Читать книгу Сожженная рукопись - Владимир Иванович Кочев - Страница 25

Прощай же, свобода,

Да здравствуй, тюрьма.

Устал я, ей-Богу,

Убейте меня.

Жизнь в студенческом общежитии закончилась неожиданно. Ранним утром, когда все ещё спали, Онька проснулся, как от толчка. Над ним стоял милиционер. Сёмкину одежду прощупывал другой. У входа топтался ещё один. А тот коротконогий большевик с мощным лицом был одет, но сидел, повернувшись к арестованным спиной, будто не замечал всего, что происходит. Милиционеры повели ребят под конвоем пешком. Оказывается, в «чёрном воронке» возили лишь политических. Но не в знак уважения, а чтобы скрыть сам факт. И арестовывали их серьёзные люди – сотрудники ГПУ. А у милиционеров и наганов-то в руках не было. Но один из них предупредил: иди ровно, дёрнешься, стрельну в жопу.

Странно, Андрюша был рад. Один конец. Уж лучше смерть, чем волчья жизнь. Не паниковал и Сёма. И ему обрыдла эта двойная жизнь. Они оба крестьянские дети. «И гены у нас крестьянские», – думал Андрюша, вспоминая слова умного студента-морганиста.

Под конвоем увезли их из большого города. Так и не встретились мы с ними, а могли бы. Подростковая колония, куда попали «студенты», представляла гибрид школы с тюрьмой. Колония, как двуликий Янус, имела два лица: официальное – школьное, и фактическое – уголовное. Здесь всегда надо было держать фасон. Как же, ведь ты не фраер, всё повидал. А сколько приводов было – не сосчитать, и даже чалился. Голова вперёд, чуть ссутулен, руки в карманах. Но они всегда готовы оттуда выскочить.

«Я чо, тебе нанялся?» – говорят так равному.

«Дай закурить!» – просят у слабого.

«Ну, нету, на обыщи», – отвечает он.

«Я чо, легавый?!» – не теряя достоинства, «сильный» отходит.

Здесь, в колонии, которой боялись на воле, нежданно пришло облегчение. Не зря говорят: тюрьма – мой дом родной. Да, нету худа без добра. Тут не надо скрывать своё имя, таиться. И даже всё наоборот: чем ниже упал там, на воле, тем выше поднялся на киче. А если «завяжешь», тебя там похвалят, но тут твоё место – у самой параши.

Но не играли в эти игры ни Онька, ни Сёмка. Здесь было чем заняться после учёбы и работы. В колонии имелась огромная библиотека. Видимо, всё это изъяли при арестах и буржуев, и опальных марксистов.

Воспитатели были довольны новичками. Они зачислены были на курсы механиков и навёрстывали упущеное в школе. Учителя пророчили Андрюше даже рабфак. А колонисты звали их и уважительно и презрительно – «студенты». Воспитатели делали своё святое дело: лечили их психику, учили умных, смелых, покалеченных подростков. И достойных примеров для подражания было достаточно. Страна переживала героический подъём. Герои-папанинцы, рискуя жизнями, прокладывали Северный морской путь. Лётчики, рискуя собой, спасали обречённых. А на Черном море водолазы ЭПРОНовцы, рискуя собой, поднимали затонувшие в Гражданскую войну корабли.

«Вот где наше место. Будем водолазами, как только выйдем на волю», – решили они. Море, которого ещё и не видели, манило. А глубины страшили, но в этом и был героизм.

Но многие пацаны подражали лихим уркаганам. Они делали себе наколки на теле: кинжалы и барышень. «Студенты» тоже сделали себе наколки: маленькие якоря на левой руке. Это было как клятва верности морю. Об этом никто не знал.