Читать книгу Фрумсум Фруниско - Владимир Касютин - Страница 11

Спал я головой до Полярного круга, а ногами после. Как и все постояльцы салехардской гостиницы, построенной на 66-й параллели, трижды обошёл вокруг стелы, символизирующей границу воображаемой линии.

По лицу хлестал колючий снег, напоминающий о временах «Мёртвой дороги» – стройки № 501, брошенной, когда в стране потеплело.

Летом Салехард с железнодорожной станцией Лабытнанги связывает паром через Обь. Зимой река становится зимником. В распутицу, когда лёд трещит, а паром не ходит, город закрыт от Большой земли. В этом есть плюс – машину далеко не угонят.

– Захочешь поехать за рулём к Чёрному морю, плыви двое суток до Югры на пароме по Оби, – советуют салехардцы.

В городе есть свой пляж – на реке Полябта над вечной мерзлотой, возможно, самый северный в мире. Пару недель в году можно загорать и купаться, лишь бы ветерок отгонял комаров. Кровопийцы так досаждают летом, что туристы принимают за гигантского комара памятник из нержавейки, изображающий стрекозу, забодавшую фонарь. В Ноябрьске – ещё одном газовом городе – памятник комару действительно есть. Железный вампир в человеческий рост.

«Еду в Сургут, настроение зер гут»*, – вспомнил я песню Резинового—Дедушки—Юры, которую на месте сургутских властей я бы сделал гимном города и поставил ему бронзовый бюст. На сургутском вокзале мужчина в форме нежно будил чумазых вахтовиков, дрыхнущих на скамейках:

– Уважаемый, не проспите на поезд.

– А теперь Москва стала Сургутом, – хмыкнул бывший вахтовик, подвозивший меня на вокзал. – Вся страна ездит на работу в столицу.

Я свой поезд не пропустил, задраил окно и дверь, сбросил одежду, улёгся на прохладные простыни, задремал и:

– Уважаемые пассажиры! Уважайте покой других пассажиров», – заулюлюкало радио над головой.

Что за таинственная страсть включать звук на полную мощность в поездах, самолётах, залах ожидания и кафе? Словно ты в Стране Глухих. Кто он, этот человек, боящийся остаться в тишине на мгновение? В дверь постучали, вошла вежливая начальница поезда и предложила поговорить об улучшении качества обслуживания пассажиров. Я рассказал ей о своём отношении к звуку, изложил немедленную программу действий по сбережению ушей нации и отправился в вагон-ресторан. Исполненный достоинства официант, он же директор, крупный товарищ с испитым лицом, напомнивший типажи портвейных семидесятых, принёс яичницу и кофе. За окном мелькали редкие сосны и частые нефтеналивные цистерны.

В городе Губкинском в конце апреля было морозно и снежно. Это неожиданно сочеталось с ярким сиреневым, как на южном взморье, закатом. В самом молодом городе СССР легко ориентироваться: названия улиц соседствуют с номерами микрорайонов. Губкинцы при любой погоде жарят шашлыки. Я на Ямале предпочитал рыбу: сырок, пыжьян, налим, ряпушка – музыка, а не названия, и вкус соответствующий.

– Если ты попробовал муксун, к другой рыбе станешь равнодушен, – пригрозил Салехардец-Лёша, вылитый Ринго Стар.

С ним мы пировали в чуме неподалёку от столицы Ямала. В печке-буржуйке пылал огонь, на нас равнодушно посматривали возлежащие у стены хозяева северного жилища. Пожить в чуме ямальцы ездят на выходные, как москвичи на дачу.

В посёлке вахтовиков Сабетте можно снимать сцены о похождениях агента 007. Окружённые полярной ночью гигантские цистерны и трубы, залитые светом яркие кубики домиков, корабли, пришвартовавшиеся в Обской губе Карского моря. Здесь нет школ, детских садов, мэрий, развалюх и мусорок, действует сухой закон. Территория из фантастического романа пятидесятых.

Советских людей старались привязать к месту работы. Тазовский до сих пор украшают деревянные двухэтажные малопривлекательные здания, похожие на бараки. Посёлок начинался с промысловой фактории и прозывался у ненцев Горой мертвецов (Хальмер-Седе).

Когда лицо задубело от ветра, а зад был заморожен, как строганина, я заскочил погреться в продуктовую лавку, где обнаружил настоящего самоеда с обветренным морщинистым лицом, в малице с капюшоном и сапогах. В компании из двух молодых соплеменников он долго изучал водочные прилавки, ничего не взяв, отправился восвояси. В единственном ресторане посёлка ни рыбы, ни мяса. Выискав в меню блюдо из оленины, я ткнул пальцем, на что официантка гордо пояснила:

– На карпаччо у нас стоп-лист.

В Тазовский мы добирались из Нового Уренгоя – газовой столицы России. Клич из советской юности: Уренгой – Помары – Ужгород. Три слепящих солнца и радуга – гало висели над тундрой, похожей на свежевспаханное припорошённое снегом поле. Чистые упитанные олени копали ягель под снегом. Горящие горизонтально газовые факелы, трубы, понтонная переправа, знак Полярного круга.

Дневное путешествие – яркое и в радость, обратная дорога – проверка на прочность. Три пассажира в тесном такси, тряска, космический холод и пустота за бортом. Одну пассажирку забирали в Газ-Сале, где накануне случилась коммунальная авария. Она рассказала, как в минус двадцать жильцы нескольких домов остались без отопления, и я вспомнил девяностые, когда отключение воды, света и газа было нормой.

– Ррраздевайтесь! – проклацал зубами субтильный Врач-Петя-Гоголь. Он был упакован в шубу, шапку с опущенными ушами, мохеровый шарф и валенки, в районной поликлинике батареи покрылись инеем. Старушка-пациентка обиделась на непристойное предложение и хлопнула дверью. Ушла жаловаться властям.

Возвратившись в газовую столицу, мы в компании вахтовиков и новоуренгойцев терпеливо ждали, когда откроется аэропорт и вместе с ним туалет…

Ханты-Мансийск обликом сходен с чужеземным благополучным северным городом, где нет бродячих собак и кошек. В ханты-мансийском археопарке по заросшим лесом холмам бредут большие бронзовые мамонты.

Погревшись ранним утром в бане и полежав в минеральной воде бассейна ханты-мансийской гостиницы, я вышел охладиться на балкон второго этажа, опоясывающий банную зону. Порадовался щебетанию птиц, выругал шёпотом испортившего атмосферу курильщика. Вернулся и обнаружил запертую изнутри дверь. Долго стоял на морозном воздухе в плавках, всматривался в стекло, беззвучно открывая рот. Как кот, выставленный за дверь.

У нас жили коты разной упитанности и расцветки, но неизменно звались Арсиками. В кошачьем имени должна быть буква «С», можете назвать Скотиком или Собакой. Арсиков мы приучали лазить в форточку, лень было ходить выпускать в дверь. Жили мы на первом этаже, коты быстро усваивали урок и с удовольствием не только выходили, но и входили в дом. Просыпаюсь под утро от грохота. Кот не рассчитал прыжка, свалился между рамами и бьётся о стекло, как громадная муха. Его собрат, любитель валерьянки, ошибся адресом и приземлился на одеяло в соседскую квартиру. Дом вздрогнул от истошного крика.

Чужого котёнка я случайно переехал велосипедом и в ужасе смотрел, как он расплющился под колесом. Весил я мало, велосипед был детский, животное не пострадало. Забредшему бело-жёлтому коту-здоровяку я дал каплю спиртного. Угощение не понравилось, он долго хмурился, расползшись, как квашня, на заборе.

Брат-Боря усмирял любого наглеца, самые вздорные экземпляры засыпали у него на руках вверх тормашками. Мы влезли с ним на крышу, привязали к сумке зонтик и усадили туда вырывающегося Арсения.

– Поехали! – бессердечно крикнул я и спустил летательный аппарат. На середине пути к земле ловкий кот ухитрился выскочить из сумки и удачно приземлился на траву.

В банях нередки казусы. Подгулявшей компанией мы явились в заведение с бассейном, общим для дам и господ. Недолго думая, выпросили у массажистки бельё и ринулись в воду. В воде плавали спелые грейпфруты и апельсины, их можно было подбрасывать, как мячики, пить сок из дырочек на боку. Веселье было недолгим. Показался отряд оздоровляющихся дам, а наши плавки, предназначенные для уединённых грязевых ванн, размокли, как промокашка.

Париться в Москве мы ходили в бассейн Бауманки, где была сауна для своих. Компания собиралась пёстрая: журналисты, спортсмены, политики. Захаживал на парок Рыжий-Собкор, завербовавшийся в Аргентину. Под русский дух хвалил чужеземные вино и мясо. Знатоки поддавали на камни и стены эвкалиптовые и ментоловые растворы, плеснули чесночной настойкой, и в воздухе запахло жареной картошкой с котлетой.

Отходим в бассейне от жара, открывается дверь и появляется абсолютно голый Собкор. Водоём большой, спортивный, плавают женщины, дети, а загорелое тело без сомбреро и плавок опускается в воду. Забылся, замлел, запотел, огляделся, увидел замершую публику и, словно на плёнке, прокрученной назад, втянулся с выражением ужаса на облатинившемся лице:

– Плакала Аргентина.

Ханты-Мансийск богат на загадочные истории. Поселили меня в спортивном комплексе.

Возвращаюсь, портье разводит руками:

– Вашего ключа нет.

– А где он?

– Не знаем.

– Как быть?

– Подождите, может, горничная взяла убрать номер?

– Под вечер?

Мы дружно рассмеялись, хотя мой смех был слегка натужным.

Я постоял ещё несколько минут.

Дежурная бросила испытывающий взгляд и подала ключ:

– Вот он, нашёлся!

Я поплёлся в номер, ожидая неприятный сюрприз. Сломанной мебели, трупов и следов обуви на потолке не оказалось.