Читать книгу “Смотрите, кто пришел!” и другие пьесы - Владимир Константинович Арро - Страница 4

Действующие лица:

Потапыч

Серафима

Радиожурналистка

Тот же петербургский двор. Раннее утро. Солнечные блики выстреливают от одного окна к другому, то ослепительно ярко, то приглушенно, следуя игре облаков высоко в небе над колодцем двора. Из открытых окон иногда приходят звуки квартир, в основном хозяйственные – дребезжанье посуды, визг пылесоса, иногда радио. Серафима, пожилая женщина, высокая, сухая и, судя по всему, вздорная, катит магазинную раздолбанную тележку, уставленную ящиками, по периметру двора, то и дело останавливаясь.

Журналистка (с микрофоном в руке). Здравствуйте! Можно с вами поговорить?..

Серафима. О чём это?

Журналистка. О жизни, о вас, о добрых ваших делах…

Серафима. Поди прочь!. Ты про себя напиши, какая ты дура… А я никакая не добрая. (Отъезжает с громыханием.) Нашла добрую.

Журналистка. Ну, погодите!..

Серафима (ворчливо). Я никакого добра не делаю, отстань. Ни добра, ни зла. А делаю, чего хочу. И ты пойди, найди себе дело, чем к людям приставать.

Журналистка. Ну, поймите!.. Ведь это же важно. Может, ваш пример…

Серафима (резко остановившись). Пример? Какой пример? Господь дал тебе пример, а ты ему следуешь? Вот поди, разберись, как ты живешь, а тогда приходи. Ага. А чего не поймешь, писание почитай. И нечего мне свой набалдашник подставлять, убери, говорю, а то плюну!.. (Покатила.)

Журналистка, не привыкшая к отказам, с обидой и неостывшей надеждой наблюдает за Серафимой издалека. А та, действительно, занята необычным делом. Из некоторых окон чуть не до самого тротуара свешиваются корзинки на крепких шнурах. Вот в эти корзинки, Серафима, сверяясь со списком, кладет то пачки кефира, то батон, то бумажный пакет. А деньги из специальной коробочки небрежно перекладывает себе в карман. Корзинки тут же уплывают вверх.

В сквере в центре двора сидит старик с тростью. Это Потапыч, здешний старожил. Журналистка присаживается рядом с ним на скамейку.

Журналистка. Что за странная личность тут у вас обитает…

Потапыч. А вот такая у нас.

Журналистка. Кто говорит, героиня. Кто – святая.

Потапыч. Героиня? А это как посмотреть. Герои среди нас ходят. Иной раз удивишься скромности…

Журналистка. Да-да!.. Это вы правы.

Потапыч. Но уж никак не святая. Святых людей вообще не бывает.

Журналистка. Ну, просто добрая.

Потапыч. Серафима-то? Да полно вам, какая она добрая. Свирепая старуха, таких поискать.

Журналистка. Да ну?..

Потапыч. Да-а!.. Склочница, матершинница.

Журналистка. Ну, что вы…

Потапыч. Как, вас еще не покрыла? Покроет.

Журналистка. А все же за нею дела.

Потапыч. Дела? А что дела. Дела без выгоды не бывают. Когда вот преследовали за всякую мелочевку, люди не поленились, подсчитали, каков у нее доход.

Журналистка. С чего же это?

Потапыч. Как с чего, со сданной посуды. Это сейчас пакеты, а раньше бутылки были с цветными крышечками… Пробовали тогда обложить ее налогом, она такой мат-перемат подняла… Ну, естественно, жильцы защитили. Вы что, записываете, что ли?.. Аппарат включен?

Журналистка. Да.

Потапыч. А кто разрешил? Я согласия своего не давал.

Журналистка. Это моя работа.

Потапыч. Ишь вы, какие своевольные стали…

Журналистка. Свобода слова.

Потапыч. Свобода… Ладно, прощаю.

Журналистка. Ваше имя-отчество?

Потапыч. Боженков фамилия, Виктор Потапыч.

Журналистка. Здесь давно живете?

Потапыч. С блокады. А вам зачем?

Журналистка. Интересно.

Потапыч. Не знаю, не знаю, что во мне интересного… А с какой целью?

Журналистка. Да вы не бойтесь.

Потапыч. Нет, пережито, конечно, много…

Журналистка. Где?

Потапыч. Так здесь же, вот тут…

Журналистка. И в блокаду?

Потапыч. Всю войну. (Приосанившись.) Я в краснознаменной ленинградской милиции служил…

Журналистка. Ну, расскажите что-нибудь о войне.

Потапыч (приняв значительный вид). 22 июня одна тысяча девятьсот сорок первого года гитлеровская Германия вероломно напала на Советский союз, нарушив мирный труд советских людей. Началась Великая отечественная война советского народа, закончившаяся полным разгромом гитлеровской Германии.

Журналистка. А что, тележка вот так и стоит, и никто не ворует?

Потапыч. Не было такого случая.

Журналистка. Так что все-таки она за человек?

Потапыч. Кто? Серафима?.. Чумовая старуха.

Журналистка. Муж у нее есть?

Потапыч. Му-уж?..? (Усмехнувшись.) А у вас есть муж?

Журналистка. Есть.

Потапыч. Журналист тоже?

Журналистка. Звукооператор.

Потапыч. Ну, а кто у вас верховодит?

Журналистка. В семье? Не знаю… Мужчина, наверное.

Потапыч. Ну, так какой же у нее может быть муж? Так. О ком речь?

Журналистка. О муже.

Потапыч. Да причем тут муж? Обо мне или о ней? Давайте определимся.

Журналистка. А вы оба меня интересуете.

Потапыч. Ну так… продолжать?

Журналистка. Продолжайте.

Потапыч. Включен?

Журналистка. Постоянно.

Потапыч. А вот это напрасно.

Журналистка. Почему?

Потапыч. Напрасно.

Журналистка. Живой разговор.

Потапыч. Может проскочить всякое.

Журналистка. Вырежем.

Плтапыч. Ну, разве что… Продолжаю. (Тоном докладчика.) Вероломное нападение дало противнику некоторые преимущества и, несмотря на большие потери в живой силе и технике, неприятельские полчища быстро продвигались на западном и северо-западном направлении… от них если смотреть, то, естественно, на восток… Неинтересно?

Журналистка. Неинтересно.

Потапыч. Жаль. (Пауза.) Давно собирался.

Журналистка. Что?

Потапыч. Подвести некоторые итоги. Имею собственную точку зрения на ход Великой отечественной войны.

Журналистка. А вы напишите.

Потапыч. Написал. (Достает из кармана тетрадку.)

Журналистка. Посылали?

Потапыч. Посылал. Да разве пробьешься? Всюду мафия.

Журналистка. А вы расскажите, как здесь было, во дворе.

Потапыч. А что во дворе? Это же – двор. Жильцы. Пусть дворник рассказывает.

Журналистка. Я у Серафимы поспрашиваю.

Потапыч. А она кто? Уборщица в магазине. А я – офицер. Закончил в звании старшего лейтенанта. Заслуги имею. Правительственные награды…

Журналистка. Я сегодня еще не завтракала. Пойду в магазин, куплю кефиру. Заодно о Серафиме поспрашиваю. (Уходит.)

Потапыч. Видите, ей про награды. А ее уборщица интересует.

С верхних этажей спускаются на веревках несколько корзин. Появляется Серафима с тележкой. Закладывает провизию в корзины. Потапыч тащится за ней.

Потапыч. Серафима.

Серафима. Чего тебе.

Потапыч. Слышь, Серафима, скоро я слягу.

Серафима. Давно пора. В штаны еще не ходишь?

Потапыч. Не хожу. Будешь мне носить?

Серафима. Еще чего.

Потапыч. Носи, Серафима.

Серафима. У тебя есть кому.

Потапыч. До меня ли им дело?

Серафима. Мне-то что.

Потапыч. С тобой спокойней.

Пауза. Корзины плывут вверх.

Прости, Серафима. Я теперь тебя понял. Ты знаешь, кто ты, а, Серафима? Ты единственная из них – коммунистка, никого не осталось, все переродились, мать их так!

Серафима. Ах ты, старая проститутка! Не ты ли клеймил меня мелкобуржуазным элементом? Налога на меня требовал.

Потапыч. Ну что ж, что называл, я так думал. Не я один, тогда многие так думали. Время было такое. Была генеральная линия, Серафима.

Серафима. Вот теперь засунь ее себе, знаешь куда… (Отходит.)

Потапыч (плетется за ней). Значит, другим будешь, а мне нет… Я буду лежать там заброшенный, а ты не заглянешь?..

Серафима. К тебе высоко.

Потапыч. Оставишь подыхать одного, Серафима?

Серафима. Как же… подохнешь…

Потапыч. Что ж моя за доля такая! (Всхлипывает.) Никому не нужен. Никто не выслушает… (Достает платок, утирает слезы.)

Серафима. Пожалей, пожалей себя.

Потапыч. Подумаешь – что в итоге?

Серафима. Ну, и что?

Потапыч. Так… щепотка чего-то… горько-соленого.

Серафима. Неужто покаялся?

Потапыч. Как сказать… Что я честно долг выполнял – не жалею. Но что мое усердие не пошло на доброе дело – признаю. (Пауза.) Ты вот по квартирам ходишь – как у людей?

Серафима. У всех то же самое.

Потапыч. У всех, Серафима.

Серафима. Ах, противный ты мужик, никогда ты мне не нравился.

Потапыч. Ну-ну…

Серафима. Идешь, бывало, самодовольный, ухмыльчивый.

Потапыч. Ну, это когда!..

Серафима. Я тебя даже однажды водой облила.

Потапыч. Из окна, что ль?..

Серафима (кивает. Пауза). А скажи, Виктор Потапыч, хоть что-нибудь тебя мучает? Совесть за что-нибудь гложет?

Потапыч. Мучает, Серафима, гудит постоянно, как зубная боль.

Входят в скверик. Серафима садится на скамью. Потапыч остается стоять перед ней.

Серафима. За что? (Закуривает.)

Потапыч. А вот когда Люся в больнице лежала, перед последней операцией, я к ней в субботу пришел, а операция была назначена на понедельник. Ну, принес передачу – виноград, апельсины, их лучше всего на тумбочке видно – значит, к тебе ходят, значит, ты не один… Ну, посидел возле минут пятнадцать, а в палате много их, душно, смрадно. Кто бредит, кто халат выше пояса задирает, кому родственники простыню меняют. Думаю: как мне скорее уйти отсюда. А Люся мне руки целует, глазами одними умоляет: не уходи, страшно! Не уходи, не бросай!.. Веришь-нет, Серафима, мне и жалко ее, Люсю мою, а всё естество прочь стремится, на воздух, тошнота подступает…

Серафима. И ушел?

Потапыч (присаживается). Ушел. Минут десять еще промаялся и ушел. Дома курил одну за другой, водки выпил да и развеялся. Так развеялся, что на следующий день, в воскресенье, думаю: а чего я пойду? Сходи, говорю, дочка, теперь ты, а я уже был. Тянул меня кто-то, толкал: иди, мол, иди, простись. А я снова выпил. Ну, куда теперь пойдешь, сиди, мол, всё обойдется. После сходишь. А на следующий день, в понедельник, идти уже было не к кому… К Люсе моей… (Всхлипывает. Утирает слезы.) Вот так, Серафима, отвечу на твой вопрос.

Серафима (после паузы). Это хорошо.

Потапыч. Что?

Серафима. Что мучаешься. Значит, она тебя простила.

Потапыч. Сам себе никогда не прощу. Может, если б я пришел… (Утирается.)

Серафима. Слушай, эта опять идет.

Потапыч. Кто?

Серафима. С микрофоном.

Потапыч. Это ко мне.

Серафима. Чего ей надо.

Потапыч. Про жизнь выпытывает. Ничего ей не скажу. Тебе скажу, Серафима, ты спрашивай.

Серафима встает и уходит к своей тележке. Журналистка, провожая ее взглядом, садится на скамью.

Журналистка. Никто слова доброго не сказал. Всех обругала, со всеми в ссоре.

Потапыч. Так будете репортаж о ней?

Журналистка. Ой, прям не знаю… Тяжелый случай. К самой не подступись… Давайте с вами закончим.

Потапыч. Я чего, я долг выполнял.

Журналистка. В чем состоял ваш долг?

Потапыч. А то не знаете? Немца раздолбать!.. Вот в чем.

Журналистка. Как его раздолбаешь, если он город окружил и к себе не подпускает.

Потапыч. А вот тут и вступает в дело особая тактика советского командования. Думаете, зря наши органы свой паек ели?.. Все было спланировано. Войска Ленфронта надо было вывести по коридорчику… Да так, чтоб противник видел, что путь открыт.

Журналистка. И что дальше?

Потапыч. Что дальше. Заманить их в город, а потом – рвануть!

Журналистка (помолчав). Это вы сами придумали?

Потапыч. Зачем сам. Был план. Официально. Назывался «План Д». По уничтожению врага в захваченном городе. Это до того уже в Киеве было опробовано.

Журналистка. То есть, как?

Потапыч. А вот тебе и как. Кутузов что сделал? Заманил, а после поджег. Кто о нем худое слово нынче скажет? И Москва стоит.

Журналистка. Но ведь люди…

Потапыч. Что люди, что люди!.. Чуть что – сразу люди… Люди все равно повымерли бы. Их кто, немец стал бы кормить? А кто мог ходить, тот бы ушел через специальные коридоры.

Журналистка. Что вы плетёте! Нелепый старик! Как же можно город с больными людьми подрывать?..

Потапыч. Так война же!..

Журналистка. С детьми, стариками. Как у вас язык поворачивается на такую фантазию.

Потапыч. Фантазию, говоришь?.. А хочешь знать, что уже все было подготовлено для взрыва?

Журналистка. Не могло быть!

Потапыч. Было!

Журналистка. Чушь!

Потапыч. Если б Сталин Жукова не забрал…

Журналистка (помолчав). Бред какой-то…

Потапыч. Да что ты все – чушь, бред!.. Я сам был в секретной команде.

Журналистка. Вы? В какой должности?

Потапыч. Не скажу.

Журналистка. И что вы минировали?

Потапыч. А все подряд. Заводы, мосты, водопровод, телеграф, АТС, торговый порт – ну, что ты будешь делать, за что ни возьмись в нашем городе, – всё военный объект.

Журналистка. И Александринку?

Потапыч. Не могу знать.

Журналистка. И Адмиралтейство?

Потапыч. Не имею права. Я эту страшную тайну с собой унесу.

Журналистка. И Эрмитаж?

Потапыч. Девушка, какой Эрмитаж? Это был стратегический объект двойного назначения.

Журналистка. Врете вы все! Все врете! Не могло быть такого плана. А если бы был, патриоты города никогда бы не дали ему осуществиться.

Потапыч. Ладно. Как знаете… Ну, что, работать-то будем?

Журналистка. Что работать?

Потапыч. Ну, интервью.

Журналистка. Так вы уже наработали.

Потапыч. Чего наработал?

Журналистка. Вон столько чуши наговорили… (Достает кассету.)

Потапыч. И все записала?

Журналистка. Естественно.

Потапыч. Отдай.

Журналистка. Еще чего.

Потапыч. Отдай!

Журналистка. Не отдам!

Потапыч. Не имеешь права.

Журналистка. Кассета – собственность телерадиокомпании.

Потапыч. Государственная тайна!

Журналистка. Надо было хранить.

Потапыч. Отдай! Доложу, куда следует.

Журналистка. Пресса – независима и работает без цензуры.

Потапыч. Тайны все равно есть. И их надо хранить.

Журналистка. Правду не спрячешь.

Потапыч. Ты меня погубишь.

Журналистка. А вы?.. Такой город хотели погубить! Да еще, говорите, со всеми жителями. Вот теперь и ответите.

Пауза.

Потапыч. А я можно чего скажу?

Журналистка. Чего?

Потапыч. А у тебя кофта на левую сторону… А-а!.. (Смеется.) Неряха! Неряха ты!.. Так же и с репортажами!..

Журналистка спешно уходит.

(Вдогонку.) Нельзя тебя допускать к серьезному делу! (Берется за сердце.)

Как-то внутренне вдруг затихший Потапыч медленно и осторожно ложится на стол. И постепенно двором овладевает мир звуков. Они всегда живут в нем, как живет шум прибоя в большой раковине, но когда становится очень тихо, они постепенно выходят на первый план и овладевают слухом. Это обрывки речи живших здесь женщин, мужчин и детей, музыкальные пассажи – неважно, чем рожденные – скрипкой, радио или патефоном, это шорохи, вздохи, возгласы удивления, бой часов или трель телефона. И среди них – так же сверху, будто отлетевший, – звучит голос самого Виктора Потаповича Боженкова.

Потапыч. Серафима! Ты где?.. Плохо мне. Ты завтра и начинай… Чего-нибудь… Чего другим, то и мне… Кефирчику… сырок с цукатом… Важно ведь внимание… А лучше не надо, Серафима… Принесут. Тебя о другом попрошу… Устрой мне проводы во дворе… Вот на этот стол поставь, где я лежу… Как гражданина… Как патриота… Ногами только в сторону подворотни. Неправильно лежу… Музыку не заказывай, дорого. Какую-нибудь пластинку поставь. Баха или как его… Дочка знает… Ой, а чего это?!.

Потапыч вдруг вздрагивает всем телом и открывает глаза. Из окна третьего этажа на него летит широкая лента воды. У Потапыча хватает сил увернуться. В окне Серафима с кувшином.

Серафима. А чего это ты разлегся, служивый?..

Потапыч. Кончай, Серафима!.. Нашла забаву. (Встает, кряхтя, слезает со стола, отряхивается, не переставая ворчать.) Озорница старая… Всё не как у людей…

Серафима. Поднимайся сюда, Потапыч. Смотри, какая старушка лежит в чепце, словно куколка!.. Щечки розовые, духи французские!.. А вот я вас сосватаю!..

Потапыч. Иду, иду!..

Кряхтя, опираясь на трость, Потапыч уходит в парадную.

Занавес