его словно ударило молнией. «Гигантский лист лопуха» висевший над ним дернулся и завалился, упав на край каменного мешка, Яйцо, похожее на кокон стало стремительно «разваливаться» и его серые с оттенком ультрамарина куски, отделяясь растворялись в ночном воздухе без остатка. Гордон повалился навзничь, не в силах пошевелиться. Сердце его пару раз сократилось и остановилось. Прежде чем смерть накрыла его своей пеленой он увидел, что рядом с ним лежит мертвый человек с распахнутыми глазами, в которых, казалось навечно застыло удивление. Человек был странно синего цвета. Гордон так и не узнал, что этот цвет называется ультрамарином.