Читать книгу Большой облом - Владимир Хачатуров - Страница 23

Лейтенант муниципальной полиции Сергей Рябько продолжал томиться все в том же положении сидя, без права водружения усталых ног на бесполезный стол, но теперь уже в районном отделении милиции, а именно в дежурке, дожидаясь пока оформят гавриков, взятых за драку на городском пляже. В одной руке он держал крышку термоса с дымящимся кофе, в другой – бублик, которым благодарно давился, не решаясь пренебречь гостеприимством дежурного. Вообще-то Рябько предпочитал под это дело, то есть под кофе, умять парочку Биг Маков, но в чужой монастырь, как говорится, со своим меню не суйся. В смысле – жри, что дают. Вот он и жр… жует, недоумевает: как этим питаться можно? И даже жалеет: бедные менты!..

– А парень этот… Как его?.. Суров? Не пострадал? – спрашивает он, дождавшись очередной паузы в телефонных переговорах дежурного.

– Игорек-то? – весело уточняет дежурный и восхищенно качает головой. – Ни единой царапины, браток, ни единой! Так что все эти разговоры, что будто там, в «Амфитрите» дело нечисто, что подстроено, – в пользу бедных, братишка, в пользу бедных, я тебе говорю. Не знаю, где он служит, может, в банке, может, еще где, но дело свое этот парень знает четко. Профессионал!

– А как же тогда заява от пострадавшей, что будто насильник он, маньяк?

– А никак. Мы его, само собой, поспрашивали, то да се, а он в отказ: кроме, говорит, прелюбодеяния, никакого криминала. Пробовали нажать, – без толку. Молоток! Да и честно говоря, на хрена такому гарному хлопцу к насилию прибегать? Да за ним любая баба бегом побежит, ему даже свистеть не придется…

– Адвоката не требовал?

– Хорошие вопросы задаешь, товарищ коп! В том-то и дело, что нет. Ребята даже сами намекать стали, мол, не угодно ли защитничку звякнуть, обстановочку доложить? А он им на это просто так отвечает: «Зачем он нам нужен? Только мешать будет. Вы, говорит, я вижу, ребята толковые, сами разберетесь. Если, конечно, захотите…» Нет, ты понял? Если, говорит, захотите! – и дежурный, не справившись с чувствами, вновь восхищенно покачал головой.

– Вижу, приглянулся он вам, – заметил Рябько. – Что ж вы его под залог не отпустили?

Дежурный помрачнел, потянулся к телефону, буркнул что-то в трубку, помолчал, вернул трубку на место.

– Угря из прокуратуры знаешь?

– Еще бы! Сегодня про холяву и гамбургский счет соловьем у нас разливался…

– Во-во, он самый. Приперся со следаком, лапу на дело наложить пытался. Не вышло. Тогда совет дал. Толковый. А подсадите-ка вы, говорит, этого героя к тем чернопопеньким, которых он вчера в «Амфитрите» уделал. Мол, заодно и выясним: был сговор, не было сговора. Может, говорит, и национальность попутно определим. А то я краем уха, говорит, слыхал, что «смежники»[35] этими хлопцами очень заинтересовались. Простая, говорит, логика: коль по-русски ни бум-бум, значит, из дальнего они зарубежья…

– Подсадили?

– А куда денешься? Два раза подряд ему не откажешь. Он наверняка с этим сюда и перся, а следака так, для понта с собой прихватил. Хитрозадый товарищ…

– Ну и?

– Ну и, – грустно передразнил дежурный. – Сидим, ждем-с, аппаратуру казенную гоняем, тараканьи бега пишем.

– А дело кто ведет, Мамчур?

– Так точно, Мамчур. Ежели тебе требуется лично Игорька допросить, то придется проявить уважение к товарищу капитану…

– Это как, с водочкой-селедочкой, что ли?

– Можно и с ней. Но лучше с коньячком. Наполеона он любит – страсть! Но и «Ахтамарчиком» ереванского разлива тоже не побрезгует…

– А если мне только копия с протокола допроса нужна, тогда как?

– Тогда не знаю, не знаю, – улыбнулся дежурный улыбкой лукавой, настораживающей. – Это ж такая мелочь, что можно и полюбовно решить, а можно и месяца два дожидаться пока в рабочем порядке из нашего ведомства в ваше перешлют.

– Узнаю родимые порядки, – не сдержал сарказма Рябько.

– А то у вас, в вашей мумиусыпальной полиции другие, – не поскупился на ответную любезность дежурный.

– В какой полиции? – вздернулся полицейский.

– В муниципальной, а что? – едва не свалился со стула от недоумения милиционер.

– Да так, ничего, послышалось… Аргутинов-то хоть у себя или тоже на обеденном перерыве?

– Аргутинов у нас трудоголик, времени зря не теряет, почитай круглые сутки с наркоманией воюет. И, кстати, очень не любит когда ему мешают…

– А ты все-таки звякни ему. Скажи, что Сергей Рябько спрашивает. По десятиминутному делу…

– Ну, если только дело государственной важности, – пробормотал дежурный, берясь за трубку внутреннего телефона.

– Товарищ капитан? Это дежурный по отделу старший лейтенант Ферапонтов беспокоит. Тут у нас гость из конкурирующей фирмы… Да-да, из полиции… Он самый. А как вы догадались? Ах, в окошко увидели. Тогда ничего, тогда бы и я догадался…

– Второй этаж, кабинет номер двадцать четыре, – сухо сообщил дежурный, кладя трубку на рычаг. И, не сдержав легкой обиды, все же позволил себе проворчать вслед удаляющемуся Рябько, что, мол, мог бы и не темнить, сразу сказать, что ты тот самый мент, с которым Аргутинов вместе в Штатах стажировался…

В тесном кабинете, заставленном крепкой казенной мебелью, находилось четверо: сам Аргутинов, два лейтенанта и какой-то молоденький паренек, очевидно, задержанный либо подследственный. Аргутинов встал, пожал руку, молча указал на стул в торце своего стола, наискосок от задержанного. Вид у капитана был как всегда непроницаемый, чего нельзя было сказать о его помощниках, смотревшихся несколько озадаченными и нервными. Паренек на их фоне казался воплощением легкомыслия и беспечности: эдакий голенастый, кадыкастый, и, по всему видать, языкастый д’Артаньян накануне своего выезда в Париж, к местам будущей боевой славы. На наркомана он не походил, хотя кто их, торчков, разберет…

Аргутинов сел, заглянул в бумаги, пошелестел, нашел искомое, произнес, не поднимая головы:

– Давай, Владимир, продолжим вот с этого места, цитирую:

«Когда общество так называемых нормальных людей справится с наркоманией, пьянством и табакокурением, оно примется за тех, кто неправильно питается, неправильно мыслит, неправильно чувствует». Конец цитаты.

– Господин капитан, – сказал паренек неожиданным басом, – может, вы нас представите сначала? Кстати, это соответствует Женевской Конвенции…

– Володя, не наглей, – строго сдвинул брови на переносице Аргутинов.

– А, понимаю, – усмехнулся Володя, – каждый имеет право хранить свое инкогнито от сглазу…

– Рябько моя фамилия, – скривился Рябько, найдя шутку плоской.

– С мягким знаком или без? – оживился паренек.

– А тебе какая разница? – удивился один из лейтенантов.

– Да, в общем-то, никакой, но хотелось бы все же знать, чему обязан человек своей звучной фамилией: оспе или…

– Белобородов! – прикрикнул капитан.

– И было мне видение, и сказал мне Господь: Много глупостей в сердце человеческом, и глупейшая из них та, которую мудростью почитает. Итак, не подавляй в себе того, что молва числит греховным, незаконным, противоестественным, ибо не ведаешь, что хуже: слушаться себя или молвы.

– Это он так наркоманию реабилитирует, – пояснил Аргутинов недоумевающему Рябько. – Идеолог хренов.

– Идеология – это по вашей части, господа милицейские, – возразил парнишка. – Ваша антинаркотическая пропаганда есть просто сотрясение воздуха, имитация бурной деятельности с нулевым результатом. Все равно как среди пингвинов проповедовать христианство. Кто из тех, кто решился испробовать наркотик, не осведомлен о последствиях? Все всё знают, но никого это знание не останавливает. Как вы думаете, почему?

– Потому что козлы! – убежденно воскликнул другой лейтенант. Рябько хихикнул, но тут же взял себя в руки, поспешив прикрыть легкий приступ неуместной смешливости уместным кашлем.

– Такой ответ тебя устраивает? – невозмутимо осведомился капитан.

– А вас? – не растерялся парнишка.

– Здесь я задаю вопросы!

– Задавайте, – пожал плечами задержанный.

Аргутинов внушительно откашлялся, пошуршал бумажками, вздохнул…

– Да что с ним цацкаться, товарищ капитан! – не выдержал паузы один из лейтенантов. – Всыпать ему по первое число и весь сказ!

– А не маловато будет? – усмехнулся Аргутинов, кивая на свой настольный календарь, где самодовольной «тройке» составлял компанию глупый «нуль».

– Вудро Вильсона на вас нет, лейтенант, – заявил задержанный.

– Кого на мне нет? – подскочил тот оскорбленно.

– Исиков! – одернул Аргутинов подчиненного. Затем перевел отяжелевший взгляд на парня. – Объяснись.

– Томас Вудро Вильсон, двадцать восьмой президент Соединенных Штатов, введением сухого закона положил начало американской мафии, в великой борьбе с которой американцы побили на сегодняшний день все рекорды кретинизма[36]. Один только закон этого техасского осла Глазго о контроле за наркотиками через ужесточение надзора за продажей пробирок и колб стоит многих томов психиатрических исследований[37], я уж не говорю о других, еще более невменяемых. Наркобароны нарадоваться не могут столь твердой решимости американцев иступляться в идиотии безнадежного противостояния и впредь. Ведь каждый конфискованный и уничтоженный героическими придурками грамм наркотика повышает рыночную стоимость оставшихся граммов, делает риск их изготовления, доставки и продажи оправданным. Искушение быстро и круто приподняться становится все более и более соблазнительным. Если ничего не предпринимать, оставить все как есть, и только и делать, что ужесточать законы в отношении торговли, распространения и употребления наркотиков, да увеличивать государственные ассигнования на святую борьбу с ними, то в результате на земле нашей на матушке останутся одни наркоторговцы, наркоманы да наркоборцы. Все эти отделы, подотделы, управления и прочие конгрегации по борьбе с «незаконным оборот наркотиков» (для меня это звучит не менее дико, чем борьба с незаконным круговоротом воды в природе) есть не что иное, как святая инквизиция. Бороться надо за уменьшение побочных воздействий того или иного наркотика на психику человека, за сведение к нулю токсичности, привыкания, абстинентного синдрома… Вот, к примеру, вы, господин капитан, что выберете: гидролиз или трижды очищенную, десятилетней выдержки водку?

Парнишка умолк и выжидательно уставился на Аргутинова. То же самое проделали и все присутствующие, знавшие отнюдь не понаслышке об оригинальном хобби капитана – гнать в домашних условиях для личного потребления всевозможные водки, наливки, настойки, ликеры чистейшей выработки и двойной (если не тройной) очистки. Увлечение зашло уже так далеко, что помимо персонально разработанных этикеток для тех или иных марок и сортов, Аргутинов недавно заказал в стеклодувной мастерской несколько дюжин нестандартных бутылок, им лично изобретенных конфигураций и форм. Неизвестно, знал задержанный об этом хобби, или придуривался, будто не знает, но он, окинув несколько удивленным взглядом физиономии присутствующих, поспешил продолжить.

– Можете не отвечать, вопрос риторический. А бедному наркоману просто не из чего выбирать: колись, нюхай, глотай, кури что есть, да еще и Бога благодари, что хоть что-то есть. И стоит эта дрянь, – между прочим, вашими усилиями, господа, – куда дороже водки «Смирнофф» или коньяка «Хеннеси-Экстра»…

– Зато по шарам бьет не в пример чувствительней, – позволил себе вставить умное слово тот из лейтенантов, который не был Исиковым. – И от водки такого не натворишь, что твои корефаны наркоманы под балдой вытворяют.

– Что бы они ни вытворяли, – многообещающе улыбнулся парнишка, – ни Ленина, ни Сталина, ни Гитлера им не переплюнуть. А эти товарищи с геноссами даже водки не пили, были самые, что ни на есть, убежденные приверженцы «здорового образа жизни».

– И что ты предлагаешь? – вздохнул устало капитан. – Сделать весь мир вольным городом Амстердамом?

– Вот-вот! – подхватил почин начальства Исиков. – Они же там не просто так все позволяют, даже эти мерзкие ежегодные демонстрации в защиту наркоты[38], они с подходцем действуют. Желаете дурью маяться – пожалуйста. А потом кинется дошедший до ручки наркуша на попятную лечиться, тут-то они его своими ценами за лечение и допекут…

– Гы-гы-гы, – заржал задержанный. – Лейтенант, вы просто чудо! Вас бы с лекциями в Амстердам, – всех бы на уши поставили…

Лейтенант, было, напрягся, нахмурился грозно, однако, заметив улыбку на устах начальства, сменил гнев, если не на милость, тона нечто ее напоминающее. Отдаленно.

– Амстердам, Виктор Александрович, – возобновил свои разглагольствования задержанный, – лишь подчеркивает тупиковость ситуации. С одной стороны кровососы-наркодельцы, с другой – борцы-инквизиторы, а посередке – их общее порождение: горе-наркоманы, которые не принимают наркотик, тем более не вкушают его, но «ширяются», «долбаются», «обкуриваются», «вмазываются» и «догоняются». Они превращают божественную эйфорию в примитивный условный рефлекс: пожрать, посрать да уколоться стоит у них в одном физиологическом ряду. Ни души, ни мозга, – одни неисповедимые инстинкты. Истинные гомо сапиенсы, порожденье мирового сообщества вселенской дури. По большому счету такие наркоманы очень выгодны некоторым государственным структурам, ведь ими так легко манипулировать, достаточно лишить их марафета, помучить в ломках и они пойдут на что угодно, лишь бы «поправиться». Вот если бы общество анонимных наркоманов вместо того, чтобы избавлять «оступившихся» от «наркотической зависимости», «возвращать падших» к «нормальной жизни» в этом ненормальнейшем из миров, попыталось бы помочь наркоманам научиться извлекать из эйфории не животное наслаждение, но духовное понимание и прозрение, то вряд ли его анонимность не была бы немедленно раскрыта и осуждена обществом «нормальных людей». Ведь «излечиться» все же легче, чем научиться мыслить широко и неординарно, овладевая в процессе постижения высоких истин эйфории навыком их приведения в интеллектуально-божественное соответствие с мелкими правдами стадного жития. Ибо наркоман, умеющий извлекать из кайфа нечто большее, чем кайф, никогда не нарушит детские табу и нормы общества, в котором ему выпало физически пребывать, – зачем орлу вмешиваться в распорядки муравейника? Однако общество делает все возможное, чтобы таких наркоманов не было. Его вполне устраивают примитивные наслажденцы, которые своим видом и поведением оправдывают негативное отношение к ним. Взгляните, люди добрые, какой он грязный, глупый, преступный и доступный для любых искушений дьявола! Поможем ему обрести вновь образ Божий, образ человеческий, такой как у нас! Ибо и мир наш хорош, и сами мы прекрасны, и станем еще прекраснее, когда, наконец, покончим с наркоманией, пьянством, буйством, табакокурением, завистью, тщеславием, национальными предрассудками, сословным чванством, половыми извращениями и неправильным питанием. Как только, так сразу – прилетит птичка каганочка и торжественно проверещит о своем благополучном прибытии…

– Слушай, парень, а ты часом не под балдой? – обеспокоился Исиков с притворным состраданием.

– Поверьте, я глубоко тронут вашим участием, лейтенант, и в порядке ответной любезности могу сказать, что, мучительно скорбя о вашей духовной ограниченности, все же отношусь к вам с искренней симпатией. Если этого недостаточно, давайте вашу баночку, – всегда готов поделиться мочой с родной милицией…

И парень с подкупающей непосредственностью полез расстегивать себе ширинку, за что схлопотал нехилый подзатыльник от нервного лейтенанта.

– Ну вот! – воскликнул пострадавший с веселой бесшабашностью. – А я еще, дурак, сомневался, думал, опять на Россию на матушку собак вешают. Оказывается ни хрена подобного, святую правду клевещут!

– Товарищ капитан, да он же под балдой! – воззвал Исиков к начальству. – Видите, совершенно неаденквантная реакция!

– Не аден-какая? – переспросил задержанный, дрожа губами от еле сдерживаемого смеха.

– Неадекватная, Белобородов, неадекватная, – удовлетворил праздное любопытство задержанного невозмутимый капитан, а озадаченному Исикову мягко объяснил, – Ошибаешься, лейтенант, он как раз по делу отреагировал: приравнял твой отеческий подзатыльник к бесчеловечной пытке.

– Как это? – опешил Исиков.

– А так. Недавно Международная Комиссия по правам человека в ООН-е доклад свой читала, ну и доложила, что в России милиция систематически пытает задержанных. Очень уж там по нашим задержанным убиваются, по ночам от сострадания глаз не смыкают…

– Выходит, я – палач?!

– Я пошутил, – поспешил разуверить нервного лейтенанта Белобородов. – Ну какой же вы палач? Вы, господин лейтенант, есть защитник общества от белой, пегой, бурой, зеленой и малиновой смертей! Именно благодаря вам и вашим товарищам по святой борьбе среди отдельных граждан нашего района все еще встречаются люди, не страдающие наркотической зависимостью, следовательно, ведущие совершенно здоровый, абсолютно нормальный, официально одобренный образ жизни. И что бы с ними было, если бы вы, господа сотрудники отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, не перехватывали столько дури, сколько вам позволят перехватить! Не сажали на скамью подсудимых мелких барыг и жалких кустарей-одиночек! Не висели бы дамокловым мечом над каждым крупным наркодельцом, отравляя вечным страхом их постыдное благополучие?..

– Исиков! – гаркнул Аргутинов так, что стекла в окнах звякнули. – Охолонись… А лучше пойди перекуси, а то ты слишком нервный, когда голодный…

Напор Исикова, пытавшегося вырваться из братских объятий сослуживца, заметно ослаб, речь приобрела членораздельность.

– Ну и выдержка у вас, товарищ капитан!.. А тебе, чмо обдолбанное, зачтется… Можешь челюсть заранее заказывать… Пусти, Джанаев, – последнее относилось к обнимавшему сослуживцу. Джанаев отпустил. Исиков вышел, даже не хлопнув дверью.

Помолчали. Пообсмотрели углы комнаты. Благо было их ажцелых восемь, всем хватило.

– Белобородов, – нарушил молчание капитан, – ты вроде бы парень неглупый. Как ты думаешь, почему я сижу и слушаю всю эту твою ахинею? И заметь себе – терпеливо слушаю…

– Не надо, капитан, – вздохнул задержанный и глаза его опечалились. – Вы прекрасно понимаете, что это не ахинея, а истинная правда. Если хочешь освободиться от невыносимого гнета, нужен гашиш…

– Не передергивай, Владимир, и не коси под идиота, словно ты не понял, что для Ницше, которого ты процитировал, таким гашишем была музыка Вагнера…

– Я и говорю, – вскинулся Белобородов, – не их поля вы ягода, капитан!

– Ну и не вашего кустарника малина, – не принял комплимента Аргутинов.

– Не клевещите на себя, Виктор Александрович, не надо. Признаюсь, я тоже сперва подумал, что вы слушаете меня, но не воспринимаете по существу, а только в обход, – как «вражескую пропаганду». Что думаете не о том, есть ли зерно истины в том, что я несу, а о том, где и у кого я всего этого набрался, и как бы на него вам выйти, выследить, схватить, припаять срок и отправить по этапу…

– Именно в этом и состоит моя работа: выследить, задержать с поличным и так далее. Наркотики делают личность бесполезной для общества…

– Наоборот, капитан, это общество своим бездумным отношением к наркотикам делает себя бесполезным и даже вредным для думающей личности…

– Это для кого, для орлов, которым до фени дела муравейника? – уточнил Аргутинов.

Юноша запнулся, зарделся, обескуражено покачал головой.

– Да… Вы, капитан, и с виду не просты и изнутри далеко не элементарны. Вы не из тех, кто связал свой интеллект в узел одной извилины и дал полную свободу остальным членам. Но вы, к сожалению, все еще остаетесь в рядах тех, кто слишком всерьез воспринимает свой организм, в особенности те его требования, над которыми не приходится ломать головы. Вы все еще лелеете мечту о себе, как о некоем органическом целом, и игнорируете все, что в примитивную схему индивидуальности не вписывается. Вся ваша диалектика имени печально небезызвестного Гегеля умещается в прокрустово ложе простейших двучленов: «я – не я», «жизнь – смерть», «дух – материя» и так далее, в том же гемютном немецком душке. Потому вами и правят две такие примитивности как Телесная Любовь и Желудочный Голод. Вам других правителей и не нужно, вам бы с этими справиться. Оттого все ваши благодеяния начинаются и заканчиваются одним и тем же: задать корму голодному. На то, чтобы угостить насытившегося беднягу любовью самой дешевой проститутки, сострадания уже хватает. На вашей убогой шкале ценностей это дело помечено как излишество… Вам, капитан, страшны не наркотики и не примитивные наслажденцы-наркоманы, но последовательное и осмысленное игнорирование ваших так называемых ценностей. Вы панически боитесь потерять свои ориентиры, лишится помочей вашей псевдогармонии, остаться без пространственных и временных привязок, к которым вы так прикипели душой, что уже и не сомневаетесь в их безусловности. Time is money[39], – вот закономерный итог вашего образа жизни, точнее: способа функционирования. Разве ваши иерархические учреждения – не опиумные видения ущемленных властолюбцев-крахоборов? Взгляните на политиков, капитан! Разве они в своем уме? То есть они-то, конечно, в своем, но можно ли эту маниакальную страсть к власти, к публичному фигурированию, к отвратительному лицедейству, к мерзкому интриганству, к смердящим тайнам полишинеля считать нормальным человеческим состоянием? Почему бы не признать стремление к власти (от которого бедное человечество страдает неизмеримо больше, чем от наркомании, алкоголизма и табакокурения вместе взятых) антиобщественной паранойей, социальным недугом вроде шизофрении, педофилии или скотоложства? Или хотя бы административно наказуемой привычкой? Хочешь пролезть в депутаты, становись на учет и плати штраф. Можно будет даже общество анонимных властолюбцев учредить. Двенадцать ступеней анонимного излечения от похоти командовать, вершить, руководить, напрягать подлый умишко «в масштабах мировой истории»… Спросите: как же тогда выбирать себе надзирателей? А очень просто: жребием. Поверьте, результат будет не хуже. Вместо этих паскудных выборов учредить лотерею, при которой выбор может пасть на любого совершеннолетнего гражданина страны…

– Вавилонская лотерея вместо всеобщего избирательного права? – не поверил своим ушам лейтенант Рябько.

– О! – воскликнул паренек, уважительно взглянув на полицейского. – Нас, оказывается, тут трое…

– Каждая кухарка может управлять государством, – улыбнулся Аргутинов.

– Не вижу, чем кухарка хуже мента, гэбэшника, партработника или даже хозяйственника со словарным запасом Эллочки-людоедки? У хорошей кухарки по крайней мере на кухне порядок и еда вкусная… А то врубишь ящик, а там две беспардонные головы дискутируют. Прислушаешься: так и есть, – битва интеллектуальных гигантов: кто кого пересрет…

– Вот лафа-то наркушам будет, если жребий на кого-нибудь из них укажет, – позволил себе реплику Джанаев.

– Зришь в корень, Руслан, – похвалил начальник подчиненного.

– Между прочим, один очень манерный француз сказал, что те, кто прибегает к яду, чтобы мыслить, вскоре разучиваются мыслить без яда. На самом же деле тот, кто привыкает мыслить, тот привыкает к яду. Наркотик лишь придает мысли, по природе своей стремящейся к беспощадным выводам и бесстрашным сентенциям, толику необходимой снисходительности, ибо, как сказал один мудрец: великодушный опиум развивает в людях дух вселенского милосердия и братства!

– Значит, это ты вселенским милосердием довел бедного Исикова до нервного припадка? – уточнил капитан, однако ответа получить не успел, – в дверь кабинета постучали, затем ее приоткрыли и женским голосом вызвали Аргутинова на минутку.

В отсутствие начальства лейтенант Джанаев решил взять инициативу в свои руки и для начала определил задержанного «болезнетворной бактерией в человеческом обличье», с чем последний немедленно согласился, присовокупив, что для такой бактерии это самое подходящий облик. Джанаев посоветовал задержанному прекратить гнать фуфло для отмазки и ради своей же пользы, не сходя с места, признаться, где он взял дурь, которую у него конфисковали, на что гонитель фуфла не преминул заявить, что принадлежность найденного у него вещества к дури следует еще доказать, но что в любом случае улика, добытая незаконным путем (а несанкционированный обыск является нарушением прав человека, гарантируемых конституцией), не может быть использована обвинением в суде. Неизвестно, до каких юридических тонкостей допрепирались бы молодые люди, и как эти тонкости сказались бы на душевном расположении одного и физическом самочувствии другого, если бы капитан Аргутинов не вернулся на свое рабочее место и своим удрученным видом не положил бы конец бесплодной дискуссии.

– Джанаев, – приказал капитан, – проводи задержанного в лабораторию: пусть приведет свою угрозу в исполнение…

– Так и знал, что без моей мочи вам не обойтись!

– Разговорчики! Встать! Руки за спину!.. Товарищ капитан, может, в браслетики его?

– Ты его переоцениваешь, Руслан. Он только болтать мастер, а так – милый послушный мальчик. Не так ли, Белобородов?

– Ну вот, началось, – вздохнул милый и послушный. – Психологическая обработка… Я понимаю, словоохотливость, конечно, признак нечистой совести, но не уверен, что молчание – свидетельство ангельской невинности. Вы бы проверили, капитан, вашего гостя на предмет звукозаписывающей аппаратуры, или он по вашему приказанию нас для вечности запечатлевает?

Рябько слегка порозовел и не слишком убедительно усмехнулся: ну и фру-укт!..

– Пошевеливайся, – поторопил паренька Джанаев. – Топай, давай, ходячая ложь, пердеж и провокация…

– Я тащусь, следовательно, существую, – пробормотал задержанный, скрываясь за дверью.

Аргутинов встал, запер дверь на ключ, затем бережно извлек из нагрудного кармана крошечный целлофановый пакетик с белым порошком внутри.

– Попробуй, Серега, на язык. Надеюсь, вкуса еще не забыл?

Рябько не забыл. Но вкус этого порошка был странен.

– Кокосовая стружка, что ли?

– Если бы она, – вздохнул Аргутинов, устало прислоняясь к столу. – А вот ответ из лаборатории, полюбуйся…

Рябько взял бумажку, полюбовался, прочитал, вскинул бровь, перевел удивленный взгляд на капитана.

– Хочу просить санкции на обыск дома этого болтуна… Если анализ мочи ничего не даст, ничего другого не остается… Как думаешь, может, этот пакетик в краевое управление отослать?

– Розыгрыша не боишься?

– Боишься? – усмехнулся Аргутинов. – Да я бы, Серега, литр лучшей своей настойки поставил тому, кто убедил бы меня в этом.

– Неужели все настолько серьезно, Виктор?

– А ты думал, почему я так обрадовался твоему приходу?.. Да на этом парнишке полгода назад пробы ставить было негде: все руки-ноги исколоты… Торчок со стажем. Лет с тринадцати начал всякой дрянью баловаться. На учете у нас без малого пять лет состоит. Но везло обалдую, ни на чем серьезном не попался. Да и вряд ли приторговывал, – папаша у него мужик зажиточный, официальный дилер то ли «Хонды», то ли «Тойоты», то ли всех японских автофирм на побережье…

– А сынок что, тунеядствует?

– Представь себе, учиться в Медицинском колледже.

– Не на фармакологическом ли факультете? – сощурился догадливый полицейский.

– На нем на самом, – кивнул капитан.

– А не лучше ли будет отпустить его наружке на поруки, а Вить?

– Конечно лучше. Только где мне столько топтунов взять? Разве что ты пособишь, Серый. Зря, что ли я тебе радовался?

Рябько для начала слегка призадумался, затем уже всерьез приналег на соображалку. О неприязни между Мамиконцевым – начальником аналогичного отдела в муниципальной полиции – и Аргутиновым знали даже в крайцентре. Самому Рябько этот Мамиконцев тоже не нравился: выскочка, карьерист, близкий дружок Угря… Не афишируя, несмотря на полученный от шефа карт-бланш, помочь Вите не только можно, но и нужно. Ведь и ему, Рябько, без его помощи в этом деле с Суровым не обойтись…

– Ну что? – усмехнулся Аргутинов. – Всё прикинул? Тогда давай, выкладывай свои условия. Наверное, Сурова хочешь допросить?

Рябько не успел ни сказать, ни кивнуть, – по всему зданию пронесся, в уши врезываясь, сигнал тревоги. С громким щелчком включился репродуктор под потолком и заполошным голосом дежурного сообщил о ЧП в СИЗО: капитан Мамчур взят постояльцами третьей камеры в заложники.

– А кто у вас там, в третьей? – крикнул Рябько, поспешая за Аргутиновым, успевшим вооружиться табельным «Макаровым» и холодным взглядом охотника на крупную дичь.

– Условие там твое сидит, мать его перемать…